Форум » Петербург » Поскользнулся - упал, очнулся - гипс... » Ответить
Поскользнулся - упал, очнулся - гипс...
Софья Долманова: Время - конец февраля 1833 года Место действия - дом Дениса Долманова Участники - Софья Долманова, Денис Долманов, Иван Долманов
Ответов - 14
Софья Долманова: Был более, чем тихий вечер, когда Соня и Ульяна Елизаровна сидели в гостиной и читали. Ульяна Елизаровна после отъезда зятя и внука как-то изменилась, все говорила, что у нее на душе неспокойно, чем постоянно изводила Соню. Молодая женщина злилась на нее, говорила, что не стоит зря наговаривать и иногда даже резко просила старушку помолчать. Мадам Зубова не обижалась, замолкала, но на душе ее словно кошки скребли. И вдруг, в один из вечеров, она просто не спустилась на ужин. Посланный Соней слуга, вернулся сообщить, что Ульяна Елизаровна плохо себя чувствует и потому прилегла. Странное дело, в этот вечер и сама Соня себя тоже чувствовала ужасно. При этом, ее недомогание вовсе не было закономерностью от общего состояния. Ей просто было не по-себе, и сны снились ужасные. Впрочем, позже мадам Зубова все же пришла в гостиную. И вот, когда обе женщины сидели за чтением, в парадную дверь вдруг забарабанили изо-всех сил. Соня встрепенулась и испуганно посмотрела на старуху, глаза той тоже были полны удивления и еще чего-то... предчувствия? Соня вышла в холл в тот самый момент, когда слуги внесли в дом ее мужа, следом появились еще люди и мимо нее пронесли Ваню, а замыкал шествие Шуленин. Женщина смотрела на происходившее молча, не совсем понимая, что это происходит. Но когда, наконец, осознала, у нее подкосились ноги, и она упала в обморок. В чувства Соня пришла у себя в комнате от Лизиных хлопот над барыней. Сама Лиза при этом была бледна, как простыня, но силилась беззаботно улыбаться. - Что?! Что произошло?! - Барыня, Софья Аркадьевна, ни к чему вам так волноваться! Упали без чувств - всего лишь, - Лиза улыбнулась и сделала глуповатый вид. - Дура! Ты прекрасно поняла, о чем я?! - Соня резко села на кровати, и голова снова закружилась, - Я же не ослепла еще! Где мой муж?! Лиза, не молчи же... - у баронессы вот-вот готова была начаться истерика. Лиза испуганно смотрела на свою хозяйку и вдруг, не выдержав, всхлипывая, начала рассказывать все, что успела услышать от Шуленина, когда тот в коридоре объяснял все Кондрату. И про то, как Иван Денисович провалился под лед, и про то, как муж ее бросился к сыну и вытащив его, сам чуть не утонул, и про то, как Александр Иванович вытащил ее мужа. Соня сидела, слушала, и на лице ее не отображалось никаких эмоций. Она мысленно ругала себя, что не верила Ульяне Елизаровне, но что бы это изменило? Встав с кровати, она пошла в комнату к мужу. Он был без сознания, его лихорадило, щеки покрылись невероятным румянцем, а из груди рвался хрип. Врач предрекал не слишком благополучный исход. Так и сказал Соне, добавив, что "вселять в нее надежды ложные он не желает, а возраст Вашего мужа..." Тут он был прерван Соней, чьи щеки тоже немедленно запылали. И не только щеки - в глазах ее мелькнуло бешенство: - Я вас спросила, как ему помочь! И вы мне дайте ответ только на этот вопрос, доктор! Потекли дни за днями. Соня проводила все свое время то в комнате мужа, то в комнате пасынка, чередуясь с Ульяной Елизаровной, которая к ее удивлению, старалась проявлять заботу не только о внуке, но и о зяте. И Соня была благодарна за это. Она знала, как тяжело это дается старушке. Муж в себя не приходил, лихорадка не ослабевала - пневмония брала свое, и каждый день Сонечка готова была поверить словам доктора, но тут же одергивала себя. Нет, нет и еще раз нет! Она не допустит этого, как же она может отпустить от себя этого дорогого человека?! И каждый раз, входя в его комнату, она улыбалась мужу, говорила с ним, целовала. Ваня поправлялся быстрее. Молодость брала свое. А упрямства у этой молодости - хоть отбавляй. - Вас Александр Иванович привез сюда, - тихо ответила Соня и поднесла к губам Вани чашку с травяным отваром.
Иван Долманов: Что-то в словах Софьи насторожило Ваню. Хоть и был он объят лихорадкой, и часть событий начисто выпала из его памяти, но разум был еще при нем. Пытаясь понять, что же заставило его так обеспокоиться, он затих, и покорно открывал рот, пока Софья вливала ему в рот маленькой ложечкой противный отвар. Итак, привез их сюда Шуленин, это значит, что не его единственного свалила лихорадка, но и отца тоже? Вот этот вопрос и следовало прояснить. Однако пока Ивану не хотелось ничего знать, он был морально не готов, чтобы его плохим известием выдернули из кокона заботы и уюта, которым его, как это ни странно, окружила Соня. Для начала он попытался взять из рук Софьи чашку с отваром, но она так строго на него посмотрела, что он покорно открыл рот, позволил влить в себя еще одну порцию отравы, которая, как сказала ему Соня, должна была излечить его от болезни. Этот отвар, по ее словам, уже спас его легкие от воспаления. И именно в этот момент Иван вспомнил, как лед под копытами его лошади провалился, как он не мог выбраться из ледяной реки. Теперь слова складывать в единую мозаику. Значит, отец спас его? Но какой ценой? - А папа? – Ваня заметил, как дрогнула Сонина рука, она чуть не расплескала горячий отвар, который набрала в ложечку и ждала, когда Иван, как маленький мальчик, откроет рот. Невыносимое чувство горечи охватило его, когда он понял, чем мог угрожать отцу его героический поступок. Софья отчего-то не торопилась отвечать на его вопрос. - Что с ним? – снова спросил Ваня, беспокойство переросло в страх. И в острое чувство вины. Ведь он считал, что отец был бы только рад, если бы, Вани, не было. После того, как барон снова женился, да еще и готовился обзавестись новым потомком, Ваня не раз думал, что если он уедет на Кавказ и его там убьют, отец будет только рад, что избавился от него. Но вот он лежит в постели, сильно простуженный, а Соня, убитая горем, ухаживает за ним, как за настоящим родственником. Не упрекает его в неаккуратности, не обвиняет в гибели отца. Ваня уже успел себя убедить в том, что Долманов погиб, спасая его никчемную жизнь. - Софья… - его тело свело от судорожным кашлем, - Не молчите, пожалуйста… - Каким жалким, каким глупым мальчишкой он казался себе сейчас. Лучше бы отец не бросился его спасать.
Софья Долманова: Ваня, Иван Денисович, не сразу стал послушным пациентом. Он мешал Соне поить его отваром, и постоянно норовил ее перебить вопросами, на которые Сонечке отвечать не хотелось. Не было сил об этом думать. В комнате мужа она просиживала почти все время, но не видела изменений. И каждый день не приносил облегчения, но лишь тревоги и разочарование. Лиза все ругала барыню за такое ее отношение к самой себе: "Ведь изведете себя, ребенку навредите!" Но Соня чувствовала себя хорошо, по-крайней мере, физически - душевные ее терзания отражались лишь на бледных щеках и в потухшем взоре. В комнате Вани она отдыхала. Глядя на него, она верила, что все кончится хорошо. И мадам Зубова всячески старалась поддержать ее в этом. На Ванин вопрос про отца Сонечка долго подбирала слова, не зная, что было бы лучше: чуть приврать или сказать правду? Наконец, когда Ваня выдавил из себя вопрос, который закончился приступом кашля, Соня поняла - молчать она не сможет. Он ведь доведет себя. Начала она рассказ с того, что и так было известно юноше, закончила тем, о чем он сам догадался. Он рассказывала тихо, почти не повышая голоса и думала, что пасынок сочтет ее совершенно бесчувственной. Но сил волноваться уже не было. - Доктор говорит, что нужно ждать. Просто ждать, ничего не может гарантировать. Только если ваш отец сам захочет поправиться, - она замолчала, якобы занятая перестановкой склянок с микстурой, изредка поглядывая на Ваню. Он казался настолько потрясенным, что даже не пытался что-то сказать. А она боялась, что он станет обвинять ее в том, что отец поехал на эту дурацкую охоту только из-за их ссоры. Соня считала именно так. А еще она страдала, что муж уехал не простившись с ней. И что теперь, может, уже никогда она не сможет сказать ему как сильно она... любит его!
Иван Долманов: И только когда Соня рассказывала ему об отце, Ваня понял, как сильно она его любит. Он готов был поручиться, что и за него она волновалась тоже. А уж это стало настоящим открытием. Отражение этих эмоций можно было видеть на ее лице по мере продолжения ее рассказа. Между тем, казалось, что горе убило ее настолько, что у нее самой уже не оставалось сил бороться. Если бы только Ваня знал, как бедная женщина боится его обвинений, он бы был сильно удивлен, что они оба боятся одного и того же – жестокости. Но обвинять ее у него не было ни причин, ни прав. - Это я во всем виноват, – прошептал Иван. В глазах у него стояли слезы. Сейчас, несмотря на очень маленькую разницу в возрасте, он ощущал себя маленьким мальчишкой рядом с мужественной Соней, которая, взяла на себя заботы и о нем тоже. - У него есть вы… Мы должны верить! – он ощущал мучительную необходимость просить у нее прощения, но делать это было сложно и страшно. – Софья, простите меня… за все простите! – он поймал ее за руку, и с ужасом ожидал ее приговора. Теперь, когда он сказал то главное, что должен был, ему стало чуть легче. Снова он перекладывал часть своей ответственности на плечи Софьи. И, вероятно, сумел почувствовать, как ей нужна сейчас поддержка. Он ничего не мог сделать, но должен был хотя бы попытаться ее успокоить. - Знали бы вы, как он изменился! Он никогда не любил маму так, как любит вас, – в голосе прорезались нотки обиженного ребенка. Как бы Ваня не хотел, но этот факт заставлял его испытывать душевную боль. Но разве была в том Софьина вина? Он даже начал немного сомневаться в том, что сказал. Однажды он уже ошибся в чувствах отца, решил, что тот будет только рад, если он – Ваня – погибнет. Но это оказалось ошибкой. Может, и теперь он ошибся? Но теперь отец любит по-настоящему, и не Ване осуждать его любовь. – И он так любит вашего ребенка… - это признание тоже далось Ване с большим трудом, но, кажется, именно это было Соне необходимо. Она вдруг посмотрела на него, и Ваня никак не мог, что означал ее взгляд.
Софья Долманова: - Ваня, Ванечка, ну что вы такое говорите? - непонятно, откуда появившиеся слезы Соня сдержать уже не могла. Слишком долго она их носила в себе, чтобы теперь они вдруг не вырвались наружу перед ним. Сонечка торопливо начала стирать со щек влажные следы, не сводя тоскливого взгляда со своего пасынка. Он произнес слишком страшные слова! - Ну с чего вы взяли, что виноваты – никто не виноват, на все воля Божья, на все, - как-то обреченно она закончила фразу и поднялась, собираясь уходить. Но Ваня успел перехватить ее руку. Он не удерживал ее, просто взял за запястье, но баронесса замерла и оглянулась. Если Ваня чувствовал себя рядом с нею ребенком, то она вполне ощущала себя, если не матерью, то старшей сестрой, обязанной защитить и успокоить его. Не выдержав его слов и бесконечного страдания в глазах, Соня обхватила лицо юноши руками и поцеловала того в лоб. - Ну за что мне вас прощать, за что? Я не имею на это права, вы были правы - по-своему, разве можно судить вас за это? Вы ведь любите свою мать, а я заняла ее место. Незнакомая вам, слишком молодая, - Соня горько усмехнулась, - может, это был мой последний шанс?! Она замолчала, на минуту задумавшись, на глазах снова появились слезинки и тут же высохли, так решительно она вскинула голову, вновь устремляя взгляд на пасынка. - Я тоже люблю вашего отца, очень люблю – я не хочу потерять его, Ваня! И не допущу этого!
Иван Долманов: Так бесхитростно реагировала Софья на слова Ивана, так спокойно дарила ему свое прощение, что он понял: между ними больше нет ни ненависти, ни ревности, и их молитвы за жизнь и здоровье отца будут звучать в унисон. Своим поцелуем Соня будто и в него вдохнула частичку здоровья. «Откуда в ней столько силы?, - думалось Ивану. - Она и так делит ее на двоих, и все же ей хватает любви, чтобы частичку ее дарить даже мне». Выздоровление Ивана проходило скоро и успешно, уже спустя три дня ему разрешили спускаться в гостиную, и он теперь всячески старался помогать Софье, но она решительно пресекала подобные попытки, объясняя тем, что Иван еще слишком для этого слаб. Жизнь отца все так же удерживалась на волоске, изменения если и были, то заметить их пока не представлялось возможным. Софья же, не жалея себя, ухаживала за мужем. И ее самоотверженность не могла не вызвать отклика в душе Вани. Отношения их с каждым проведенным вместе днем становились все более дружественными. Нет, они не вели откровенных бесед, не делились друг с другом эмоциями, однако уже спокойно могли обсуждать ежедневные дела. Такие отношения вполне можно было назвать семейными, с учетом сложившихся обстоятельств. Нельзя не отметить, что эти изменения пошли дому на пользу. Если бы не постоянный страх за жизнь и здоровье старшего из мужчин… если бы он был рядом, был с ними, дом Долмановых можно было бы назвать домом, в котором поселилось долгожданное семейное счастье.
Денис Долманов: Прийти в себя... Если вы считаете, что это так просто в без малого пятьдесят лет, то просто ничего не понимаете в жизни. Это чудовищно сложно и больно. Скорее, впрочем, сложно... Как Денис очутился у себя дома, в собственной спальне, он не помнил. В памяти возникали обрывки охоты, ощущение ледяной тяжести в ногах, вода, ржание, наконец, Иван... И все. Соединить эти картинки в одно цельное полотно возможным не представлялось, хоть убей. В мозгу засела странная мысль, природу которой Долманов-старший никак не мог понять: "Иван должен выжить!". Наверное, все дело в предстоящем его отъезде, решил барон, все еще находясь в странном мареве между сном и явью, когда отчетливо понимаешь, где ты находишься, но все еще не хочешь признавать, что сознание к тебе вернулась. Осознание жизни пришло одновременно с тяжелым, хриплым дыханием, такими же тяжелыми веками, под которые словно песок насыпали, болью в суставах, особенно раненой в прошлом ноге... К тому же, было чертовски жарко. Барон решил одним рывком скинуть одеяла (почему их так много?) и не смог - руки не слушались, а каждое одеяло весило тонну. Нужно было позвать слугу, но отчего-то гордость не позволяла просить о помощи. Или это в горле пересохло?.. Артамон вошел сам, проверяя, как там барин. Зачем-то Денис закрыл глаза, притворяясь, что спит. Но неловко вдохнул, закашлялся и застонал от острой внезапной боли в груди. На усах повисли капельки крови... Слуга охнул и побежал звать барыню... Денис с тихим, сиплым хрипом из глубины широкой груди, стоном-кашлем, откинулся на подушки. Он не видел себя, а потому не знал, как бледен и страшен, насколько поседел за время болезни...
Софья Долманова: Семья села обедать – с некоторых пор они почти в полном составе собирались за столом. Не хватала только Дениса. Но после своего примирения с Иваном, Соня чувствовала, что скоро все наладится. Чувствовала и верила, и поэтому ее упорство в выхаживании мужа, постоянное, почти непрерывное присутствие в его комнате никем не обсуждалось. Во-первых, домашние поняли, что спорить с хозяйкой - дело бесполезное, даже Ваня проиграл, – она поступит так, как считает нужным. Во-вторых, все понимали, что окажись Сонечка без дела, точно начала бы сходить с ума. Артамон влетел в столовую, влетел, забывая возможные приличия: - Барыня… Софья Аркадьевна, - на его лице, больше испуганном, Сонечка не смогла угадать случившегося. Внутри нее все похолодело, но, выждав пару секунд, чтобы вернуть своему голосу уверенность, спросила: - Что с ним? - Очнулся, поди – очнулся! Все за столом замерли, и почти не сговариваясь, Соня и Иван одновременно поднялись со своих мест. Ульяна Елизаровна тяжело уронила руки на стол и склонив голову, зашевелила губами. В комнате Дениса на первый взгляд все было по-старому, и сам больной лежал без движения. Неужто Артамону почудилось? Но нет! Через какое-то время Соня заметила, что дыхание мужа стало другим, что к бледным щекам вернулась кровь, но это не признаки возобновившейся лихорадки. Нет, это были первые признаки вернувшейся жизни. - Денис, - ладонь женщины легла на изборожденный морщинами лоб мужа, - Денис, ты слышишь меня? Барон лежал, не подавая признаков жизни, но веки подрагивали, и наконец – открылись. Молча они смотрели друг на друга, пока из глаз Сони тихо не полились слезы: - Ну как ты мог меня так напугать?! Не смей, слышишь – не смей так больше со мной поступать! – в голосе ее была почти детская обида, все невысказанные страхи, боль, обида – не на мужа, но на жестокость судьбы, все наконец-то вышло наружу. Крепко сжав руку мужа, Сонечка тихо опустилась на пол рядом с его кроватью. Прижимая его ладонь к своим щекам, он целовала ее и постоянно что-то шептала. - Я же так тебя люблю! Как бы я без тебя жила?!
Денис Долманов: В его нынешнем состоянии, каждый громкий звук отдавался внутри черепа неправильным, искаженным гулом, до крайности неприятным. Тело казалось насквозь больным, разбитым, утомленным. Денис уже давно не помнил себя таким разбитым, наверное, с зимы 1812 года, да и то, тогда это была лихорадка после ранения. Сейчас его тоже била крупная дрожь, а конечности слушались с трудом. Неужели, ранили на охоте? Как человек, который болел только в детстве, а после переживавший подобные состояния только на войне, другого объяснения придумать отставной капитан не мог. Точно, он ранен! Тогда почему его не оставляет беспокойство за сына, объяснение которому барон так и не придумал... Мысли его текли вяло, а сам мужчина в это время находился в забытьи, из которого его вырвало прикосновение чьей-то теплой ладони, сбивчивые слова, сказанные дрожащим, всхлипывающим голосом. Это мог быть кто угодно, от сиделки до ангела, но у Денис не было сил разлепить веки, чтобы посмотреть... нет, такие приятные и родные голоса бывают только у жителей Царствия Небесного! А потому он с трудом вытолкнул самое любимое, самое прекрасное, определенно ангельское имя, которое знал: - Соня... - он хотел сказать что-то еще, наверное, что не нужно плакать, что все будет хорошо, что любит ее... Но не смог, подавился сухим изнуряющим кашлем, который заставил до того лежащего не спине мужчину повернуться на бок, поджать ноги, чтобы хоть как-то унять жалящую боль в груди и в животе. Когда первый приступ прошел и дал Денису Брониславовичу отдышаться, он задал давно беспокоивший его вопрос, также боясь открыть глаза, даже опасаясь пошевелиться, чтобы снова не спровоцировать жгучую боль и кашель. - Где сын? Как Ваня? Грудь тяжело поднималась, а с бледного лба скатывались капельки пота, ладонь, к которой жена (если это была она) приникла щекой, крупно, сильно дрожала. Болезнь отступила ненамного, лишь отвела свои войска для отдыха, после которого будет еще один рывок. Денис почти физически ощущал, как вновь начинают путаться его мысли, мутиться сознание... И вот уже вместо жены ему чудился кто-то другой, с кем нельзя говорить...
Софья Долманова: Какие обманчивые это были минуты, как тяжело переживала Соня их теперь – когда Денис то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство, силясь узнать ее или сына. И все же, с некоторых пор, доктор перестал быть столь категоричным в своих заявлениях относительно состояния пациента. Конечно, Долманов-старший все еще находился на грани, но каждый день она, эта тонкая грань, все дальше отходила на задний план. Жуткий кашель, терзавший, казалось бы, все тело барона, а не только его легкие, благодаря отварам, которые готовила Соня по рецептам Аграфены, помогли мужу справиться с болью лучше всех микстур доктора. И все же, первые приступы сама Соня переживала с почти физической болью – каждая судорога мужа отзывалась в ней. И в такие моменты она понимала, как он стал ей дорог и близок. Теперь она каждый день засыпала, уверенная, что завтра Денис снова посмотрит на нее. Может, даже назовет по имени, позовет. Наконец, наступил день, когда барон открыл глаза и его взгляд, устремленный на Сонечку, был ясный и немного скорбный. Жена сидела в кресле возле кровати. Теперь она носила платья свободного кроя, немного широкие, но все равно не слишком скрывающие ее изменившуюся фигуру. Она дремала с книгой в руках.
Иван Долманов: Когда Ваня вошел в комнату отца, он заметил, что тот снова впал в беспамятство. Соня сидела у кровати мужа прямо на полу, слезы текли по ее щекам. Ваня почувствовал себя лишним, будто бы он подсматривает какую-то интимную сцену, которой не должен видеть. Поэтому он тихонько притворил за собой дверь и вернулся в столовую. Спустя некоторое время, к нему присоединилась Софья и рассказала, что отец спрашивал о нем, об Иване. Даже борясь со смертью, забыв о том, что явилось причиной ее слабости, каждую секунду своего существования, он думал о нем. И о нем же спросил, как только смог вырваться из плена уродливой старухи. Иван скомкано попрощался с Соней, и ушел к себе в комнату. Стыд и чувство вины за свое поведение, свои глупые подозрения душили его. Он уже извинился перед Софьей, и она простила, но теперь он должен был просить прощения у отца. Слезы жгли ему глаза, но он сумел сдержать их… С этого памятного вечера, когда Денис впервые пришел в себя, его здоровье начало медленно поправляться. Опасность была еще велика, и жизнь его держалась на волоске. Но изменения вселили надежду во всех обитателей дома Долмановых. Ваня видел надежду и ожидание во взгляде Сони, узнавал те же чувства в собственных глазах в зеркальном отражении, даже бабушка, и та ждала, когда ее бывший зять поправится. Сам Ваня к этому времени пришел в себя окончательно, и ничто не напоминало о болезни, перенесенной им. Когда отец очнулся, рядом с ним, впрочем, как обычно, была Соня, она задремала в кресле рядом с кроватью мужа. В этот же момент в комнату заглянула служанка, и как было ей приказано, сразу пошла за Иваном. Он тотчас же бросился в спальню к отцу, боясь еще раз пропустить его пробуждение.
Денис Долманов: Все последующие дни для Дениса Брониславовича прошли словно в тумане. Такое ощущение, что он смотрел на мир сквозь цветное бутылочное стекло, мутное и грязное. Тщетно силился он всмотреться в серые силуэты, мелькающие перед ним, так ничего и не рассмотрел. Только иногда эти угрюмые, пугающие фигуры становились Софьей, тещей или Артамоном. В мозгу больного явственно отпечаталось, что Иван так и не посетил его, наверное, уже уехал на Кавказ... без его отцовского благословения. Лихорадка все еще сжигала тело больного, но врачи уже смели улыбаться, стоя у изголовья его кровати. Мужчину все еще бил озноб, в то же время он постоянно просил воды, и в те дни, когда бывал в сознании, жаловался на невероятную жару, со лба его лился пот. Иногда Софье Аркадьевне "везло" слышать сбивчивый бред Долманова: он с кем-то спорил, уверял, ругался. Иногда слышались имена сына, Ульяны Елизаровны, Вероники, ее собственное... Но со временем бред терзал Дениса все реже, время его пребывания в сознании увеличивалось, а кашель становился не таким пугающе-надсадным, на платках уже не оставались красные пятнышки. Подозрения на чахотку не оправдались, ко всеобщему облегчению домашних. Денис Брониславович шел на выздоровление, хотя становилось понятным, как тяжело ему обошлась эта хворь. Он постарел разом лет на пять и казался стариком, по-крайней мере сейчас, лежащий практически без сил в кровати, с худым, неестественно бледным лицом, ввалившимися глазами и иссушенным болезнью телом. Один раз он примерно это же сказал Софье, при этом виновато, нежно улыбаясь жене, уже округлившейся в талии, с явными признаками беременности. Появился едва ощутимый страх, что он просто не успеет поставить чадо на ноги, вырастить и дать билет в жизнь. Ведь ему уже больше сорока пяти лет! И только один раз навестил его сын. Возможно, он и раньше заглядывал к больному отцу, но тот еще не разу не был в сознании в это время. Денис едва открыл глаза, когда к его постели подбежал, немногим отстав от Сони, Иван, взволнованный и радостный одновременно. Долманов поздоровался с членами семьи усталой улыбкой и коротким кивком. В присутствии наследника он всегда становился серьезным и собранным, "стальным капитаном".
Иван Долманов: Когда Ваня увидел, что отец очнулся и находится в состоянии, вполне здравомыслящем, ему захотелось поскорее уйти из комнаты. Не потому, что он не был рад, напротив, он был слишком ошеломлен вдруг свалившемся на него счастьем. Но одновременно - растерян и подавлен предстоявшей ему участью. Сколько раз Ваня мысленно сочинял речь, в которой будет просить у отца прощения за свое глупое поведение, свое недоверие, за свою ошибку на охоте, которая чуть не стоила тому жизни. И все же он оказался не готов, когда подошло время. Отец, даже больной, едва сохраняющий сознание, сразу же принял свой обычный отчужденный вид, и теперь сказать что-то Ване было сложно. Он видел, что отец выжидающе смотрит на него, в его взгляде не было злости или укора, но все же… Иван вдруг понял, что снова пытается сопротивляться, снова додумывает за отца его чувства. Однажды он уже обманулся и совершил непростительную ошибку. Если бы отец не дорожил им, то позволил погибнуть ему в ледяной реке. Несчастные случаи на охоте происходят часто, никто бы не осудил Долманова, тем более, Шуленин вполне мог засвидетельствовать, что это был несчастный случай. Ваня сам бросился догонять лисицу… - Отец, – Ваня переломил свое внутреннее сопротивление и заговорил. - Прости меня, отец! – Иван опустился с другой стороны кровати. Потупил взгляд. Смотреть отцу в глаза было страшно и сложно. Объяснения с Соней давались ему гораздо легче. Не от того ли, что мнение отца было для него гораздо важнее? Когда-то ему очень хотелось, чтобы им гордились, но слишком рано он понял ,что значит быть сыном, не оправдавшим надежд своего родителя. Пока была жива мама, ему было все равно. Уж она-то любила его, несмотря ни на что.
Денис Долманов: Глаза барона, до этого устало полуприкрытые, распахнулись, выражая крайнюю степень удивления. Мужчина неловко погладил сына по руке, а потом, будто стеняясь своего порыва, отстранился. - За что? Успокойся, мой мальчик, мне тебя не за что извинять, - ответил Денис. Наверное, это болезнь мешала ему играть интонациями, контролировать эмоции, проникающие и во взгляд, и в голос. Сейчас отставной капитан как никогда был похож на старика, утомившегося, но доброго и понимающего, дорожащего сыном. Более того, помещик прекрасно понимал, что нужно обладать мужеством и отвагой, чтобы вот так просить прощения у такого отца, каким он был для Ивана. Видно, что робеет, видно, что неловко. Неприязнь многих лет сложно переломить за неделю или месяц, обиды, особенно из молодых сердец, так просто не уходят. И поведение Вани было поведением мужчины, взрослого и понимающего. Долманов-старший был доволен. - Все хорошо, Ваня, все хорошо... Мужчина посмотрел за спину отпрыска, ища там Соню, и, обнаружив, тяжело откинулся на подушки, улыбаясь и тихо радуясь, что наконец хотя бы сейчас в семье была идиллия и всеобщее понимание. Наконец... Казалось, что дальше все будет хорошо.
полная версия страницы