Форум » Петербург » Русский гамбит » Ответить

Русский гамбит

Константин Новицкий: Дата - 17 февраля 1833 года. Место - Главный штаб отдельного корпуса Внутренней стражи на ул.Фурштатской. Участники - Елена Соболева, Юрий Иртеньев, Константин Новицкий.

Ответов - 34, стр: 1 2 All

Константин Новицкий: Все оказалось настолько просто, что Новицкий даже испытал некоторое разочарование. Он любил выигрывать, однако что за радость шахматному гроссмейстеру обыграть человека, впервые усевшегося за шахматную доску и едва разобравшемуся, как передвигать по ней фигуры? С другой стороны, чем проще конструкция, тем она надежнее. - Вариант… который сработает лишь в том случае, если нам согласитесь помочь лично Вы, Юрий Константинович. Можете назвать это вербовкой, но я бы предпочел другую формулировку – призыв послужить Отчизне, - прозвучало патетически, но именно этого Новицкий и добивался. Для таких людей, как Иртеньев, слово «Отчизна» и призыв послужить ей, наверняка, не пустые звуки… - Да-да, князь. Не на поле брани, а здесь, в мирном на первый взгляд и спокойном Петербурге, где не происходит ничего, серьезнее светских скандалов. И хотя теперь Вы знаете гораздо больше остальных – решать все равно Вам. Вольному – воля. Видите, вот и моя очередь наступила припомнить народную мудрость, - усмехнулся Константин Аркадьевич, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

Юрий Иртеньев: Несколько минут прошли в молчании, князь рассеянно смотрел в окно с задумчивым видом. - Константин Аркадьевич, - Иртеньев грустно усмехнулся – сдается, мое предполагаемое участие в делах вашего ведомства потребует от меня завидного притворства и лицемерия. Вы, как я думаю, собираетесь использовать мое недавнее знакомство с Еленой Сергеевной, дабы поймать своего таинственного противника. Да, графиня Соболева – тут Юрию Константиновичу пришлось превозмочь себя, произнося следующие слова, - пособница шпиона и преступница, но это не значит, что я способен намеренно играть чувствами женщины, не подозревающей меня в неискренности. Ожидая ответа, Юрий Константинович скользил взглядом по знакомой до последней мелочи обстановке комнаты и остановился на портрете деда. Художник запечатлел героя Чесмы в адмиральском мундире, на голубой Андреевской ленте серебряная медаль с изображением турецкого флота и краткой надписью «Былъ». Иртеньев вспомнил, как несколько лет спустя после памятного Чесменского сражения, в 1775 году Матвей Федорович, будучи офицером на «Исидоре», принял участие в деликатной политической миссии. А именно в аресте самозванки, называющей себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны. Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский влюбил в себя прекрасную авантюристку, что позволило заманить ее на корабль эскадры адмирала Грейга, стоящей в Ливорно, и там арестовать. Особу, называющую себя принцессой Елизаветой Владимирской, доставили в Кронштадт и заточили в Петропавлоскую крепость. Юрий Константинович ни разу не слышал от деда слова упрека в адрес своего друга Алехана. Осуждал ли Матвей Федорович графа в душе? Этого Юрий Константинович не знал. Старик молчал о драме мужского вероломства и женской доверчивости, что разыгралась посреди безмятежного голубого простора Средиземного моря. "Граф Орлов поступил низко, и то, что претензии авантюристки угрожали безопасности империи, его не оправдывает. Или оправдывает?" - подумал князь.

Константин Новицкий: - Именно так, Юрий Константинович. Пособница шпиона и преступница. Убийца... – голос Новицкого теперь звучал, так, будто он был терпеливым учителем, который объясняет ученику сложный урок, теорему, которая трудна для понимания, но при этом – понять ее необходимо. – Никакого особенного лицедейства от Вас не требуется, сударь. Понимаете, ведь есть же разница между тем, чтобы лгать и не говорить всей правды, не так ли? Мадам Соболева без зазрения совести обманула, и даже, позволю себе заметить, кажется, успела немного увлечь Вас собой. На этих словах Иртеньев, до того рассматривающий портрет на стене, обернулся к нему, желая, вероятно, возразить. Но Константин Аркадьевич остановил его жестом и вновь понимающе улыбнулся. - Юрий Константинович, не сочтите за бестактность … Эта женщина очень красива. А еще – умна и изворотлива. Ей не стоит особого труда очаровать любого из нас, глупых сыновей Адама. Признаюсь, даже я, зная о ней практически все… – тут он на минуту замолчал, точно смутившись, но потом продолжил. – Суть плана, который я хотел бы Вам предложить, заключается вовсе не в том, чтобы играть чувствами Елены Сергеевны. Скорее, это развитие моей давней идеи, которую теперь случай предоставил возможность блестяще осуществить – если вы согласитесь, конечно. Вы ведь – морской офицер, служите в Адмиралтействе. Стало быть, наверняка слышали о том, что примерно неделю назад эскадра контр-адмирала Лазарева бросила якоря в заливе Буюк-Дере, у ворот Константинополя? Это уже вызвало невероятный ажиотаж у наших французских «друзей», полагаю, что и англичане не менее взволнованы вдруг совершенно явственно представившимися перспективами того, что турки, в благодарность за избавление от мятежника Магомета Али*, будут готовы подписать любой договор, который мы им представим? Я знаю, что переговоры уже идут. Так отчего бы нам не представить Вас, как непосредственного участника, готовящего важные документы для этих переговоров, но, увы, чрезвычайно рассеянного? Оставляющего их на своем рабочем столе без присмотра… Мадам Соболеву мы, разумеется, завтра же выпустим на волю, нам, как я уже сказал, нужна не она, а ее шеф, тот самый ныне беглый агент, с которым она вскоре попытается выйти на связь. Что же касается Вас, то уверен, не потребуется прилагать никаких усилий, чтобы сблизиться с этой дамой, едва она узнает о том, с кем столкнула ее судьба на улице морозной февральской ночью. Ей будет необходимо реабилитировать себя за провал. Понимаете ли, шпионаж – это работа, в которой очень нежелателен шум. А наша дорогая Елена Сергеевна уже наделала много шума. И теперь английским хозяевам будет проще избавиться от нее, чем разбираться, почему так вышло. Поэтому мадам приложит все усилия, чтобы доказать свою нужность. И мы ей в этом поможем – «секретными документами», которыми снабдим Вас в достаточном количестве. ___________________________________________________ * В 1833 г. Россия вмешалась в турецкие дела. Против султана восстал его могущественный вассал - хедив (правитель) Египта Магомет Али. Война с ним грозила распадом слабой Османской империи. Россия отправила на Босфор Черноморский флот с десантом. Узнав о том, что на стороне султана будут сражаться русские, султан тут же изъявил покорность. Таким образом, Турция была спасена, как тогда говорили, “одним блеском русских штыков”. Вооруженного конфликта не последовало. Однако на всякий случай британские и французские корабли тоже появились в находящейся у входа в Дарданеллы Безискской бухте, следя за тем, чтобы русские под шумок не взяли Константинополь. Благодарный султан в июне 1833 года заключает с Россией очень выгодный для нас Ункиар-Искелесийский договор, по которому Турция обязалась закрыть Дарданеллы для кораблей воюющих с Россией государств. Теперь враждебный нам флот не мог без нашего согласия попасть в Черное море и угрожать русским берегам. О каком флоте могла тогда идти речь? Конечно – об английском! Ведь основной интригой мировой политики становилось нарастающее соперничество Великобритании и России. Показательна и реакция Лондона на этот договор – тихая ярость. Россия теперь фактически контролировала Черное море и претендовала на контроль моря Средиземного.


Юрий Иртеньев: "Да, все верно, - подумал про себя Иртеньев. - В настоящее время у берегов Турции находится эскадра контр-адмирала Михаила Петровича Лазарева. Четыре линейных корабля, три фрегата, корвет и бриг. Корвет «Пендераклия», который должен будет доставить в Константинополь чрезвычайного посла и главнокомандующего морскими и сухопутными силами экспедиции графа Алексея Федоровича Орлова, пришвартован в Севастополе и выйдет в море не раньше чем через месяц и с ним в Босфор войдут еще две русские эскадры." Юрий Константинович не сомневался, что когда десятитысячный десант из нескольких казачих сотен и двух пехотных полков с артиллерией высадится на берег, то военная компания будет окончена, даже не начавшись. Факты, изложенные Новицким, были точны, доводы неоспоримы, а логика безупречна. Князь поневоле увлекся идеей контрразведчика. Сейчас Юрий Константинович не думал, каким мучительным испытанием станет для него встреча с Еленой Сергеевной. Была цель – помочь изобличить врагов государства. Этот патриотический порыв и заставил моряка согласиться на предложение Новицкого.

Константин Новицкий: Договорившись примерно о деталях их будущего мероприятия, - основной план он решил составить чуть позже, - Константин Аркадьевич распрощался с князем и покинул его дом. Пока спускался с парадного крыльца, успел заметить, что уже немного смеркается. Мороз, в сравнении с тем временем, когда Новицкий приехал к Иртеньеву, заметно окреп, ясный и прозрачный петербургский зимний вечер обещал столь же ясную и еще более студеную ночь. Однако, несмотря на то, что ночь по-прежнему была еще нескончаемо долгой, солнце потихоньку отвоевывало у нее минуту за минутой. И теперь, в середине февраля, это уже становилось заметно. Зося однажды сказала, что это время называется «весна света»… Забравшись в карету, успевшую за время его отсутствия изрядно выстыть изнутри, накрывшись меховым пологом, Константин Аркадьевич стукнул набалдашником трости по потолку, и хотел было сказать извозчику вновь везти его на Фурштатскую, в департамент, чтобы сказать графине Соболевой, что она может ехать домой. В сущности, ничего не мешало ему поступить таким образом – держать ее в камере ночь необходимости не было. Ничего, кроме того, что было уже начало шестого вечера, так что присутственные часы Новицкого давно закончились. А ехать на службу лишь из-за этого совершенно не хотелось. Поэтому, поколебавшись минуту, он все же приказал везти его к Вольфу и Беранже. «Ничего страшного, будет лишь сговорчивее», - думал он, наблюдая в оконце кареты проплывающие в морозной дымке знакомые виды города. В кафе при знаменитой кондитерской Константин Аркадьевич провел еще примерно час, после чего вновь направился вовсе не домой, а по другому адресу. На этот раз его экипаж остановился у куда более скромного, чем особняк князя Иртеньева, доходном дома, в весьма скромном районе. Но это, казалось, вовсе не смущало барина в дорогой шубе и щегольском цилиндре, который привычно прошел через темноватое парадное, где никаких лакеев отродясь не видали. Поднявшись по узкой лестнице на третий этаж, он остановился у одной из дверей и, помедлив, постучал три раза особым образом. - Konstancjusz, kochanie, to ty?1 – послышался из-за нее тихий женский голос. - Я, открывай! На этих словах дверь перед ним, действительно, широко распахнулась, и едва Новицкий успел войти в прихожую, как на шее у него повисла с поцелуями и объятиями хрупкая блондинка. - Ну, все, Зося, хватит! Я с холода, ты подхватишь простуду, - улыбаясь уголком рта, он разжал крепкие объятия и протянул ей красиво упакованную коробку шоколадных конфет. – Это тебе. - Czy pamiętasz moja słabość? – девушка, а это была совсем молодая барышня, лет восемнадцати, взяла подарок и сперва выглядела очень довольной. Но потом вдруг отставила сверток в сторону, а сама надула губки и довольно капризно проговорила. - Tęskniłem za tobą, dlaczego nie przychodzisz?!2 - Что значит – «не прихожу»? Мы виделись на прошлой неделе, а потом я был сильно занят по службе. Не понимаю твоих капризов. И, кстати, говори по-русски, знаешь же, что я не люблю, когда ты переходишь на свое птичье наречие. - Оно не есть только мое! Оно твое тоже! Костек, ты есть поляк тоже! - Да какой я поляк, господи! Одно название, – усмехнулся Новицкий, следуя за девушкой в гостиную. Там он привычно и вольно расположился на диване, что стоял в углу, а Зося немедленно оказалась рядом. - Ты – поляк, не спорь! – упрямо повторила Зося, вновь начиная ластиться к Новицкому, словно грациозная маленькая кошечка. – Ты ведь знаешь, мне трудно говорить по-русски! - Хорошо, говори по-французски, - кивнул он, притягивая ее к себе и целуя в губы, на что Зося охотно и пылко откликнулась, – впрочем, если хочешь, можешь говорить, хоть на финикийском, - после чего повернулся таким образом, чтобы уложить ее на диван, а самому склониться над ней сверху, упираясь на полусогнутые руки, вполне осознавая, что в ближайшее время никакие из языков, кроме тех, которые были даны в качестве органов тела, им особенно не понадобятся… __________________________________ 1 Костанцьюш, милый, это ты?(польск.) 2 Ты помнишь мою слабость?... Я скучала по тебе, почему не приходишь?( польск.)

Елена Соболева: Как Елену уводили из кабинета, в котором ее допрашивали, девушка помнила с трудом. Она все пыталась объяснить, что произошла какая-то ошибка, что господин Новицкий, должно быть, ошибся. Но стражи привыкли к таким разговором, хоть и были весьма любезны с Соболевой. Ее даже отпустили, и позволили идти рядом, получив обещание, что она не станет делать глупостей. Но все глупости были уже, видимо, совершены. А самой большой и значимой глупостью в ее жизни стал Савченков. Игорь уже не казался ей приятным мужчиной, и если бы он не доставил ей таких проблем после смерти, она бы даже обрадовалась произошедшему с ним. Поделом! Когда Елена вошла в отведенную ей камеру, она еле сумела удержаться от новой истерики. В камере было нестерпимо холодно, а ей не дали ни одеяла, ни даже тонкого тюфяка, чтобы хоть как-то согреться на холодном каменном полу. В углу валялся пучок соломы, на которой и решила устроиться Елена, но увидев, что солома кишмя кишит паразитами, в ужасе отпрянула к решетке. В углу что-то закопошилось, три огромных крысы обратили на нее свое внимание, но приближаться не стали. Лена прижалась лицом к прутьям решетки. На секунду она закрыла глаза и почувствовала, что ее зашатало. Она всю ночь не осмеливалась сомкнуть глаз, так и провела бесконечно долгие темные часы. Впрочем, даже если бы захотела, все равно бы не уснула из-за страха, крысиной возни и холода, который, казалось, проникал до самого сердца. Еще и голод давал о себе знать, с самого утра Елена ничего не ела, а от холода уже зуб на зуб не попадал, потому она решила предпринять решительные действия. Сначала она попыталась уговорить сторожа, приведшего ее сюда, чтобы тот послал весточку кому-нибудь. Она называла имена Иртеньева, Загорского, Лаврова, но сторож только пожимал плечами ей в ответ и объяснял, что ничего не может сделать без ведома Новицкого. Тогда она начала вышагивать по камере, чтобы хоть как-то согреться, но моральные силы вскоре покинули ее, и девушка снова повисла на прутьях. Она все время пыталась представить, что же подумает Иртеньев, когда узнает, что она провела ночь в тюрьме, что ее обвиняют в убийстве. Как все это было мерзко! Ей вдруг показалось, что стены начали смыкаться вокруг нее, наваливаясь всей своей тяжелой громадой. Она втянула воздух и чуть не задохнулась от страха перед тюремной лихорадкой и петлей палача. Ей казалось, что ее обязательно должны будут повесить. Она смутно представляла, как происходят казни, но смерть через повешение казалась ей особо страшной. Так прошла ночь. Утром тюремщик сменился, и новый зачем-то начал отпирать камеру, и попросил Елену выйти. Она покорно пошла следом за ним, решив, что ее без суда и следствия уже ведут на казнь. И никто не станет по ней плакать, никому она не нужна…

Константин Новицкий: Обычно Новицкий приходил на службу даже немного раньше, чем нужно. Но сегодня торопиться не счел необходимым. Во-первых, поздно лег спать – так как поздно вернулся домой, а во-вторых, нужно еще было написать записку для князя Иртеньева. Ничего особенного – просто сообщить, что мадам Соболева будет освобождена примерно около полудня. Что делать с этой новостью, Константин Аркадьевич предоставил решать самому князю. Впрочем, был почти уверен, что тот поступит правильно. Правильно – с точки зрения воспитания и этикета. И правильно – с его, Новицкого точки зрения, что немаловажно, если учитывать, что точки эти не всегда совмещались, если это было нужно для дела. Пока же все шло просто прекрасно. Новицкий до сих пор испытывал приятное чувство и какую-то легкую расслабленность оттого, что вчера ему, кажется, удалось компенсировать все потери, и даже кое-что приобрести там, где, признаться, сам не ожидал. В частности, по статье «потерь» вначале проходило явление нежданного свидетеля, который мог оказаться внимательнее, чем нужно. Поэтому требовалось сыграть на опережение, «помочь вспомнить» пережитые события, однако под нужным углом, своеобразный, но очень действенный психологический прием. Надо лишь умело его применить, не ошибиться. И он блестяще сделал это, получив в свое распоряжение вовсе не свидетеля провала своих агентов, а союзника, убежденного, что исполняет патриотический долг. Теперь же, для полной уверенности в успехе не доставало малого. Закончить «разработку» Елены Соболевой. Но теперь это казалось Константину Аркадьевичу почти десертом, этакой «вишенкой на торте», которую всегда оставляешь на потом, на самый конец трапезы. Еще и поэтому Новицкий не спешил сегодня в присутствие. Но уж когда наступило время заняться делом, сделался, как обычно, собран. Поэтому и на введенную в его кабинет жандармом госпожу Соболеву Константин Аркадьевич посмотрел строго, холодно и внимательно. Перемены, в сравнении со вчерашним днем, были налицо. Женщина выглядела явно подавленной, и уж совсем не помышляла о кокетстве, что накануне так позабавило Новицкого. - Присаживайтесь, сударыня, надеюсь, Вы хорошо почивали? – во взгляде женщины на миг мелькнула ярость, ответа на свой вопрос он и не дождался. – Что же, надеюсь, это так. Напрасно сердитесь, я вовсе не иронизирую. А у меня для Вас две новости, хорошая и… не очень, - Константин Аркадьевич сочувственно вздохнул и переложил на столе папки с бумагами. – Какую хотите услышать первой, сударыня?

Елена Соболева: Разумеется, никто не собирался выпускать Соболеву, потому ее снова ввели в кабинет к Новицкому, очевидно для нового допроса. Он уже ждал ее к этому моменту. Внимательный его взгляд был очень неприятен, и пронизывал до самых костей, не хуже холода в тюремной камере. Однако Елена была уже рада и тому, что ей довелось вырваться из камеры хоть бы и на несколько минут. Она уселась на предложенный ей стул и начала спокойно ждать продолжения допроса. Но спокойствие ее продлилось недолго. Первые же слова вывели ее из душевного равновесия, вызвали желание уничтожить этого ненавистного ей человека. Но чувства эти были тщетны, Елена была способна скрыто переживать их, на какие-либо внешние проявления не осталось ни физических, ни душевных сил. Да и к чему? Если ее все равно повесят. Но Новицкий был настоящим профессионалом своего дела, он сумел прочесть по лицу, по выражению глаз все, что Елена хотела бы ему сказать, но не могла. Между тем, он предложил ей выбрать между плохой и хорошей новостью. О том, что могло быть плохой новостью, даже думать не хотелось. Елена была уверена, что ее приговорят к смертной казни. Вероятно, это и была плохая новость… а хорошая? Смерть будет безболезненной? Сейчас она была бы рада даже этому известию. Елена предсказуемо боялась. Боли. Грубой и пошлой боли. Душевные муки ее не страшили. - Безразлично, решайте сами, - Елена ощутила, как ее пальцы, заледеневшие в камере, начали отогреваться. Ее била дрожь, но не от страха. Казалось, она остыла изнутри, и хоть кожа ее была теплой. Она спокойно посмотрела Новицкому в глаза, но скоро отвела взгляд. Как легко в его взгляде читалась брезгливость по отношению к ней. Но это предсказуемо, вероятно, она была бы неприятна любому мужчине: побледневшая, с потухшим взглядом, покрасневшими глазами, искусанными до крови губами. Одна ночь, вероятно, сильно изменила ее внешний облик. Но не только. Ее уверенность в собственных силах, привлекательности растаяла без следа. Она была подчинена и сломлена морально.

Константин Новицкий: - Благодарю, - Новицкий сказал это так, будто бы они сейчас сидели за обедом, и графиня Соболева передала ему соль. – В таком случае начну, пожалуй, с хорошей. Я получил неопровержимые данные, что господин Савченков был убит не Вами, - после этих слов он замолчал, а женщина вперилась ему в глаза ошарашенным взором. – Не Вами, - Константин Аркадьевич пожал плечами, встал из-за стола, обошел его и вновь присел на край столешницы напротив нее. – Хорошая новость, не так ли? Причем, знал я это еще вчера, до Вашего ареста. Да, сударыня, можете начинать меня ненавидеть, вчера я намеренно разыграл перед Вами маленький спектакль. Хотя, вижу, что несколько опоздал со своим предложением – Вы уже меня ненавидите, но по-прежнему не понимаете, что происходит и почему именно с Вами, не так ли? Она молчала, все еще молчала, но по тому, как сжались ее губы, как бурно стала вздыматься грудь, и побелели костяшки сжатых перед собой в замок пальцев, Новицкий видел, что больше всего ей сейчас хочется вцепиться этими пальцами ему в шею и удушить. Однако это лишь остатки ее прежней прыти. Страх, всепоглощающий страх блокирует сейчас любую активность и главное, что ее волнует – желание спастись, избавиться. А потому она будет делать все, что нужно ему… - Пришло время открыть карты, Елена Сергеевна. Вышло так, что сами того не ведая, Вы попали в очень дурную историю. И я имею в виду даже не обвинение в убийстве. Все случилось несколько раньше, во-многом, по причине Вашей невоздержанности и склонности к промискуитету, а еще – беспечности в выборе… любовных знакомств. Но я не священник, чтобы осуждать Вас за чрезмерное сластолюбие. Я – офицер контрразведки… Да-да, не удивляйтесь, у Вас еще будут для этого поводы. А один из Ваших любовников, господин Лавров, – английский шпион. Феерическое сочетание! Первый любовник – служит в Третьем отделении на благо Отчизны, в то время как другой – эту самую Отчизну предает. Согласитесь, чтобы оказаться одной из сторон такого треугольника, потребен особый талант! Но, то были бы Ваши глубоко интимные трудности. Однако на беду себе – и Вам – Игорь Савченков каким-то образом, теперь уж не узнать, каким, получил данные, что второй Ваш милый друг, оказывается-то – предатель Родины! Должен сказать, что господин Савченков, при всем уважении, вообще был очень самонадеян и излишне амбициозен, но мне ли Вам об этом рассказывать, сударыня! Что, впрочем, тоже было его личным затруднением, но в этот раз привело к трагедии. Никому ничего не сообщая, он задумал собственноручно вывести на чистую воду господина Лаврова, не понимая, с агентом какого масштаба и квалификации имеет дело. Когда же осознал, что в одиночку эту партию ему не выиграть, обратился за помощью, но, увы, поздно! Насколько я могу теперь судить, в планы Лаврова и входило использовать Вас в своей игре, как пешку, которой можно пожертвовать, в расчете в дальнейшем выиграть партию. В шахматах это прием называется гамбит. Решив устранить Савченкова физически, наш гроссмейстер устроил все таким образом, чтобы по всему, виновницей преступления для следствия оказывались Вы, Елена Сергеевна. Когда я это понял, то применил все доступные мне средства, чтобы спасти своего коллегу, но не успел. Да еще и Вы спутали все карты, когда внезапно среди ночи покинули его дом. Причем, не только нам, но и господину Лаврову. Который все еще на воле, между прочим. Вчера, вероятно, после того, как понял, что его план может быть разрушен, он скрылся из своей квартиры в неизвестном направлении. Возможно он и теперь где-то поблизости. Вы – единственный свидетель его провала. Сложите два и два и получите результат – судьбу, которая Вас ждала, если бы мы, применив все наше актерское мастерство, не доиграли бы все недостающие последствия той ночи. А именно – Ваш арест и обвинение в умышленном убийстве. Это было жестоко, но и Вы не так простодушны, чтобы купиться на представление, разыгранное с меньшей достоверностью, не так ли? – Новицкий усмехнулся и взглянул на графиню куда более дружелюбно, чем прежде. – Вы очень умны, сударыня. Признаюсь, не ожидал, что среди того ужаса и паники, которую пришлось посеять в Вашей душе, сможете собраться настолько, чтобы сообразить, что яд был подброшен в сумочку при фальшивом нападении. В одном ошиблись – в том, кто его туда положил. Это вовсе не «разбойник», а «спаситель», господин Иртеньев, - он покачал головой. – Юрий Константинович – тоже наш сотрудник. И он тоже очень сожалеет, что пришлось поступить подобным образом со столь понравившейся ему дамой… Произнеся свой пространный монолог, Константин Аркадьевич вернулся на место за столом. Это было еще не все, что графине Соболевой предстояло узнать сегодня. Но право на маленькую передышку она заслужила. - Вы продрогли, я вижу? Хотите чая? Впрочем, что спрашивать! – он потянулся за колокольчиком, которым обычно вызывали охранника, и позвонил. Дверь открылась, и в нее заглянул секретарь. – Господин Камышев, сделайте нам с Еленой Сергеевной чаю погорячее, - молодой человек кивнул и исчез, вновь оставляя их наедине. – Что и говорить, служба моя не всегда приятна. И почти всегда – неблагодарна, - посетовал Новицкий и добавил многозначительно. – Но, так или иначе – жизнь Ваша в целости и сохранности, а могло быть по-другому. Да и теперь еще опасность не миновала. Это моя плохая новость для Вас, мадам. Состоит она в том, что ежели хотите остаться в живых и далее, придется некоторое время с нами сотрудничать, – тут он замолчал, потому что в допросную комнату вновь вошел Камышев с подносом, на котором стоял чайник и две чашки. Прежде, чем вновь бессловесно удалиться, он налил в каждую из них ароматного горячего напитка, а сам Новицкий извлек из тумбочки в столе набор шоколадных конфет в характерной упаковке кондитерской «Вольф и Беранже», открыл коробку и поставил ее перед Еленой Сергеевной, жестом предлагая угощаться. – Понимаете, теперь Вы – наш единственный шанс поймать Лаврова. Узнав, что Вы на свободе, он непременно попытается убить ненужную свидетельницу. Разумеется, мы приложим все усилия, чтобы этого не допустить. А заодно – поймаем предателя. Да – я намерен сделать Вас приманкой в этой охоте. И это не предложение, Елена Сергеевна, это приказ, - в тихом голосе Константина Аркадьевича вновь звякнула сталь, а в глазах мелькнул ее холодный блеск. – Отказаться от него не получится. Ведь для всех Вы по-прежнему убийца господина Савченкова с неопровержимыми уликами совершенного преступления. Согласен, это действительно не совсем обычная альтернатива – отправиться на пожизненную каторгу за убийство или же принять деятельное участие в спасении Отечества. Но уверен, что Вы сделаете правильный выбор… Возьмите же, наконец, конфетку! Они очень вкусные, поверьте!

Елена Соболева: Ненавидела ли Елена Новицкого? Да если бы у нее в руках была хотя бы малюсенькая шпилька, она бы перепилила ею ему горло! Она даже жалела, что сама не заметила флакона с ядом у себя в сумочке, иначе сейчас бы вытащила его из-за корсажа и заставила бы съесть его содержимое Новицкого… или выпить? Елена даже представления не имела, как выглядит тот яд, который ей подкинули. Да если бы она только могла предположить, что подвергнется таким издевательствам, то не проявляла бы своего обычного безразличие к рассказам о преступлениях, что печатали столичные газеты! Она бы вычитала множество различных способов, как убить эту мерзкую гадину – Новицкого. Но она не знала, может быть, к счастью. Так что, как бы сильно Соболева не была разъярена, опасность Новицкому не угрожала. Дальнейший его рассказ и вовсе ошеломил сломленную девушку. Первая мысль была о том, что кошмар ее, наконец, закончился. Были расследованы все подробности произошедшего, и достоверно установлено, что она не является убийцей Савченкова. Ненависть схлынула. Отчасти она теперь даже понимала Новицкого, что же, такова его работа – искать преступников. Обстоятельства сложились так, что улики были налицо, по всему выходило - убийца именно она. Но тут выяснилось, что оказывается, об этом тоже позаботились… Ярость в ней вспыхнула с новой силой. И Елена снова жаждала расправы над всеми: Новицким, Савченковым, Лавровым и Иртеньевым в придачу. Вероятно, к списку ненавидимых ею мужчин следовало добавить еще и Загорского, который когда-то так некстати познакомил ее с Лавровым, а тот в свою очередь, несколько позже - с Савченковым. Но на Загорского Елена почему-то злиться не могла, посему решительно вычеркнула из вышеозначенного списка. Вероятно, эти размышления привели ее в несколько философское расположение духа. С видимым безразличием она выслушала похвалу из уст Новицкого. Он вдруг признал, что Елена далеко не глупа. А значит, не ждал ответных восторгов в свой адрес, особенно после того, как оскорбительно отозвался об ее образе жизни. Собственно, ее мнения относительно свойств характера Новицкого, таких, как чувство такта, деликатность, благородство и порядочность, никто не спрашивал. Она успела понять, что в его обществе лучше стать молчаливой, ибо каждое слово могло быть использовано против нее. Ведь надо быть очень ограниченной, чтобы не распознать в Новицком страшного человека, который ни перед чем не остановится, ради достижения своей цели. Складывалось ощущение, что Николо Макиавелли явно приходился ему каким-то дальним предком. Ибо тоже считал, что цель оправдывает средства. И отчего-то Елене показалось, что положение средства в данном контексте можно считать даже выигрышным. Цели не повезет гораздо больше. Пока же отчаянно не везло ей. В кабинет, тем временем, внести набор для чаепития: поднос с двумя чашками, которые Елена в иных условиях назвала бы милыми, но сейчас ей было глубоко плевать на чашечки, блюдечки. Аромат чая дразнил обоняние, вызывая легкое головокружение. Когда Соболева предположила, что подвергнется новой пытке, она не ошиблась. Новицкий достал из тумбочки конфеты. Как будто знал, что Лена очень неравнодушна к сладкому. Особенно к шоколаду. Особенно, когда волнуется. И от того, чтобы не взять аппетитную конфетку, ее удерживал только страх. А вдруг и они начинены ядом? Елена внимательно следила за Новицким, но он никак не делал первого глотка чая, да шоколадное лакомство надкусывать тоже не спешил. - Вы мне не оставили выбора. Я хочу выйти отсюда, – Соболева взяла в руки фарфоровую чашечку и указала взглядом на конфеты. - А отчего Вы сами их не отведаете? – после этого Елена отвернулась, чтобы не дразнить себя видом угощения.

Юрий Иртеньев: После визита Новицкого Юрий Константинович погрузился в апатию и провел вечер в каком-то оцепенении. Все чувства, недавно владевшие им, влюбленность, надежда, разочарование, гнев, интерес к интриге, в которую он поневоле оказался втянут, ушли, оставив ощущение нереальности происходящего. Князь был будто в провале между безоблачным прошлым и настоящим, где не было ничего. Разве что задача, поставленная перед ним Новицким. Несколько часов провел он неподвижно, сидя в кресле и наблюдая за пляшущими языками пламени в камине, когда очнулся, ему показалось, что онемела душа, а не только тело. Последствия этого нравственного обморока Иртеньев счел для себя благотворными, потому что думал о Елене Сергеевне теперь холодно и отчужденно. И хотя князь помнил то ликование души и помешательство ума, испытанные им, когда ее руки с нежностью коснулись его лица, однако, эти воспоминания уже не причиняли боли, а лишь вызывали глухую тоску по несбывшемуся. На следующее утро Юрий Константинович как всегда отправился в Адмиралтейство, по возвращении его ждала записка Новицкого. Времени, чтобы добраться до Фурштатской к указанному часу, оставалось немного, Иртеньев приказал заложить карету.

Константин Новицкий: - Да нет же, сударыня, ошибаетесь, в жизни всегда есть место выбору. Даже если случится так, что не видишь выхода из какой-то ситуации, никто не сможет отнять права выбрать смерть, не так ли? – Новицкий покрутил в руках конфету, которую только что взял из коробки, полюбовался ее прихотливой формой, и откусил кусочек. Все же, эти кондитеры – большие мастера своего дела. А он всегда уважал мастерство. Да и шоколад любил. После этого Константин Аркадьевич вновь перевел взгляд на лицо молодой женщины, которую его последние слова явно заставили напрячься, даже если она и не хотела этого показать. – Елена Сергеевна, да полноте изображать каменное изваяние, пейте уже, - проговорил он, подвигая к ней чашку с уже поостывшим чаем и, иронически приподняв бровь, добавил. - Уверяю, яда там нет. В конце концов, отравительница у нас, кажется, Вы, а не я… Следующие несколько минут они молчали и пили чай с конфетами. Не сказать, чтобы употребление этого горячего напитка хоть немного поспособствовало тому, чтобы взгляд темных глаз мадам Соболевой, который она периодически обращала на Новицкого, стал хоть немного теплее. Но он, казалось, не придавал этому значения. И держался с нею даже галантно. Что, вероятно, было сильным контрастом, в сравнении со вчерашним днем, и еще сильнее сбивало Елену Сергеевну с толка. - Что же, графиня, - проговорил Новицкий, когда с их небольшой трапезой было покончено, - приношу Вам извинения за доставленные неудобства. И этой минуты не смею задерживать. Петербург покидать не рекомендую. Обвинений в убийстве официально с Вас никто не снял, посему, если поступите подобным образом, станете беглой преступницей. За сохранность своей жизни также не волнуйтесь. В ближайшее же время к Вам будет приставлен человек из нашего департамента для охраны и наблюдения. Ничего особенного Вам делать не придется, живите, как и всегда. И, надеюсь, господин Лавров вскоре объявится в поле Вашего – и нашего – зрения. После чего Ваше приключение благополучно завершится. А теперь – честь имею, мадам!

Елена Соболева: Что бы ни говорил Новицкий, Елена сделала глоток только тогда, когда не осталось ни тени сомнения в полной его безопасности для здоровья. Он с видимым наслаждением сделал глоток чая и надкусил аппетитную конфетку. Весь вид его выражал светскую томность, он рассуждал вслух с изящной небрежностью так, словно они были давними хорошими знакомыми и теперь обсуждают одну из мало интересующих их тем лишь для того, чтобы насладиться обществом друг друга. Умение Новицкого вот так вот, вдруг, непредсказуемо менять свои обличия обескураживало Елену. Прежде ей не доводилось встречать таких людей. И это заставляло ее испытывать еще больший страх. Но все было забыто, когда во рту начал таять терпкий шоколад. - Вы отпускаете меня? – Голос изменил Елене, она задала этот вопрос шепотом, не веря в то, что прямо сейчас сможет выйти на свободу. Все ограничения казались ей смешными. Ей было все равно, что ей нельзя будет уехать из Петербурга, сейчас было важно только одно: вырваться из-под власти Новицкого, который умел подавлять ее волю. За те несколько часов, что они провели во время допросов, он унизил ее так, как никто и никогда. Он измывался над нею, смеялся, глядя на ее бессилие. Даже сейчас на долю мгновения ухмылка появилась на его лице. Что вызвало его довольство? Уж не то ли, как жадно Елена отпила из чашки? Новицкий взял колокольчик со стола и позвонил в него, в кабинет вошел мужчина, которого перед этим Новицкий назвал Камышевым. Именно он проводил Елену к выходу

Юрий Иртеньев: Иртеньев ждал Елену Сергеевну у парадного подъезда Главного штаба жандармерии. Когда молодая женщина спустилась по ступенькам здания, Юрий Константинович окликнул ее. - Елена Сергеевна! Соболева обернулась в его сторону. Выглядела она расстроенной, растерянной, но не жалкой, а в следующую минуту князь заметил решительное и даже гневное выражение на прекрасном лице. Иртеньев подошел ближе. - Елена Сергеевна, мне жаль, что вам пришлось пройти через это испытание, без сомнения прошлая ночь была для вас ужасна. Разрешите мне предложить свою карету. Скоро вы будете у себя дома, придете в себя, и этот ложный арест станет не более чем тяжелым воспоминанием и со временем забудется. Надеюсь вы не откажете мне в своем обществе?



полная версия страницы