Форум » Петербург » Русский гамбит » Ответить
Русский гамбит
Константин Новицкий: Дата - 17 февраля 1833 года. Место - Главный штаб отдельного корпуса Внутренней стражи на ул.Фурштатской. Участники - Елена Соболева, Юрий Иртеньев, Константин Новицкий.
Ответов - 34, стр:
1 2 All
Константин Новицкий: Случайности… Их невозможно предусмотреть, но можно сделать все, чтобы предотвратить. Однако, что делать, если ты живешь в стране, где случайности происходят с периодичностью самых непреложных законов мироздания? Как управлять этим хаосом, и что делать, чтобы хоть как-то его упорядочить? Новицкий сидел в своем рабочем кабинете в здании штаба, но чувствовал себя, точно композитор, который присутствует при премьерном исполнении своей новой симфонии. Тщательно продуманная гармония ее совершенна, однако кто-то из оркестрантов постоянно понемногу фальшивит, выдавая раз за разом неправильные ноты, отчего все звучит не так, как должно бы. Простым слушателям это, может, не заметно, но его, автора, мучает настолько, что хочется пристрелить этого жалкого неуча. А вместе с ним – дирижера, который не в состоянии заставить своих артистов играть строго по написанной партитуре. Хотя, трудно представить, конечно, как композитор встает со своего места, извлекает пистолет – и палит из него по тем, кто в этот момент находится на сцене. Вообразив эту странную картину, Константин Аркадьевич на минуту отвлекся от изучения рапорта старшего филера о ходе спецоперации, что была проведена сегодняшней ночью, и бледное подобие улыбки скользнуло по его губам, как обычно, не затронув, впрочем, глаз. Моховиков докладывал своему начальнику о том, что все до определенного момента шло, как планировалось, но затем, из-за непредвиденных обстоятельств, пришлось прибегнуть к импровизации. Весьма удачной, с точки зрения автора рапорта, но довольно топорной – на взгляд автора всего плана. Хотя, это было и его собственное упущение тоже. Понятное дело, что представить нормальную даму, решившуюся глухой зимней полночью прогуляться по улице в одиночестве, да еще в пургу, было затруднительно. Однако тем и отличается он, Новицкий, от старшего филера Моховикова, что должен был это себе представить и прописать порядок действий на такой случай. Но даже нелепая инсценировка нападения вполне бы сошла, если бы не внезапное явление неизвестного избавителя одиноких полоумных особ, который едва не сорвал все, что только можно, принявшись размахивать перед носом агента Рыбина, изображавшего ночного грабителя во всю силу своего актерского дарования, пистолетом. Видать, убедительно, если его чуть не пристрелили. Разумеется, никого из группы поддержки в тот момент на месте больше не было. Поэтому на побеге Рыбина цепь событий, изложенная в рапорте, для Новицкого обрывалась. И теперь перед ним было уравнение с одним неизвестным – в прямом и переносном смысле. Предстояло выяснить, кто тот проклятый фактор случайности – свидетель, которого не должно было быть. А главное – что с этим делать. Впрочем, положение выглядело отнюдь не безвыходным. Ведь Рыбин успел-таки, сделать то, что был должен, прежде чем сбежать с «места преступления». И уже за это Константин Аркадьевич был готов простить своим подчиненным все допущенные ляпы. Главное они сделали, птичка все же оказалась в приготовленной для нее клетке, хоть и полетала на свободе чуть дольше, чем ожидалось, да и нагадить успела прилично… Стук в дверь выдернул Новицкого из метафорических размышлений. В ответ на его реплику, позволяющую войти, в дверь просунулась сперва голова его секретаря Камышева, а затем в кабинет просочился и весь остальной Петр Федорович: - Константин Аркадьевич, подозреваемая доставлена. Прикажете заводить сюда?
Елена Соболева: Все утро Антонина разглагольствовала на тему ее поведения с князем Иртеньевым, Елена в обсуждения не вдавалась. Какие могут быть обсуждения с экономкой?! Но характер Антонины был таков, что она могла свободно говорить и без собеседника, а запретить Елене было неловко. Уж слишком она была привязана к немолодой, грубоватой, но справедливой женщине. Посему, она добровольно обрекла себя на пытку монотонными рассуждениями. Впрочем, это происходило часто, и Лена давно уже научилась пропускать ее лекции мимо ушей. К тому же уж очень сложно было сейчас сконцентрироваться на чем-то, кроме мечтаний о Юрочке: что он будет делать дальше, когда даст о себе знать? Воображение Елены работало с фантастическим размахом. В ее мечтах, она уже стояла перед алтарем с князем Иртеньевым, на ней было красивое платье, не слишком пышное, молочного оттенка, священник читал молитву. Согласно обряду, далее жених должен надеть кольцо на палец невесты. Иртеньев оборачивается к ней, счастливо улыбающийся, бережно берет ее пальчики, пытается надеть кольцо на безымянный … и со звоном его роняет! Елена тряхнула головой, вернулась к моменту, когда счастливый жених, поворачивается к ней, берет ее за руку. И снова роняет кольцо! Какой неловкий ей достался жених! Она повторяла эту сцену в воображении снова, но проклятое украшение со звоном все катилось и катилось по полу. В результате, Елена просто выбилась из сил, пытаясь довести ритуал до конца. - Это невозможно! – Елена с кислой милой поставила фарфоровую чашечку на стол. Та издала противный звон, так напомнивший девушке звук упавшего кольца. - Почему это? Вот увидите, он обязательно к вам сегодня придет, – и действительно, как по мановению волшебной палочки, раздался стук в дверь. Он! – у Елены остановилось сердце, она похлопала себя по щекам, по утрам она бывала слишком бледна. Антонина тоже застыла перед ней, удивленная своей догадливостью. - Откроет ему кто-нибудь дверь в этом доме, или мне придется встречать гостя самой? – шепотом поинтересовалась она у Антонины. Та, придя в себя, с оскорбленным видом пошла открывать. Елена присела на диване среди подушек, приняв, как ей казалось, красивую позу. Потом решила, что так выглядит слишком неестественно, села по-другому. На лестнице послышались шаги. "Не один? С кем он пришел?" – подумала Лена, ей казалось, что по лестнице поднимаются человека три, не меньше. Как она и предполагала, в гостиную вошли трое… жандармов. Она могла стерпеть многое, но не это. Рот самопроизвольно открылся, Елена, хлопала глазами, как глупая выхухоль, пытаясь сообразить, зачем эти милые господа явились к ней в гостиную в количестве аж трех человек. Жандармы, поняв, что адекватной реакции от девушки ждать не приходится, были вынуждены начать разговор первыми: - Елена Сергеевна Соболева, вы арестованы по подозрению в убийстве, – один из мужчин протянул ей руки, будто тайный воздыхатель, и Елена автоматически подала ему свои. На запястьях с неприятных звуком защелкнулись наручники. Антонина стояла в дверях и пыталась что-то сказать, но никто ее не слушал. Все, что она успела – это накинуть на Елену меховую накидку, на улице стояла зима… Сопровождали ее двое, один из жандармов остался в доме, дабы произвести обыск. Саму же девушку, тем временем, усадили в экипаж с решетками на окнах. По дороге, выйдя из оцепенения, Лена попыталась выяснить, в чьем убийстве ее подозревают. Можно подумать, на ее совести были десятки невинно убиенных жертв. Ее стражники молчали и со странными выражениями лиц, следили за ней. Экипаж остановился, девушку ввели в дом на Фурштатской улице. В дверях с нее сняли накидку, и изрядно замерзшую, ввели в комнату. В ней было сильно натоплено, и Елена увидела в этом добрый знак, хотя бы заморозить до смерти ее не собирались. - Вы можете объяснить мне, что все это значит? – тоном не терпящим возражений, спросила она незнакомого, но весьма привлекательного мужчину, сидящего за столом.
Константин Новицкий: Едва поднявшись со своего места, когда ее ввели в кабинет, все же, дама, хоть и подозревается в убийстве, Новицкий замер, удивленно приподняв бровь. Все дело было в капризном и даже раздраженном тоне, каким она к нему обратилась. Признаться, Константин Аркадьевич уже и забыл, когда в этом кабинете с ним так разговаривали. Да и не было этого никогда... - Всему свое время, мадам, - проговорил он, наконец, выдержав небольшую паузу, желая дать ей понять, что задавать вопросы здесь будет вовсе не она. - Для начала позвольте представиться, моя фамилия - Новицкий, - он намеренно не назвался по имени-отчеству, не желая сокращать дистанцию. На этом этапе беседы подобное было лишним. Кроме того, лишним сейчас было объяснять, по какому ведомству он служит. Тем более, что все равно нет уверенности, что она поймет. - Присаживайтесь! - он жестом указал на стул напротив своего рабочего стола, и лишь когда женщина устроилась на нем, вернулся в свое кресло, после чего принялся молча изучать взглядом ее лицо. Известный психологический прием, чтобы выбить человека из колеи. Пауза длилась и длилась, а Новицкий не начинал говорить, с удовлетворением замечая, что явно добился, чего хотел. Но надо сказать, что держится она неплохо, волнуется, конечно, но прячет это за улыбкой, которую, вероятно, считает неотразимой для всякого мужчины, кто на нее взглянул... Константин Аркадьевич чуть заметно сжал губы, подавляя раздражение, после чего, наконец, "отпустил" ее, переведя взгляд на бумаги, что лежали перед ним на столе. Тем временем, дверь в кабинет вновь бесшумно отворилась, и все тот же Камышев, бесшумно подойдя, добавил к уже имеющимся бумагам еще одну папку: - Рапорт о проведенном обыске, господин майор, только что доставили, - сообщил он, склонившись к Константину Аркадьевичу и столь же неслышно, как и вошел, удалился. Очень вовремя... Ему не нужно было заглядывать в папку, чтобы узнать, что сказано в рапорте, который в нее был вложен, но тем не менее, Новицкий сделал вид, что пробежал его глазами, после чего вновь посмотрел на женщину. - Полагаю, госпожа Соболева, Вам уже сообщили причину, по которой произведен Ваш арест? Но ежели нет, повторю: Вы подозреваетесь в преднамеренном убийстве господина Савченкова, посредством отравления последнего. Что Вы можете сказать по этому поводу?
Елена Соболева: Неизвестный господин как-то странно на нее взглянул, будто бы увидел перед собой не молодую женщину двадцати одного года, а лягушку. «Неужели так плохо выгляжу?» - подумала Елена и с вызовом взглянула на мужчину, который теперь рассказывал ей о правилах течения времени, но фамилии скрывать не стал. Для общения фамилии вполне хватит, так даже лучше для нее. При неудачном развитии их отношений, гораздо проще будет присовокупить ругательство к фамилии. Назвать человека мерзавцем, предварительно обратившись к нему по имени-отчеству, как-то нелепо. Успев прокрутить все эти соображения, Елена обольстительно улыбнулась Новицкому, «улыбка гиены», как охарактеризовала бы это выражение лица сама Елена. В запасе у нее был большой арсенал улыбок, но для «улыбки шакала» еще не хватало профессионализма, а улыбка «мадам в борделе» не очень подходила случаю. Новицкому ее артистические способности явно не понравились, он приказным тоном рявкнул, чтобы она «присаживалась». И Елена, действительно, рефлекторно присела, благо стул стоял в нужном месте, и она не шлепнулась перед ним на пол. Новицкий уставился ей в глаза и некоторое время явно пытался ее загипнотизировать. Прием ему удался, Елена на мгновение выпала из реальной жизни и тупо размышляла о том, в какой глаз ей надо смотреть: правый или левый, чтобы переглядеть своего противника. Одновременно в оба не получалось. К счастью, «дуэль» завершилась. Новицкий, поняв, что с такой глупой женщиной судьба его еще не сталкивала, отдал предпочтение бумагам. В этот момент в кабинет вошел секретарь и положил на стол еще одну папку. Теперь Новицкий проглядывал рапорт. Елене стало совсем неуютно. Он был занят делом, а что было делать ей? Продолжать его рассматривать? Он мог счесть это за дерзость. В подсознании теплилось убеждение, что если она не понравится этому человеку, то будущее не понравится уже ей. Мерзко ощущать, что находишься в чьей-то власти, и этот кто-то явно думает о тебе что-то плохое. Это она прочла в его взгляде, снова устремленном на нее. На этом гнетущая тишина завершилась, но если бы Елена знала, что он скажет, она бы предпочла дать обет молчания лет на десять. Ее обвиняли в убийстве Савченкова, которого она вчера видела живым и очень здоровым. - Я отравила Савченкова? Конечно, он – мерзавец, но я не настолько его ненавидела, чтобы отравить. За кого вы меня принимаете, за Лукрецию Борджиа? В любом случае, мир с его смертью станет только лучше!
Константин Новицкий: В холодных голубых глазах мужчины на мгновение вспыхнул огонек, но тотчас же угас под приспущенными веками. - Россия - очень большая страна, - внезапно проговорил он тихим, чуть насмешливым тоном, и Елена Сергеевна вновь удивленно уставилась на него, не понимая, куда Новицкий клонит. - У нас все огромно - пространства, расстояния. Даже преступники наши - и те страдают какой-то мегаломанией. Всякий отцеубийца чувствует себя никем иным, как царем Эдипом, каждая бабенка, избавившаяся от приплода - Медеей, а любая банальная отравительница любовников или мужей - Лукрецией Борджиа! Константин Аркадьевич резко встал, отчего его кресло с грохотом отлетело назад, едва не упав. Подавшись вперед, он уперся костяшками пальцев в столешницу и почти навис над Еленой, сидящей напротив, отчего молодая женщина невольно отпрянула назад. - Не пытайтесь разыгрывать передо мной слабоумную, мадам! - проговорил он чуть слышно, что в контрасте с бурной активностью минутной давности должно было выглядеть особенно страшно и тем самым деморализовать допрашиваемую. - Не хотите рассказывать, как убили Савченкова? Что же... извольте это сделаю я, мне не сложно. Благо, улик и показаний достаточно для любого суда, чтобы упечь Вас до конца дней на каторгу. Итак. Накануне вечером Вы приехали в дом своего любовника примерно в четверть десятого пополудни. Пробыв там около трех часов, затеяли ссору, после которой и удалились к себе под благовидным предлогом оскорбленного достоинства. А еще через полчаса, у несчастного господина Савченкова приключились жесточайшие колики в животе, кровавая рвота, развились судороги и делирий. Немедленно вызванный слугами доктор сперва заподозрил холеру, но время года, а также отсутствие эпидемии в городе в момент происшествия, натолкнули его на мысль об остром отравлении мышьяком. Тем временем, больному становилось все хуже, и еще через два часа наступил летальный исход. Разумеется, о странной смерти Савченкова немедленно было сообщено в отдельный корпус Внутренней стражи, офицером которого он являлся при жизни. Осмотр места происшествия и сбор вещественных доказательств - остатков вина и пищи со стола - подтвердили подозрения доктора Штрауфа, в графине с вином, которое пили за ужином хозяин и его гостья, обнаружен мышьяк в чудовищной дозе. Удивительно, как ему еще удалось прожить после употребления такой концентрации яда настолько долго! Что интересно, из своего бокала фантастически везучая дама, прежде, чем уйти, даже не пригубила... В общем и целом картина произошедшего, таким образом, представляется совершенно очевидной. Кроме одного, главного - причины. Вот и объясните же мне, за что Вы убили Игоря Савченкова? Мне действительно это любопытно. Произнеся сей длинный спич, Новицкий вновь вернулся на свое место за столом, скрестил руки на груди и с крайне заинтересованным видом посмотрел на мадам Соболеву.
Елена Соболева: На мгновение взгляд Новицкого стал живым, и Елена заинтересовалась, что же будет дальше. Она думала, он поверил в ее слова, и сейчас они, как двое разумных людей, все обсудят, уладят, и ее отпустят домой. Елена надеялась, что все происходящее не слишком повлияет на ее отношения с Иртеньевым. Ведь не всякому мужчине понравится, что даме, которой он интересуется, предъявили обвинение в убийстве любовника. Она уже было открыла рот, чтобы все объяснить, но тут Новицкий заговорил сам. Зачем-то, с видом разъяренной змеи, он принялся рассказывать ей о просторах родины. «Будто я сама об этом не знаю!, - хотела уже обидеться Лена, потом он заговорил вдруг о преступниках, страдающих какой-то неизлечимой болезнью. - Верно, это одна из разновидностей душевных болезней, раз они принимают себя за известных персонажей…» Лена слышала, что в некоторых психически больных людях сосуществуют двое, а иногда и больше, личностей. Но Новицкий был страшнее любого душевнобольного! Отпихнув стул, он навис над ней, как коршун, и стал говорить еще тише, чем раньше. Ей-богу, Лене казалось, что она больше угадывает его слова, чем слышит. Испуганная, побледневшая, она попыталась сделаться меньше, втянув голову в плечи, челюсти начали уставать от напряжения, так сильно она их сжимала, руки предательски дрожали, а все мысли куда-то исчезли. Как кролик, загипнотизированный змеей, она внимала Новицкому. Он обвинял ее в том, что Елена изображает из себя слабоумную, и ей хотелось расплакаться, ибо в этот момент ничего она не изображала, что бывало крайне редко. И оттого его слова были еще обидней. Он бросал обвинения ей в лицо, а Лена даже не успевала возразить. Возможность все объяснить у нее появилась только тогда, когда Новицкий умолк. Некоторое время она не могла выдавить из себя ни слова, впечатленная детальным описанием гибели Игоря. В самом начале она так холодно отозвалась о его гибели лишь потому, что не понимала, что это всерьез. Слова - «он умер», были всего лишь словами, в которые она не могла поверить, но теперь пришло осознание страшной, жестокой смерти человека, хоть и поступившего с ней бесчестно, но разве смерть могла быть расплатой за его проступок? Елена молча заплакала, вдруг, в минуту настоящего горя, она растеряла присущую ей суетливость и активность. - Савченков был моим любовником, но не единственным. Я не знала, кого выбрать, потому придумала глупую историю, будто беременна, – любая другая женщина говорила бы об этом со смущением, заикаясь от стыда, но не Елена. Напротив, она с вызовом начала рассказывать предысторию. – Вчера я пришла к Савченкову, часа два мы провели наедине, затем отправились ужинать. В это время я и собиралась разыграть свой спектакль, – только рассказав все Новицкому, Елена поняла, что произошло! Она вспомнила, как поднесла к своим губам фужер с вином, и тут Игорь предложил ей обратиться к врачу, тогда она поставила бокал обратно на стол. Что бы было, если бы она отпила из того фужера?! Сама судьба увела ее из дома Савченкова в тот вечер, а она-то, неблагодарная, еще думала, будто она – глупая курица! То было проявление женской интуиции! – Он сильно обидел меня своей реакцией, и я решила уйти. Я не убивала его! Была зла, обижена, но хотела его смерти, поверьте! – Новицкий так и не изменил выражения лица, тогда Елена продолжила свой рассказ. – Я вышла на улицу, шел сильный снег, дороги замело, извозчика искать было бесполезно, и тогда я пошла домой пешком. И сама чуть не стала жертвой разбойника, он напал на меня, но, к счастью, в тот момент рядом оказался князь Иртеньев, который спас меня и проводил до дома. Он провел ночь в моем доме. И подтвердит мой рассказ. Я не убивала Савченкова!
Константин Новицкий: - Подробности Вашей интимной жизни меня абсолютно не волнуют, не утруждайтесь рассказывать более, - сухо проговорил Новицкий, когда подозреваемая, наконец, замолчала. По бледным щекам ее катились слезы, но Константина Аркадьевича никогда не трогали женские истерики. Впрочем, смотреть, как она жалко шмыгает носом, было довольно противно. Поэтому он, молча, извлек из внутреннего кармана своего щегольского сюртука безупречной белизны платок и протянул его Соболевой. – Возьмите, – женщина безропотно подчинилась, принялась тихонько сморкаться и вытирать слезы, в то время как сам он встал и отвернулся к окну, принявшись что-то увлеченно рассматривать через зарешеченный проем. Что поделать, в его кабинете хранились важные бумаги, поэтому решетки на окнах были необходимостью, хоть и раздражали Новицкого, как все, что каким-либо образом его ограничивало. Даже в мелочах. Стоя спиной к женщине, он позволил себе улыбнуться, довольный тем, как идет допрос. Вернее, тем, как он его проводит. В самом деле, на данную минуту, все, чего хотел, Новицкий от нее добился. Мало того, выяснил, наконец, кто тот таинственный спаситель. Князь Иртеньев… Фамилия показалась Новицкому знакомой. Он вообще обладал прекрасной памятью, особенно на имена. И никогда не забывал их, услышав хотя бы раз. Но пока никаких ассоциаций в голове не возникало. Впрочем, несложно выяснить – не так много в Петербурге князей Иртеньевых. Другое дело, что она утверждает, будто бы этот Иртеньев остался у нее в доме на ночь. Да еще и готов подтвердить эту пикантную деталь. Вообще, Новицкого несколько удивляла манера этой женщины абсолютно спокойно говорить о весьма личных деталях своей жизни, вроде количества любовников. Поначалу он принял это за проявление испуга и растерянности – в таких ситуациях мало, кто думает о соблюдении приличий. Но нет, оказывается, ему просто попалась этакая либертинка. Что же, посмотрим, куда подевается весь этот либертинаж потом, в финале пьесы… Дождавшись, когда мадам перестанет всхлипывать, Новицкий вновь обратил на нее свой взгляд, подходя ближе и присаживаясь на край стола – прямо рядом с женщиной, которая тоже вопросительно смотрела на него, сидя на своем стуле. - Мадам, вынужден разочаровать. То, что Вы только что поведали, увы, не избавляет Вас от моих подозрений. Мало того – подтверждает их. Говорите, что князь Иртеньев провел ночь в Вашем доме? Не спорю, возможно, но ведь не всю ночь? Да и господин Савченков был отравлен не после того, как Вы покинули его дом, а до этого времени. Что подтверждают данные аутопсии, произведенной сегодня. Стало быть, если отравительница не Вы, то кто-то другой, кто пробрался в дом Савченкова и незаметно подсыпал мышьяк в его бокал с вином в тот момент, когда Вы с ним находились за столом. Так кто же он – человек-невидимка? Бесплотный призрак? Тень? Вы верите в потусторонние силы, сударыня? Я – нет. И Вам не советую, тем более что у большинства «потусторонних» явлений всегда находятся объяснения по эту сторону, - он обернулся и извлек из последней принесенной папки листок, протягивая его женщине. – Ознакомьтесь и Вы тоже станете убежденной материалисткой. Это протокол обыска в Вашей квартире, произведенный, замечу, в присутствии понятых, так что сомнений в правдивости изложенного быть не должно. Собственно, нам сейчас интересен лишь один пункт, исследование содержимого Вашей сумочки. А именно маленький флакончик, который обнаружен на самом ее дне. Думаю, о том, что было внутри, Вы знаете сами, - Новицкий глубоко вздохнул, вновь склоняясь к Елене Сергеевне. – Все еще намерены отпираться? Бессмысленно, ведь отравительница Савченкова – Вы, мадам! Вы его убили.
Елена Соболева: Елена приняла протянутый платок. Платок в ее состоянии… это смешно! Тут была нужна целая простыня. Одним маленьким платком не уничтожить следы женской истерики, но девушка очень старалась, интуицией чувствуя, что слезами в данном деле не поможешь. Видимо, Новицкий относился к тому типу мужчин, которых не могли разжалобить женские слезы, напротив, он испытывал раздражение при виде ревущей девушки с покрасневшим лицом, и опухшими от слез веками. - Но я не убивала! – разум отступил в тень, теперь Елена была вся – сгусток нервов. Эмоции управляли ею, она готова была на все. Отпихнула неловким жестом от себя листок, который протягивал ей Новицкий, словно это был тот самый пресловутый флакон с мышьяком, и теперь он предлагал отведать яда ей. - Это слова, слышите, только слова! Я не убивала, у меня не было никакого флакона! Мне могли его подбросить! – ее осенила внезапная догадка.. – Тот разбойник на улице… он же не пытался мне навредить, он выхватил мою сумочку… Мне подбросили этот яд! И князь Иртеньев сможет доказать, он видел, как разбойник выхватил у меня мою сумочку! Яд подбросили мне тогда!– она еще несколько раз повторила эту фразу, будто бы в ней сосредоточились все шансы на ее освобождение. Это многократное повторение помогло ей снова обрести некоторое подобие спокойствия. Теперь она была в состоянии ответить Новицкому на все его вопросы. – Нет, я не верю в потусторонние силы, кто-то отравил Савченкова. Видимо, я сломала чей-то план, отказавшись от ужина. Что до вина, то я была так зла, что разбила фужер, и лишь потому не выпила его. Савченков… он предлагал мне нечто такое, чего ни одна женщина не сумела бы воспринять без возмущения, – Новицкий вопросительно посмотрел на нее. Этот взгляд приободрил Елену. Ей казалось, что причина ее ухода могла стать еще одним доказательством того, что она не стала бы убивать Савченкова. – Я устала от наших отношений, и решила подтолкнуть его к решительным действиями. За ужином я объявила ему, что ношу под сердцем его ребенка. А он! – злость, замешанная на обиде, снова охватила ее. – Он предложил мне обратиться к врачу… Вы понимаете? Избавиться от ребенка! – выражение лица Новицкого снова изменилось, Елена разгадать новую маску не сумела, но решила, будто известие о ее беременности произвело такое впечатление. – Но дело в том, что все это было лишь проверкой, спектаклем, моим вымыслом. Теперь вы понимаете? Я была обижена и зла на него, но у меня не было причин, чтобы убивать? За что? Я была рада, что узнала о нем все до того, как привязалась слишком сильно. Я ушла в тот вечер от него навсегда, и имела повод, чтобы ни разу в жизни не усомниться в правильности своего поступка. В кабинет после стука вошли двое жандармов. - Вы же отпустите меня теперь? Я обещаю, что не буду выезжать из Петербурга, я могу даже не выходить из своего дома. Но теперь-то вы поняли, что я не могла убить Савченкова?!
Константин Новицкий: Уголок рта Новицкого слегка дернулся. Со стороны могло показаться, что это была усмешка, но на самом деле – всего лишь последствие контузии, род нервного тика, изредка беспокоящий его лишь тогда, когда Константин Аркадьевич начинал выходить из себя. Теперь был именно такой момент. Чертов Моховиков! Вот бы привести его сюда и дать послушать, как его вывела на чистую воду заурядная бабенка! Хотя, нет, конечно, заурядной ее не назвать – может, не слишком умна, но достаточно наблюдательна, чтобы ткнув пальцем в небо, попасть в самую точку. Впрочем, в данной ситуации, такая сообразительность ей ничем не поможет. Уж об этом он позаботится. - Нет, мадам, не отпущу! – сказал он ей вполне дружелюбным тоном, точно речь шла о чем-то приятном для них обоих. – Все, что Вы сказали, конечно, имеет право на существование. Однако со слишком большими допущениями. Судите сами. Утверждаете, что мотива убить Савченкова у Вас не было. И тут же признаетесь, что он фактически вынуждал Вас абортировать плод, уж не знаю, реальный или вымышленный – я не доктор. Подобное заявление вполне способно вызвать у женщины неадекватную реакцию. Да Вы сами только что сказали, что были злы и обижены на Савченкова. Злость и обида – сильные и, смею утверждать, страстные чувства, которые могут достигать разной степени выраженности. Итого, мы имеем уже, как минимум, один мотив – crime de passione*. Кроме того, господин Савченков мог знать о Вас нечто такое, чего бы Вы не хотели рассказать о себе окружающим. Это – мотив номер два. Признаться, мне он не кажется убедительным – пока. Однако версия, что некто напал на Вас, чтобы подбросить в сумочку яд, не менее фантастическая, на первый взгляд, высказанная, заметьте, Вами, а не мной, заставляет меня рассматривать всерьез и его. С чего бы это какому-то неведомому злодею подкладывать яд в сумочку самой обычной даме, которая всего лишь прогуливается в полночный час по улице, не правда ли? – Новицкий иронически изогнул бровь. – Если только эта дама не ведет какой-то тайной, скрытой от посторонних глаз жизни, разумеется. О которой и мог догадаться господин Савченков, между прочим, офицер Третьего отделения… Впрочем, это всего лишь версии. Возможно, все проще: Вас хотели ограбить и убить, а яд Вы купили, чтобы травить мышей. А может, вокруг Вас плетется всемирный заговор, но тогда отпустить Вас – означает подвергнуть Вашу жизнь смертельной опасности. Увольте, Елена Сергеевна, на такой риск я не пойду! Посему, ночь Вам, увы, придется провести здесь. Не беспокойтесь, я приказал подготовить для Вас нашу самую уютную камеру, - произнеся это, Константин Аркадьевич впервые за вечер улыбнулся от души, довольный собой, после чего встал с места и посмотрел на двух жандармов, которые стояли за спиной мадам Соболевой. – Допрос окончен, можете уводить. После того, как растерянную и обескураженную женщину вывели из его кабинета, Новицкий тоже не задержался там надолго. Волка ноги кормят. А ему сегодня предстояло еще ой как много побегать, чтобы добыть достаточно «корма»… ___________________________________ * преступление на почве страсти (франц.)
Юрий Иртеньев: Адмиралтейство, десять лет назад перестроенное почти полностью, радовало глаз даже в это хмурое февральское утро. Подходя к величественному зданию, Иртеньев, как всегда, залюбовался парусником на вершине остроконечного шпиля. Расположившись в своем кабинете, Юрий Константинович полностью погрузился в изучение материалов гидрографической экспедиции. От описи побережья пролива Карские Ворота его отвлекло появление в комнате высокого сухонького старичка с живыми темными глазами. Князь Матвей Федорович Иртеньев, адмирал в отставке, для своих 83 лет обладал поистине кипучей энергией, и вся она в последнее время была направлена на то, чтобы подыскать своему внуку хорошую невесту. Действовал он с настойчивостью, сделавшей бы честь любой свахе. Вот и сейчас Матвей Федорович «случайно» заехал, дабы расписать достоинства Ольги Михайловны Хованской, богатой молодой вдовы хорошего рода и безупречной репутации. - Брать в жены шестнадцатилетнюю девицу, которая только что из детской выпорхнула, резона нет, - убеждал старик,- глупа да неопытна. Ольга Михайловна и умница, и красавица, и блюдет себя строго, не то, что другие вдовы, которые одним глазом плачут, а другим подмигивают. Вот давеча Анна Аркадьевна Протасова мне рассказывала про некую Елену Сергеевну Соболеву. И при жизни мужа хвостом крутила и сейчас... Юрий Константинович прервал деда: - Елена Сергеевна – достойная женщина, и я не желаю слышать о ней ничего дурного, - и помолчав, добавил. - - Я намерен ухаживать за ней. - Записная кокетка вскружила тебе, дураку, голову! - Матвей Федорович вспыхнул. - Дед, поссоримся. - Вы-с, вольны поступать, как вам будет угодно-с, - когда адмирал гневался, он начинал перемежать свою речь словоерсами, – но попрошу-с помнить о чести семьи. Еще неивестно-с, своей ли смертью умер супруг Елены Сергеевны, и такое говорят-с люди, - выпустив эту парфянскую стрелу, старый князь удалился. А раздосадованный Юрий Константинович вернулся к бумагам, понимая, что сломить предубеждение семьи будет непросто. По возвращении домой, где все сияло тем блеском и тою безукоризненной чистотой, какие бывают только на военном корабле, Иртеньеву доложили о визите г. Новицкого. Открытая, подчеркнуто дружелюбная улыбка гостя резко контрастировала с его холодным, жестким, проницательным взглядом. После взаимных приветствий, князь с недоумением в голосе поинтересовался: - Чему обязан вашим визитом, г. Новицкий?
Константин Новицкий: Чередованием удачных и неудачных событий сегодняшний день живо напоминал Новицкому полосатый узор на шкуре дикой африканской лошади зебры. Сразу после допроса Елены Соболевой, Константин Аркадьевич довольно быстро выяснил, кто же такой князь Иртеньев. Как он и думал, в Петербурге их, и в самом деле, оказалось мало. Всего двое – Матвей Федорович, отставной адмирал, а также Юрий Константинович, чиновник Адмиралтейства, тоже морской офицер и внук первого из представителей этой фамилии. Никакой особой остроты ума не требовалось, чтобы понять, что госпожу Соболеву на темной улице от «злоумышленника» спасал именно он. Но на Адмиралтейскую набережную Новицкий отправился не сразу. Необходимо было до того сделать еще один важный визит. Но тут полоса удач для него внезапно прервалась. Нужного ему человека Константин Аркадьевич не застал. А потом и в Адмиралтействе ему сказали, что князь Иртеньев уже убыл из присутствия восвояси. Домашний адрес чиновника ему был также известен. Тем не менее, к моменту, когда его экипаж остановился у порога княжеского особняка, Новицкий пребывал в весьма дурном расположении духа, раздосадованный бесплодной тратой времени. Впрочем, внешне это никак на облике Константина Аркадьевича не отразилось. Поэтому, когда, спустя примерно четверть часа, в гостиную, куда его проводил дворецкий дожидаться Иртеньева, вошел хозяин дома, Новицкий, до того гревший озябнувшие руки у камина, а потому отвернувшийся от входной двери, обернулся к нему с самой дружелюбной улыбкой. - Добрый день, князь! – он сделал несколько шагов навстречу Иртеньеву и первым протянул тому руку. – Прошу Вас, зовите меня Константин Аркадьевич, - обменявшись рукопожатием, мужчины сели друг напротив друга. После чего возникла небольшая пауза, в течение которой Новицкий, по-прежнему широко улыбаясь, тем не менее, внимательно рассматривал лицо собеседника. Тот тоже не спешил заговорить первым. Наконец, Константин Аркадьевич решил, что пора прервать затянувшееся молчание. – Визит мой носит сугубо служебный характер, господин Иртеньев. Видите ли, по роду занятий, я – следователь отдельного корпуса Внутренней стражи Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, - он намеренно произнес это бесконечное название полностью. – При этом дело, которое привело меня в Ваш дом, это даже не совсем дело – в привычном значении этого слова. Всего лишь вопрос… прошу прощения, два вопроса. Вы позволите мне их задать? – Иртеньев кивнул. – Прекрасно! Итак, скажите, князь, Вам знакомо такое имя: графиня Соболева, Елена Сергеевна? – собеседник Новицкого вновь дал утвердительный ответ, но на лице его отразилось непонимание сути происходящего. – Замечательно! – воскликнул тем временем Константин Аркадьевич. – Тогда еще один вопрос, и я более не задерживаю Вас своим присутствием. Юрий Константинович, а позвольте узнать, не у Елены ли Сергеевны Вы провели прошедшую ночь? – он резко вскинул подбородок и впился взглядом в глаза Иртеньева.
Юрий Иртеньев: - Да, я провел ночь в доме г-жи Соболевой. Елена Сергеевна испытала сильное нервное потрясение. На нее напали, когда она возвращалась домой, по счастью мое вмешательство заставило грабителя скрыться, Елене Сергеевне не причинили вреда, но, повторюсь, она нуждалась в человеческом участии. Князь испытывал глубокую тревогу, ибо люди, служащие в отдельном корпусе Внутренней стражи Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, на мелочи не разменивались.Тем не менее, природная выдержка и спокойствие не изменили Юрию Константиновичу. Ведь, если следователь не затруднился нанести ему визит, то уж верно объяснит причины, какие сочтет нужными, своей заинтересованности в обстоятельствах знакомства графини Соболевой и князя Иртеньева. Только вот… Елена Сергеевна! Что с ней?! Страх за судьбу очаровательной молодой женщины, которая произвела на него столь обаятельное впечатление, охватил душу Юрия Константиновича. Лицо его по-прежнему оставалось спокойным, лишь губы нервно сжались. Расспросы Новицкого о Соболевой могли значить только одно: Елена Сергеевна в беде, которую уже не отведешь направленным на обидчика дулом револьвера. Сейчас князь почувствовал, что Новицкий, как говаривали в старину, гонитель Елены Сергеевны и понял, ему нужно быть настороже. И здесь шокирующая догадка посетила Иртеньева, в голосе его зазвучала ярость, когда он вновь заговорил: - Константин Аркадьевич, я не совсем понял о чем был ваш вопрос? О том, провел ли я ночь в доме, - князь интонацией выделил последнее слово, - г-жи Соболевой или о том, провел ли я ночь с, - у Юрия Константиновича перехватило горло от негодования, - Еленой Сергеевной? Если первое, я ответил и объяснил причины, приведшие меня в этот дом, приведшие, повторяю, как гостя. Если второе, то низость даже спрашивать о подобном. У меня и в мыслях не было, что вы, г-н следователь, способны на такие гнусные инсинуации. И вы еще имеете наглость в моем доме порочить честь женщины, да и мою честь?! Я требую удовлетворения.
Константин Новицкий: Если князь Иртеньев только жаждал удовлетворения, то Новицкий его уже испытывал. Самое глубокое и полное удовлетворение от того, что все идет именно так, как он и планировал. Слава богу, эту часть «симфонии» ему предстояло исполнить самому, стало быть, никто ничего ему не испортит… Обычно он достаточно хорошо владел мимикой, однако теперь было слишком важно не сфальшивить, поэтому Константин Аркадьевич опустил глаза на лацкан собственного сюртука, как-бы разглядывая его, а потом легким щелчком смахнул невидимую пылинку. После этого он глубоко вздохнул и покачал головой. Со стороны могло показаться, что Новицкий чем-то сильно удручен. - Ах, Юрий Константинович, как же я рассеян! – воскликнул он с ноткой отчаяния, вновь устремляя на Иртеньева взгляд. – Право, для человека моей специальности – это кара божья! А еще – крайне неловок, когда выбираю формулировки фраз. Я готов немедленно принести извинения, если оскорбил Вас лично или Вашу даму. Однако… - тут интонация его сделалась абсолютно серьезной, но при этом - чуть вкрадчивой, - возможно, этого не потребуется, если Вам откроются некоторые обстоятельства, о которых я поведал бы далее, если бы только Вы согласились меня дослушать до конца? - Иртеньев молчал, что для Новицкого сейчас означало согласие. – Видите ли, представляясь Вам, я, каюсь, намеренно опустил один момент. Я, действительно, служу в Третьем отделении, в жандармском управлении, однако суть моей деятельности там несколько иная, чем может показаться на первый взгляд. Я – офицер контрразведки, Юрий Константинович. И дело, в котором вы невольно оказались замешаны минувшей ночью, тоже гораздо более запутанное, чем это может показаться. Я не хотел впутывать Вас в него, но вижу, что без подробностей не обойтись…
Юрий Иртеньев: Меньше всего Константин Аркадьевич походил на человека рассеянного или косноязычного, сокрушаясь так искренне о своих несовершенствах и принося извинения. Этот господин по-прежнему был крайне неприятен Иртеньеву, и все же тот молча внимал ему, будто загипнотизированный. А когда Новицкий неожиданно представился офицером контрразведки, князь, хоть и возмущенный по-прежнему, был заинтригован. - Я вас слушаю.
Константин Новицкий: - Дело в том, что несколько месяцев тому назад к нам в департамент попали данные об английской агентурной сети, действующей в столице в течение довольно продолжительного времени. Враг оказался серьезнее, чем можно было предположить, он проник глубоко и успел нанести значительный ущерб государству. Несколько наших собственных резидентов за границей оказались раскрыты… В ходе длительной разработки имеющейся в нашем распоряжении скудной информации, удалось установить, что возглавляет сеть некий господин, служащий в МИДе, на не слишком приметном посту. К несчастью, прямых улик против него у нас пока нет, предатель очень осторожен. Однако кое-что удалось разузнать. Это и позволило нам спланировать весьма сложную и многоходовую спецоперацию, невольным участником которой Вы и стали минувшей ночью, - вылив на голову Иртеньева весь этот поток информации, Новицкий ненадолго замолчал, чтобы дать ему время «переварить» услышанное, встал со своего кресла и прошелся по гостиной. Затем он вновь изучающее взглянул в лицо собеседнику, всем своим видом выражая сомнение и внутреннюю борьбу - стоит ли продолжать рассказ? - Разумеется, Вам любопытно, причем тут, собственно, Вы? Но наша жизнь состоит из случайностей, князь. Некоторое время тому назад, мы случайно выяснили, что дама сердца одного из наших сотрудников, а именно, моего заместителя, господина Савченкова, по удивительному стечению обстоятельств, одновременно состоит в метрессах и у того самого чиновника из ведомства Нессельроде. Разумеется, более всего это обстоятельство удивило самого Савченкова, хоть и не обрадовало, скажем прямо. Дама, конечно, хороша во всех отношениях, однако странно офицеру контрразведки иметь отношения со связной английского шпиона, не находите? Игорь Сергеевич тоже так посчитал, и решил прекратить эту связь, но до того – послужить своеобразной приманкой, «живцом». Тем более что в прошлом нашей дамы имелись некоторые факты, которые вполне можно было использовать против нее: некоторые из ее прошлых мужчин уже отправлялись на тот свет при странных обстоятельствах, но прямых доказательств ее вины всякий раз не находилось. Проклятая бестия и теперь оказалась хитрее, чем мы могли предположить. Каким-то образом почувствовав, что у нее под ногами горит земля, при этом, полагая Савченкова своим главным преследователем, она решила избавиться от него привычным способом - посредством яда. Увы, мы слишком поздно получили информацию о готовящемся злодеянии, Савченков погиб. Но и его убийца в этот раз сильно торопилась, поэтому не смогла устроить все так же идеально, как прошлые. Остались улики, нам же оставалось лишь арестовать ее. Но действовать следовало нестандартно и наверняка. Был организован целый спектакль, зрителем финала которого Вы невольно стали, когда вознамерились спасти мадам Соболеву – а это была именно она, от «нападения» одного из моих филеров. Он должен был подбросить ей в сумку тот флакон с ядом, который она опрометчиво оставила в доме Савченкова. Собственно, он успел это сделать. Утром графиня Соболева была арестована и доставлена к нам в департамент. Улик против нее теперь достаточно, но она утверждает, что у нее есть алиби – ночь, проведенная вместе с Вами. И пока Вы этого не опровергнете – или не подтвердите – мы ничего не сможем предпринять дальше. Вот и все, Юрий Константинович, таков расклад.
Юрий Иртеньев: Этот расклад представился Иртеньеву дикой фантасмагорией, причудливым бредовым видением, которое может возникнуть только в сознании опьяненного опиумом безумца. Шпионка, распутница, лгунья, отравительница - неужели все эти слова были о Елене Сергеевне, чей дивный образ уже владел всеми помыслами князя? Влюбленное сердце кричало: «Нет! Невозможно!», а бесстрастный рассудок уже был согласен с неоспоримой логикой г-на Новицкого. Перед глазами вставали воспоминания. Холод февральской ночи и незнакомка, испуганная, в слезах, ищущая утешения в его объятиях. Терпкий вкус чая на губах (ах, не было ли там любовного зелья?) и сияние глаз Соболевой. Эти карие очи, они и сейчас стояли перед его мысленным взором, только их золотистые искорки теперь не согревали сердце, а впивались в него раскаленными углями. Сладкая греза, что однажды он назовет прекрасную Елену своей, оказалась эфемернее тающей снежинки. Иртеньева вдруг позабавило собственное поэтическое сравнение. - Я продолжаю думать как влюбленный, но мне нужно забыть ее. Не будет ни ухаживания, ни визитов, ни букетов цветов, ни…Что мне еще мечталось? - Я понял вас, Константин Аркадьевич, могу только сказать, что на то время, что г-жа Соболева провела в моем обществе, у нее есть алиби. У вас есть ко мне еще какие-либо вопросы, г-н Новицкий? – продолжил Иртеньев ровным безжизненным голосом. И здесь самообладание изменило молодому человеку. Нет, - выдохнул он с отчаянием, - этого не может быть, я не верю. Я понимаю, у вас нет причин вводить меня в заблуждение, но здесь, верно, какая-то ошибка. Елена Сергеевна в ту ночь засиделась у подруги, она сама мне так сказала. Найдите ту даму, у которой гостила в тот вечер графиня, я уверен та не откажется подтвердить этот факт. Поймав сочувственный взгляд Новицкого, Иртеньев понял, что «подруга» лишь выдумка Соболевой. - В самом деле, не могла же она заявить мне, что возвращается от любовника.
Константин Новицкий: - Благодарю Вас, князь. Вопросов больше нет, - Новицкий, в самом деле, выяснил все, что ему было необходимо, и собрался восвояси. Случайный свидетель - всего лишь. Пусть и пришлось рассказать изрядно больше, чем стоило, ну да ладно. Достаточно взять с него слово держать язык за зубами… Однако последовавшая далее исключительно бурная для столь сдержанного человека, как Иртеньев, вспышка эмоций, заставила Новицкого повременить с этим. Бросив на собеседника короткий взгляд, Константин Аркадьевич поспешно отвернулся и принялся очень внимательно рассматривать выставленный на каминной полке оттиск известной гравюры Маврикия Бакуа, изображающей Гангутское сражение, словно бы из деликатности, давая собеседнику время, чтобы привести в порядок не к месту продемонстрированные эмоции, о которых тот, верно, уже сожалеет. Хотя, подобная пауза была на руку и ему самому, потому что позволила в общих чертах сформировать дальнейший план действий, молниеносно возникший в голове. - Впрочем, нет. Еще один есть, но он к делу, в общем-то, не относится, - когда Новицкий вновь посмотрел в лицо Иртеньеву, на губах его была чуть застенчивая улыбка. – Так, праздное любопытство, но мне интересно. Князь Алексей Иртеньев, герой Гангутского сражения – Ваш предок? – в глазах Юрия Константиновича снова промелькнуло непонимание сути вопроса. Он утвердительно ответил на него и замолчал, ожидая пояснений. – Не удивляйтесь, я увидел эту гравюру и вдруг вспомнил семейную легенду. Мой собственный прапрадед, тогда четырнадцатилетний юнга, служил на корабле, где тот Иртеньев был офицером. Во время пресловутого сражения в Гангутской бухте он спас мальчишке жизнь. Обстоятельств этого события семейное предание до меня уже не донесло, но имя спасителя – Алексей Иртеньев, сохранилось. Так что и я некоторым образом обязан своим появлением на свет Вашему пращуру – в хорошем смысле этого слова, - усмехнулся Константин Аркадьевич невольной двусмысленности сказанного и продолжил. – Я знаю, что в Вашей семье эполеты морского офицера передаются, что называется, по наследству, уже которое поколение подряд. Знаю, что в армейской среде, особенно во флоте, сильно предубеждение к Третьему отделению и нашей службе. Но ведь и я не родился в голубом мундире, Юрий Константинович! Я – ротмистр кавалерии, воевал в Грузии, был ранен и пленен у Караклиса, из плена бежал. Однако состояние здоровья в дальнейшем не позволило вернуться в полк. Пришлось искать себе другой службы. Тогда я и принял предложение поступить в контрразведку… Юрий Константинович, я понимаю, что наши методы борьбы с врагами России могут показаться Вам не совсем чистыми. Да, мы редко ходим с открытым забралом, но и противник норовит нанести удар со спины, не то, что в бою, где в этом отношении все проще и честнее. Вот и теперь, даже когда знаете, кто она на самом деле, Вас, верно, покоробило то, что мы подбросили яд госпоже Соболевой, а не арестовали ее просто так, без всего этого маскарада?
Юрий Иртеньев: В любое другое время история, рассказанная Константином Аркадьевичем, тронула бы Иртеньева, но сейчас он только отстраненно подумал, как причудливо подчас сплетаются людские судьбы. Все же молодой человек как бы ни был поглощен собственными переживаниями, вслушивался в дальнейшую тираду Новицкого и невольно устыдился своей антипатии к этому человеку. Юрий Константинович уважал тех, чье поприще требовало служения отечеству, а Новицкий без сомнения был предан своему делу. Разговор вновь вернулся к Елене Сергеевне Соболевой, и князь, немного помедлив, ответил на вопрос. - Да, покоробило, но у вас не было другого выбора, как говорится «Ловит волк - ловят и волка».
Константин Новицкий: - Как Вы изволили сказать?– Новицкий с интересом взглянул на собеседника.– Какая занятная поговорка! Впервые слышу. «Ловит волк – ловят и волка»? – повторил он, задумчиво и усмехнулся, – если бы все было так просто, Юрий Константинович. Мадам Соболева – далеко не волк, зверь помельче, хоть и хищный. Настоящего волка мы, боюсь, очередной раз упустили. Новицкий вновь замолчал, намеренно интригуя князя. Впрочем, в этом, кажется, уже не было необходимости. Некоторое время назад Константину Аркадьевичу доводилось читать заметки одного французского исследователя, в которых говорилось, что человеку свойственно жестами и позой выражать свое отношение к собеседнику даже тогда, когда на словах он этого делать не намерен. Так вот, если до сих пор Иртеньев слушал его рассказ с напряженной осанкой, скрестив на груди руки, словно бы «закрываясь», то теперь поза его стала более расслабленной, да и весь вид этого человека в целом сделался куда дружелюбнее, чем несколько минут назад, когда Иртеньев готов был требовать у него сатисфакции. Так что Константин Аркадьевич имел полное право поздравить себя с еще одной маленькой, но очень важной победой. Хотя, он в ней почти и не сомневался. Вопрос времени – чуть раньше или чуть позже – какая разница, но было все равно приятно. Поэтому и его собственное расположение духа, казалось бы, непоправимо на сегодня испортившееся, вновь восстановилось до спокойного и ровного состояния. Он даже поймал себя на том, что князь Иртеньев ему симпатичен: честный, принципиальный, прямой… слишком прямой человек. Иногда это скорее недостаток, но Новицкий пока не ставил целью вникать в тонкости душевной организации Юрия Константиновича. От него ему было нужно совсем иное. - Видите ли, князь, к Вам я приехал прямиком из Адмиралтейства, как уже и сказал. Однако до того я получил пренеприятное известие о том, что господин, которого мы так долго пытаемся поймать, увы, вновь переиграл нас. Сбежал из своей петербургской квартиры! Разумеется, слуг теперь допрашивают, да только что они знают, слуги? Так что вся наша охота вновь пошла прахом. Если прибегнуть к другому зоологическому сравнению, то можно сказать, мы ухватили ящерицу за хвост, от которого она тут же и избавилась. Собственно, теперь, вся проделанная нами работа и пойдет… под хвост этой проклятой ящерице. Что нам за толк держать у себя Соболеву? Впрочем, есть один вариант…
Юрий Иртеньев: Рассказ Новицкого о неуловимом английском шпионе настолько заинтересовал Юрия Константиновича, что даже отвлек от тягостных мыслей. Иртеньев еще не свыкся с тем, что графиня Соболева в противостоянии двух разведок помогала туманному Альбиону, но уже принял как данность этот печальный факт. В душе князя стало подниматься глухое раздражение против женщины, перед которой он так недавно благоговел. Теперь Юрий Константинович старался не пропустить ни одного слова, желая узнать, как можно больше об этом деле, и о участии в нем Елены Сергеевны.Однако, Новицкий вновь оказался искусным ритором, а в умении держать паузу не уступал лучшим актерам Александринского театра. - Какой вариант? – жадно переспросил Иртеньев.
Константин Новицкий: Все оказалось настолько просто, что Новицкий даже испытал некоторое разочарование. Он любил выигрывать, однако что за радость шахматному гроссмейстеру обыграть человека, впервые усевшегося за шахматную доску и едва разобравшемуся, как передвигать по ней фигуры? С другой стороны, чем проще конструкция, тем она надежнее. - Вариант… который сработает лишь в том случае, если нам согласитесь помочь лично Вы, Юрий Константинович. Можете назвать это вербовкой, но я бы предпочел другую формулировку – призыв послужить Отчизне, - прозвучало патетически, но именно этого Новицкий и добивался. Для таких людей, как Иртеньев, слово «Отчизна» и призыв послужить ей, наверняка, не пустые звуки… - Да-да, князь. Не на поле брани, а здесь, в мирном на первый взгляд и спокойном Петербурге, где не происходит ничего, серьезнее светских скандалов. И хотя теперь Вы знаете гораздо больше остальных – решать все равно Вам. Вольному – воля. Видите, вот и моя очередь наступила припомнить народную мудрость, - усмехнулся Константин Аркадьевич, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
Юрий Иртеньев: Несколько минут прошли в молчании, князь рассеянно смотрел в окно с задумчивым видом. - Константин Аркадьевич, - Иртеньев грустно усмехнулся – сдается, мое предполагаемое участие в делах вашего ведомства потребует от меня завидного притворства и лицемерия. Вы, как я думаю, собираетесь использовать мое недавнее знакомство с Еленой Сергеевной, дабы поймать своего таинственного противника. Да, графиня Соболева – тут Юрию Константиновичу пришлось превозмочь себя, произнося следующие слова, - пособница шпиона и преступница, но это не значит, что я способен намеренно играть чувствами женщины, не подозревающей меня в неискренности. Ожидая ответа, Юрий Константинович скользил взглядом по знакомой до последней мелочи обстановке комнаты и остановился на портрете деда. Художник запечатлел героя Чесмы в адмиральском мундире, на голубой Андреевской ленте серебряная медаль с изображением турецкого флота и краткой надписью «Былъ». Иртеньев вспомнил, как несколько лет спустя после памятного Чесменского сражения, в 1775 году Матвей Федорович, будучи офицером на «Исидоре», принял участие в деликатной политической миссии. А именно в аресте самозванки, называющей себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны. Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский влюбил в себя прекрасную авантюристку, что позволило заманить ее на корабль эскадры адмирала Грейга, стоящей в Ливорно, и там арестовать. Особу, называющую себя принцессой Елизаветой Владимирской, доставили в Кронштадт и заточили в Петропавлоскую крепость. Юрий Константинович ни разу не слышал от деда слова упрека в адрес своего друга Алехана. Осуждал ли Матвей Федорович графа в душе? Этого Юрий Константинович не знал. Старик молчал о драме мужского вероломства и женской доверчивости, что разыгралась посреди безмятежного голубого простора Средиземного моря. "Граф Орлов поступил низко, и то, что претензии авантюристки угрожали безопасности империи, его не оправдывает. Или оправдывает?" - подумал князь.
Константин Новицкий: - Именно так, Юрий Константинович. Пособница шпиона и преступница. Убийца... – голос Новицкого теперь звучал, так, будто он был терпеливым учителем, который объясняет ученику сложный урок, теорему, которая трудна для понимания, но при этом – понять ее необходимо. – Никакого особенного лицедейства от Вас не требуется, сударь. Понимаете, ведь есть же разница между тем, чтобы лгать и не говорить всей правды, не так ли? Мадам Соболева без зазрения совести обманула, и даже, позволю себе заметить, кажется, успела немного увлечь Вас собой. На этих словах Иртеньев, до того рассматривающий портрет на стене, обернулся к нему, желая, вероятно, возразить. Но Константин Аркадьевич остановил его жестом и вновь понимающе улыбнулся. - Юрий Константинович, не сочтите за бестактность … Эта женщина очень красива. А еще – умна и изворотлива. Ей не стоит особого труда очаровать любого из нас, глупых сыновей Адама. Признаюсь, даже я, зная о ней практически все… – тут он на минуту замолчал, точно смутившись, но потом продолжил. – Суть плана, который я хотел бы Вам предложить, заключается вовсе не в том, чтобы играть чувствами Елены Сергеевны. Скорее, это развитие моей давней идеи, которую теперь случай предоставил возможность блестяще осуществить – если вы согласитесь, конечно. Вы ведь – морской офицер, служите в Адмиралтействе. Стало быть, наверняка слышали о том, что примерно неделю назад эскадра контр-адмирала Лазарева бросила якоря в заливе Буюк-Дере, у ворот Константинополя? Это уже вызвало невероятный ажиотаж у наших французских «друзей», полагаю, что и англичане не менее взволнованы вдруг совершенно явственно представившимися перспективами того, что турки, в благодарность за избавление от мятежника Магомета Али*, будут готовы подписать любой договор, который мы им представим? Я знаю, что переговоры уже идут. Так отчего бы нам не представить Вас, как непосредственного участника, готовящего важные документы для этих переговоров, но, увы, чрезвычайно рассеянного? Оставляющего их на своем рабочем столе без присмотра… Мадам Соболеву мы, разумеется, завтра же выпустим на волю, нам, как я уже сказал, нужна не она, а ее шеф, тот самый ныне беглый агент, с которым она вскоре попытается выйти на связь. Что же касается Вас, то уверен, не потребуется прилагать никаких усилий, чтобы сблизиться с этой дамой, едва она узнает о том, с кем столкнула ее судьба на улице морозной февральской ночью. Ей будет необходимо реабилитировать себя за провал. Понимаете ли, шпионаж – это работа, в которой очень нежелателен шум. А наша дорогая Елена Сергеевна уже наделала много шума. И теперь английским хозяевам будет проще избавиться от нее, чем разбираться, почему так вышло. Поэтому мадам приложит все усилия, чтобы доказать свою нужность. И мы ей в этом поможем – «секретными документами», которыми снабдим Вас в достаточном количестве. ___________________________________________________ * В 1833 г. Россия вмешалась в турецкие дела. Против султана восстал его могущественный вассал - хедив (правитель) Египта Магомет Али. Война с ним грозила распадом слабой Османской империи. Россия отправила на Босфор Черноморский флот с десантом. Узнав о том, что на стороне султана будут сражаться русские, султан тут же изъявил покорность. Таким образом, Турция была спасена, как тогда говорили, “одним блеском русских штыков”. Вооруженного конфликта не последовало. Однако на всякий случай британские и французские корабли тоже появились в находящейся у входа в Дарданеллы Безискской бухте, следя за тем, чтобы русские под шумок не взяли Константинополь. Благодарный султан в июне 1833 года заключает с Россией очень выгодный для нас Ункиар-Искелесийский договор, по которому Турция обязалась закрыть Дарданеллы для кораблей воюющих с Россией государств. Теперь враждебный нам флот не мог без нашего согласия попасть в Черное море и угрожать русским берегам. О каком флоте могла тогда идти речь? Конечно – об английском! Ведь основной интригой мировой политики становилось нарастающее соперничество Великобритании и России. Показательна и реакция Лондона на этот договор – тихая ярость. Россия теперь фактически контролировала Черное море и претендовала на контроль моря Средиземного.
Юрий Иртеньев: "Да, все верно, - подумал про себя Иртеньев. - В настоящее время у берегов Турции находится эскадра контр-адмирала Михаила Петровича Лазарева. Четыре линейных корабля, три фрегата, корвет и бриг. Корвет «Пендераклия», который должен будет доставить в Константинополь чрезвычайного посла и главнокомандующего морскими и сухопутными силами экспедиции графа Алексея Федоровича Орлова, пришвартован в Севастополе и выйдет в море не раньше чем через месяц и с ним в Босфор войдут еще две русские эскадры." Юрий Константинович не сомневался, что когда десятитысячный десант из нескольких казачих сотен и двух пехотных полков с артиллерией высадится на берег, то военная компания будет окончена, даже не начавшись. Факты, изложенные Новицким, были точны, доводы неоспоримы, а логика безупречна. Князь поневоле увлекся идеей контрразведчика. Сейчас Юрий Константинович не думал, каким мучительным испытанием станет для него встреча с Еленой Сергеевной. Была цель – помочь изобличить врагов государства. Этот патриотический порыв и заставил моряка согласиться на предложение Новицкого.
Константин Новицкий: Договорившись примерно о деталях их будущего мероприятия, - основной план он решил составить чуть позже, - Константин Аркадьевич распрощался с князем и покинул его дом. Пока спускался с парадного крыльца, успел заметить, что уже немного смеркается. Мороз, в сравнении с тем временем, когда Новицкий приехал к Иртеньеву, заметно окреп, ясный и прозрачный петербургский зимний вечер обещал столь же ясную и еще более студеную ночь. Однако, несмотря на то, что ночь по-прежнему была еще нескончаемо долгой, солнце потихоньку отвоевывало у нее минуту за минутой. И теперь, в середине февраля, это уже становилось заметно. Зося однажды сказала, что это время называется «весна света»… Забравшись в карету, успевшую за время его отсутствия изрядно выстыть изнутри, накрывшись меховым пологом, Константин Аркадьевич стукнул набалдашником трости по потолку, и хотел было сказать извозчику вновь везти его на Фурштатскую, в департамент, чтобы сказать графине Соболевой, что она может ехать домой. В сущности, ничего не мешало ему поступить таким образом – держать ее в камере ночь необходимости не было. Ничего, кроме того, что было уже начало шестого вечера, так что присутственные часы Новицкого давно закончились. А ехать на службу лишь из-за этого совершенно не хотелось. Поэтому, поколебавшись минуту, он все же приказал везти его к Вольфу и Беранже. «Ничего страшного, будет лишь сговорчивее», - думал он, наблюдая в оконце кареты проплывающие в морозной дымке знакомые виды города. В кафе при знаменитой кондитерской Константин Аркадьевич провел еще примерно час, после чего вновь направился вовсе не домой, а по другому адресу. На этот раз его экипаж остановился у куда более скромного, чем особняк князя Иртеньева, доходном дома, в весьма скромном районе. Но это, казалось, вовсе не смущало барина в дорогой шубе и щегольском цилиндре, который привычно прошел через темноватое парадное, где никаких лакеев отродясь не видали. Поднявшись по узкой лестнице на третий этаж, он остановился у одной из дверей и, помедлив, постучал три раза особым образом. - Konstancjusz, kochanie, to ty?1 – послышался из-за нее тихий женский голос. - Я, открывай! На этих словах дверь перед ним, действительно, широко распахнулась, и едва Новицкий успел войти в прихожую, как на шее у него повисла с поцелуями и объятиями хрупкая блондинка. - Ну, все, Зося, хватит! Я с холода, ты подхватишь простуду, - улыбаясь уголком рта, он разжал крепкие объятия и протянул ей красиво упакованную коробку шоколадных конфет. – Это тебе. - Czy pamiętasz moja słabość? – девушка, а это была совсем молодая барышня, лет восемнадцати, взяла подарок и сперва выглядела очень довольной. Но потом вдруг отставила сверток в сторону, а сама надула губки и довольно капризно проговорила. - Tęskniłem za tobą, dlaczego nie przychodzisz?!2 - Что значит – «не прихожу»? Мы виделись на прошлой неделе, а потом я был сильно занят по службе. Не понимаю твоих капризов. И, кстати, говори по-русски, знаешь же, что я не люблю, когда ты переходишь на свое птичье наречие. - Оно не есть только мое! Оно твое тоже! Костек, ты есть поляк тоже! - Да какой я поляк, господи! Одно название, – усмехнулся Новицкий, следуя за девушкой в гостиную. Там он привычно и вольно расположился на диване, что стоял в углу, а Зося немедленно оказалась рядом. - Ты – поляк, не спорь! – упрямо повторила Зося, вновь начиная ластиться к Новицкому, словно грациозная маленькая кошечка. – Ты ведь знаешь, мне трудно говорить по-русски! - Хорошо, говори по-французски, - кивнул он, притягивая ее к себе и целуя в губы, на что Зося охотно и пылко откликнулась, – впрочем, если хочешь, можешь говорить, хоть на финикийском, - после чего повернулся таким образом, чтобы уложить ее на диван, а самому склониться над ней сверху, упираясь на полусогнутые руки, вполне осознавая, что в ближайшее время никакие из языков, кроме тех, которые были даны в качестве органов тела, им особенно не понадобятся… __________________________________ 1 Костанцьюш, милый, это ты?(польск.) 2 Ты помнишь мою слабость?... Я скучала по тебе, почему не приходишь?( польск.)
Елена Соболева: Как Елену уводили из кабинета, в котором ее допрашивали, девушка помнила с трудом. Она все пыталась объяснить, что произошла какая-то ошибка, что господин Новицкий, должно быть, ошибся. Но стражи привыкли к таким разговором, хоть и были весьма любезны с Соболевой. Ее даже отпустили, и позволили идти рядом, получив обещание, что она не станет делать глупостей. Но все глупости были уже, видимо, совершены. А самой большой и значимой глупостью в ее жизни стал Савченков. Игорь уже не казался ей приятным мужчиной, и если бы он не доставил ей таких проблем после смерти, она бы даже обрадовалась произошедшему с ним. Поделом! Когда Елена вошла в отведенную ей камеру, она еле сумела удержаться от новой истерики. В камере было нестерпимо холодно, а ей не дали ни одеяла, ни даже тонкого тюфяка, чтобы хоть как-то согреться на холодном каменном полу. В углу валялся пучок соломы, на которой и решила устроиться Елена, но увидев, что солома кишмя кишит паразитами, в ужасе отпрянула к решетке. В углу что-то закопошилось, три огромных крысы обратили на нее свое внимание, но приближаться не стали. Лена прижалась лицом к прутьям решетки. На секунду она закрыла глаза и почувствовала, что ее зашатало. Она всю ночь не осмеливалась сомкнуть глаз, так и провела бесконечно долгие темные часы. Впрочем, даже если бы захотела, все равно бы не уснула из-за страха, крысиной возни и холода, который, казалось, проникал до самого сердца. Еще и голод давал о себе знать, с самого утра Елена ничего не ела, а от холода уже зуб на зуб не попадал, потому она решила предпринять решительные действия. Сначала она попыталась уговорить сторожа, приведшего ее сюда, чтобы тот послал весточку кому-нибудь. Она называла имена Иртеньева, Загорского, Лаврова, но сторож только пожимал плечами ей в ответ и объяснял, что ничего не может сделать без ведома Новицкого. Тогда она начала вышагивать по камере, чтобы хоть как-то согреться, но моральные силы вскоре покинули ее, и девушка снова повисла на прутьях. Она все время пыталась представить, что же подумает Иртеньев, когда узнает, что она провела ночь в тюрьме, что ее обвиняют в убийстве. Как все это было мерзко! Ей вдруг показалось, что стены начали смыкаться вокруг нее, наваливаясь всей своей тяжелой громадой. Она втянула воздух и чуть не задохнулась от страха перед тюремной лихорадкой и петлей палача. Ей казалось, что ее обязательно должны будут повесить. Она смутно представляла, как происходят казни, но смерть через повешение казалась ей особо страшной. Так прошла ночь. Утром тюремщик сменился, и новый зачем-то начал отпирать камеру, и попросил Елену выйти. Она покорно пошла следом за ним, решив, что ее без суда и следствия уже ведут на казнь. И никто не станет по ней плакать, никому она не нужна…
Константин Новицкий: Обычно Новицкий приходил на службу даже немного раньше, чем нужно. Но сегодня торопиться не счел необходимым. Во-первых, поздно лег спать – так как поздно вернулся домой, а во-вторых, нужно еще было написать записку для князя Иртеньева. Ничего особенного – просто сообщить, что мадам Соболева будет освобождена примерно около полудня. Что делать с этой новостью, Константин Аркадьевич предоставил решать самому князю. Впрочем, был почти уверен, что тот поступит правильно. Правильно – с точки зрения воспитания и этикета. И правильно – с его, Новицкого точки зрения, что немаловажно, если учитывать, что точки эти не всегда совмещались, если это было нужно для дела. Пока же все шло просто прекрасно. Новицкий до сих пор испытывал приятное чувство и какую-то легкую расслабленность оттого, что вчера ему, кажется, удалось компенсировать все потери, и даже кое-что приобрести там, где, признаться, сам не ожидал. В частности, по статье «потерь» вначале проходило явление нежданного свидетеля, который мог оказаться внимательнее, чем нужно. Поэтому требовалось сыграть на опережение, «помочь вспомнить» пережитые события, однако под нужным углом, своеобразный, но очень действенный психологический прием. Надо лишь умело его применить, не ошибиться. И он блестяще сделал это, получив в свое распоряжение вовсе не свидетеля провала своих агентов, а союзника, убежденного, что исполняет патриотический долг. Теперь же, для полной уверенности в успехе не доставало малого. Закончить «разработку» Елены Соболевой. Но теперь это казалось Константину Аркадьевичу почти десертом, этакой «вишенкой на торте», которую всегда оставляешь на потом, на самый конец трапезы. Еще и поэтому Новицкий не спешил сегодня в присутствие. Но уж когда наступило время заняться делом, сделался, как обычно, собран. Поэтому и на введенную в его кабинет жандармом госпожу Соболеву Константин Аркадьевич посмотрел строго, холодно и внимательно. Перемены, в сравнении со вчерашним днем, были налицо. Женщина выглядела явно подавленной, и уж совсем не помышляла о кокетстве, что накануне так позабавило Новицкого. - Присаживайтесь, сударыня, надеюсь, Вы хорошо почивали? – во взгляде женщины на миг мелькнула ярость, ответа на свой вопрос он и не дождался. – Что же, надеюсь, это так. Напрасно сердитесь, я вовсе не иронизирую. А у меня для Вас две новости, хорошая и… не очень, - Константин Аркадьевич сочувственно вздохнул и переложил на столе папки с бумагами. – Какую хотите услышать первой, сударыня?
Елена Соболева: Разумеется, никто не собирался выпускать Соболеву, потому ее снова ввели в кабинет к Новицкому, очевидно для нового допроса. Он уже ждал ее к этому моменту. Внимательный его взгляд был очень неприятен, и пронизывал до самых костей, не хуже холода в тюремной камере. Однако Елена была уже рада и тому, что ей довелось вырваться из камеры хоть бы и на несколько минут. Она уселась на предложенный ей стул и начала спокойно ждать продолжения допроса. Но спокойствие ее продлилось недолго. Первые же слова вывели ее из душевного равновесия, вызвали желание уничтожить этого ненавистного ей человека. Но чувства эти были тщетны, Елена была способна скрыто переживать их, на какие-либо внешние проявления не осталось ни физических, ни душевных сил. Да и к чему? Если ее все равно повесят. Но Новицкий был настоящим профессионалом своего дела, он сумел прочесть по лицу, по выражению глаз все, что Елена хотела бы ему сказать, но не могла. Между тем, он предложил ей выбрать между плохой и хорошей новостью. О том, что могло быть плохой новостью, даже думать не хотелось. Елена была уверена, что ее приговорят к смертной казни. Вероятно, это и была плохая новость… а хорошая? Смерть будет безболезненной? Сейчас она была бы рада даже этому известию. Елена предсказуемо боялась. Боли. Грубой и пошлой боли. Душевные муки ее не страшили. - Безразлично, решайте сами, - Елена ощутила, как ее пальцы, заледеневшие в камере, начали отогреваться. Ее била дрожь, но не от страха. Казалось, она остыла изнутри, и хоть кожа ее была теплой. Она спокойно посмотрела Новицкому в глаза, но скоро отвела взгляд. Как легко в его взгляде читалась брезгливость по отношению к ней. Но это предсказуемо, вероятно, она была бы неприятна любому мужчине: побледневшая, с потухшим взглядом, покрасневшими глазами, искусанными до крови губами. Одна ночь, вероятно, сильно изменила ее внешний облик. Но не только. Ее уверенность в собственных силах, привлекательности растаяла без следа. Она была подчинена и сломлена морально.
Константин Новицкий: - Благодарю, - Новицкий сказал это так, будто бы они сейчас сидели за обедом, и графиня Соболева передала ему соль. – В таком случае начну, пожалуй, с хорошей. Я получил неопровержимые данные, что господин Савченков был убит не Вами, - после этих слов он замолчал, а женщина вперилась ему в глаза ошарашенным взором. – Не Вами, - Константин Аркадьевич пожал плечами, встал из-за стола, обошел его и вновь присел на край столешницы напротив нее. – Хорошая новость, не так ли? Причем, знал я это еще вчера, до Вашего ареста. Да, сударыня, можете начинать меня ненавидеть, вчера я намеренно разыграл перед Вами маленький спектакль. Хотя, вижу, что несколько опоздал со своим предложением – Вы уже меня ненавидите, но по-прежнему не понимаете, что происходит и почему именно с Вами, не так ли? Она молчала, все еще молчала, но по тому, как сжались ее губы, как бурно стала вздыматься грудь, и побелели костяшки сжатых перед собой в замок пальцев, Новицкий видел, что больше всего ей сейчас хочется вцепиться этими пальцами ему в шею и удушить. Однако это лишь остатки ее прежней прыти. Страх, всепоглощающий страх блокирует сейчас любую активность и главное, что ее волнует – желание спастись, избавиться. А потому она будет делать все, что нужно ему… - Пришло время открыть карты, Елена Сергеевна. Вышло так, что сами того не ведая, Вы попали в очень дурную историю. И я имею в виду даже не обвинение в убийстве. Все случилось несколько раньше, во-многом, по причине Вашей невоздержанности и склонности к промискуитету, а еще – беспечности в выборе… любовных знакомств. Но я не священник, чтобы осуждать Вас за чрезмерное сластолюбие. Я – офицер контрразведки… Да-да, не удивляйтесь, у Вас еще будут для этого поводы. А один из Ваших любовников, господин Лавров, – английский шпион. Феерическое сочетание! Первый любовник – служит в Третьем отделении на благо Отчизны, в то время как другой – эту самую Отчизну предает. Согласитесь, чтобы оказаться одной из сторон такого треугольника, потребен особый талант! Но, то были бы Ваши глубоко интимные трудности. Однако на беду себе – и Вам – Игорь Савченков каким-то образом, теперь уж не узнать, каким, получил данные, что второй Ваш милый друг, оказывается-то – предатель Родины! Должен сказать, что господин Савченков, при всем уважении, вообще был очень самонадеян и излишне амбициозен, но мне ли Вам об этом рассказывать, сударыня! Что, впрочем, тоже было его личным затруднением, но в этот раз привело к трагедии. Никому ничего не сообщая, он задумал собственноручно вывести на чистую воду господина Лаврова, не понимая, с агентом какого масштаба и квалификации имеет дело. Когда же осознал, что в одиночку эту партию ему не выиграть, обратился за помощью, но, увы, поздно! Насколько я могу теперь судить, в планы Лаврова и входило использовать Вас в своей игре, как пешку, которой можно пожертвовать, в расчете в дальнейшем выиграть партию. В шахматах это прием называется гамбит. Решив устранить Савченкова физически, наш гроссмейстер устроил все таким образом, чтобы по всему, виновницей преступления для следствия оказывались Вы, Елена Сергеевна. Когда я это понял, то применил все доступные мне средства, чтобы спасти своего коллегу, но не успел. Да еще и Вы спутали все карты, когда внезапно среди ночи покинули его дом. Причем, не только нам, но и господину Лаврову. Который все еще на воле, между прочим. Вчера, вероятно, после того, как понял, что его план может быть разрушен, он скрылся из своей квартиры в неизвестном направлении. Возможно он и теперь где-то поблизости. Вы – единственный свидетель его провала. Сложите два и два и получите результат – судьбу, которая Вас ждала, если бы мы, применив все наше актерское мастерство, не доиграли бы все недостающие последствия той ночи. А именно – Ваш арест и обвинение в умышленном убийстве. Это было жестоко, но и Вы не так простодушны, чтобы купиться на представление, разыгранное с меньшей достоверностью, не так ли? – Новицкий усмехнулся и взглянул на графиню куда более дружелюбно, чем прежде. – Вы очень умны, сударыня. Признаюсь, не ожидал, что среди того ужаса и паники, которую пришлось посеять в Вашей душе, сможете собраться настолько, чтобы сообразить, что яд был подброшен в сумочку при фальшивом нападении. В одном ошиблись – в том, кто его туда положил. Это вовсе не «разбойник», а «спаситель», господин Иртеньев, - он покачал головой. – Юрий Константинович – тоже наш сотрудник. И он тоже очень сожалеет, что пришлось поступить подобным образом со столь понравившейся ему дамой… Произнеся свой пространный монолог, Константин Аркадьевич вернулся на место за столом. Это было еще не все, что графине Соболевой предстояло узнать сегодня. Но право на маленькую передышку она заслужила. - Вы продрогли, я вижу? Хотите чая? Впрочем, что спрашивать! – он потянулся за колокольчиком, которым обычно вызывали охранника, и позвонил. Дверь открылась, и в нее заглянул секретарь. – Господин Камышев, сделайте нам с Еленой Сергеевной чаю погорячее, - молодой человек кивнул и исчез, вновь оставляя их наедине. – Что и говорить, служба моя не всегда приятна. И почти всегда – неблагодарна, - посетовал Новицкий и добавил многозначительно. – Но, так или иначе – жизнь Ваша в целости и сохранности, а могло быть по-другому. Да и теперь еще опасность не миновала. Это моя плохая новость для Вас, мадам. Состоит она в том, что ежели хотите остаться в живых и далее, придется некоторое время с нами сотрудничать, – тут он замолчал, потому что в допросную комнату вновь вошел Камышев с подносом, на котором стоял чайник и две чашки. Прежде, чем вновь бессловесно удалиться, он налил в каждую из них ароматного горячего напитка, а сам Новицкий извлек из тумбочки в столе набор шоколадных конфет в характерной упаковке кондитерской «Вольф и Беранже», открыл коробку и поставил ее перед Еленой Сергеевной, жестом предлагая угощаться. – Понимаете, теперь Вы – наш единственный шанс поймать Лаврова. Узнав, что Вы на свободе, он непременно попытается убить ненужную свидетельницу. Разумеется, мы приложим все усилия, чтобы этого не допустить. А заодно – поймаем предателя. Да – я намерен сделать Вас приманкой в этой охоте. И это не предложение, Елена Сергеевна, это приказ, - в тихом голосе Константина Аркадьевича вновь звякнула сталь, а в глазах мелькнул ее холодный блеск. – Отказаться от него не получится. Ведь для всех Вы по-прежнему убийца господина Савченкова с неопровержимыми уликами совершенного преступления. Согласен, это действительно не совсем обычная альтернатива – отправиться на пожизненную каторгу за убийство или же принять деятельное участие в спасении Отечества. Но уверен, что Вы сделаете правильный выбор… Возьмите же, наконец, конфетку! Они очень вкусные, поверьте!
Елена Соболева: Ненавидела ли Елена Новицкого? Да если бы у нее в руках была хотя бы малюсенькая шпилька, она бы перепилила ею ему горло! Она даже жалела, что сама не заметила флакона с ядом у себя в сумочке, иначе сейчас бы вытащила его из-за корсажа и заставила бы съесть его содержимое Новицкого… или выпить? Елена даже представления не имела, как выглядит тот яд, который ей подкинули. Да если бы она только могла предположить, что подвергнется таким издевательствам, то не проявляла бы своего обычного безразличие к рассказам о преступлениях, что печатали столичные газеты! Она бы вычитала множество различных способов, как убить эту мерзкую гадину – Новицкого. Но она не знала, может быть, к счастью. Так что, как бы сильно Соболева не была разъярена, опасность Новицкому не угрожала. Дальнейший его рассказ и вовсе ошеломил сломленную девушку. Первая мысль была о том, что кошмар ее, наконец, закончился. Были расследованы все подробности произошедшего, и достоверно установлено, что она не является убийцей Савченкова. Ненависть схлынула. Отчасти она теперь даже понимала Новицкого, что же, такова его работа – искать преступников. Обстоятельства сложились так, что улики были налицо, по всему выходило - убийца именно она. Но тут выяснилось, что оказывается, об этом тоже позаботились… Ярость в ней вспыхнула с новой силой. И Елена снова жаждала расправы над всеми: Новицким, Савченковым, Лавровым и Иртеньевым в придачу. Вероятно, к списку ненавидимых ею мужчин следовало добавить еще и Загорского, который когда-то так некстати познакомил ее с Лавровым, а тот в свою очередь, несколько позже - с Савченковым. Но на Загорского Елена почему-то злиться не могла, посему решительно вычеркнула из вышеозначенного списка. Вероятно, эти размышления привели ее в несколько философское расположение духа. С видимым безразличием она выслушала похвалу из уст Новицкого. Он вдруг признал, что Елена далеко не глупа. А значит, не ждал ответных восторгов в свой адрес, особенно после того, как оскорбительно отозвался об ее образе жизни. Собственно, ее мнения относительно свойств характера Новицкого, таких, как чувство такта, деликатность, благородство и порядочность, никто не спрашивал. Она успела понять, что в его обществе лучше стать молчаливой, ибо каждое слово могло быть использовано против нее. Ведь надо быть очень ограниченной, чтобы не распознать в Новицком страшного человека, который ни перед чем не остановится, ради достижения своей цели. Складывалось ощущение, что Николо Макиавелли явно приходился ему каким-то дальним предком. Ибо тоже считал, что цель оправдывает средства. И отчего-то Елене показалось, что положение средства в данном контексте можно считать даже выигрышным. Цели не повезет гораздо больше. Пока же отчаянно не везло ей. В кабинет, тем временем, внести набор для чаепития: поднос с двумя чашками, которые Елена в иных условиях назвала бы милыми, но сейчас ей было глубоко плевать на чашечки, блюдечки. Аромат чая дразнил обоняние, вызывая легкое головокружение. Когда Соболева предположила, что подвергнется новой пытке, она не ошиблась. Новицкий достал из тумбочки конфеты. Как будто знал, что Лена очень неравнодушна к сладкому. Особенно к шоколаду. Особенно, когда волнуется. И от того, чтобы не взять аппетитную конфетку, ее удерживал только страх. А вдруг и они начинены ядом? Елена внимательно следила за Новицким, но он никак не делал первого глотка чая, да шоколадное лакомство надкусывать тоже не спешил. - Вы мне не оставили выбора. Я хочу выйти отсюда, – Соболева взяла в руки фарфоровую чашечку и указала взглядом на конфеты. - А отчего Вы сами их не отведаете? – после этого Елена отвернулась, чтобы не дразнить себя видом угощения.
Юрий Иртеньев: После визита Новицкого Юрий Константинович погрузился в апатию и провел вечер в каком-то оцепенении. Все чувства, недавно владевшие им, влюбленность, надежда, разочарование, гнев, интерес к интриге, в которую он поневоле оказался втянут, ушли, оставив ощущение нереальности происходящего. Князь был будто в провале между безоблачным прошлым и настоящим, где не было ничего. Разве что задача, поставленная перед ним Новицким. Несколько часов провел он неподвижно, сидя в кресле и наблюдая за пляшущими языками пламени в камине, когда очнулся, ему показалось, что онемела душа, а не только тело. Последствия этого нравственного обморока Иртеньев счел для себя благотворными, потому что думал о Елене Сергеевне теперь холодно и отчужденно. И хотя князь помнил то ликование души и помешательство ума, испытанные им, когда ее руки с нежностью коснулись его лица, однако, эти воспоминания уже не причиняли боли, а лишь вызывали глухую тоску по несбывшемуся. На следующее утро Юрий Константинович как всегда отправился в Адмиралтейство, по возвращении его ждала записка Новицкого. Времени, чтобы добраться до Фурштатской к указанному часу, оставалось немного, Иртеньев приказал заложить карету.
Константин Новицкий: - Да нет же, сударыня, ошибаетесь, в жизни всегда есть место выбору. Даже если случится так, что не видишь выхода из какой-то ситуации, никто не сможет отнять права выбрать смерть, не так ли? – Новицкий покрутил в руках конфету, которую только что взял из коробки, полюбовался ее прихотливой формой, и откусил кусочек. Все же, эти кондитеры – большие мастера своего дела. А он всегда уважал мастерство. Да и шоколад любил. После этого Константин Аркадьевич вновь перевел взгляд на лицо молодой женщины, которую его последние слова явно заставили напрячься, даже если она и не хотела этого показать. – Елена Сергеевна, да полноте изображать каменное изваяние, пейте уже, - проговорил он, подвигая к ней чашку с уже поостывшим чаем и, иронически приподняв бровь, добавил. - Уверяю, яда там нет. В конце концов, отравительница у нас, кажется, Вы, а не я… Следующие несколько минут они молчали и пили чай с конфетами. Не сказать, чтобы употребление этого горячего напитка хоть немного поспособствовало тому, чтобы взгляд темных глаз мадам Соболевой, который она периодически обращала на Новицкого, стал хоть немного теплее. Но он, казалось, не придавал этому значения. И держался с нею даже галантно. Что, вероятно, было сильным контрастом, в сравнении со вчерашним днем, и еще сильнее сбивало Елену Сергеевну с толка. - Что же, графиня, - проговорил Новицкий, когда с их небольшой трапезой было покончено, - приношу Вам извинения за доставленные неудобства. И этой минуты не смею задерживать. Петербург покидать не рекомендую. Обвинений в убийстве официально с Вас никто не снял, посему, если поступите подобным образом, станете беглой преступницей. За сохранность своей жизни также не волнуйтесь. В ближайшее же время к Вам будет приставлен человек из нашего департамента для охраны и наблюдения. Ничего особенного Вам делать не придется, живите, как и всегда. И, надеюсь, господин Лавров вскоре объявится в поле Вашего – и нашего – зрения. После чего Ваше приключение благополучно завершится. А теперь – честь имею, мадам!
Елена Соболева: Что бы ни говорил Новицкий, Елена сделала глоток только тогда, когда не осталось ни тени сомнения в полной его безопасности для здоровья. Он с видимым наслаждением сделал глоток чая и надкусил аппетитную конфетку. Весь вид его выражал светскую томность, он рассуждал вслух с изящной небрежностью так, словно они были давними хорошими знакомыми и теперь обсуждают одну из мало интересующих их тем лишь для того, чтобы насладиться обществом друг друга. Умение Новицкого вот так вот, вдруг, непредсказуемо менять свои обличия обескураживало Елену. Прежде ей не доводилось встречать таких людей. И это заставляло ее испытывать еще больший страх. Но все было забыто, когда во рту начал таять терпкий шоколад. - Вы отпускаете меня? – Голос изменил Елене, она задала этот вопрос шепотом, не веря в то, что прямо сейчас сможет выйти на свободу. Все ограничения казались ей смешными. Ей было все равно, что ей нельзя будет уехать из Петербурга, сейчас было важно только одно: вырваться из-под власти Новицкого, который умел подавлять ее волю. За те несколько часов, что они провели во время допросов, он унизил ее так, как никто и никогда. Он измывался над нею, смеялся, глядя на ее бессилие. Даже сейчас на долю мгновения ухмылка появилась на его лице. Что вызвало его довольство? Уж не то ли, как жадно Елена отпила из чашки? Новицкий взял колокольчик со стола и позвонил в него, в кабинет вошел мужчина, которого перед этим Новицкий назвал Камышевым. Именно он проводил Елену к выходу
Юрий Иртеньев: Иртеньев ждал Елену Сергеевну у парадного подъезда Главного штаба жандармерии. Когда молодая женщина спустилась по ступенькам здания, Юрий Константинович окликнул ее. - Елена Сергеевна! Соболева обернулась в его сторону. Выглядела она расстроенной, растерянной, но не жалкой, а в следующую минуту князь заметил решительное и даже гневное выражение на прекрасном лице. Иртеньев подошел ближе. - Елена Сергеевна, мне жаль, что вам пришлось пройти через это испытание, без сомнения прошлая ночь была для вас ужасна. Разрешите мне предложить свою карету. Скоро вы будете у себя дома, придете в себя, и этот ложный арест станет не более чем тяжелым воспоминанием и со временем забудется. Надеюсь вы не откажете мне в своем обществе?
полная версия страницы