Форум » Петербург » От Вас противоядья я не знаю... » Ответить
От Вас противоядья я не знаю...
Даниил Анненский: Дата - ночь с 15 на 16 декабря 1832 года. Место – подъезд перед особняком Белозёровых на Фонтанке, улицы Петербурга, дом Анненских, больница «Во имя Божией Матери Всех Скорбящих» Участники – Светлана Юрьевна Анненская, Дании Юрьевич Анненский и прочие.
Ответов - 22, стр:
1 2 All
Даниил Анненский: Граф любовался ею. Любовался, глядя из темноты экипажа - через разделявший их десяток саженей парадного подъезда, сквозь окно первого этажа - в ярко освященную залу. Вот она стоит спиной к нему, тонкая, гибкая словно бархатный, согретый августовским солнцем пион. Дурманящий, медвяный аромат и чарующая, предательская нежность лепестков, распаленных предзакатным зноем… Потом разворачивает записку, повернувшись теперь к окну в пол оборота, кривит сладкие свои губы. Кривит так, что ему только, привычному, заметно. Вспыхивает на груди ее поймавший луч света бриллиант и дает искристый отблеск вдоль линии ключиц.... Сминает листок. Сминает - и граф словно слышит этот шелест. Слышит его в жилах своих, обжигающей и холодной дрожью. Цветка ему жаль. Цветка, не записки. Там внутри атласной бумаги погибает в ЕЕ пальцах нежная, неповинная ни в чем фиалка. Ты ведь и меня не пожалеешь, Светонька… Никого не пожалеешь. Больно тебе, что ты так гневаешься? Скажи, родная. Шепотом. На ушко. Нашепчи мне. Больно? Граф сдержал возникшую отчего-то полуулыбку и прикрыл глаза, откидываясь на спинку. Упер ногу в тумбу под располагавшимся против него сидением и из этой уже вальяжной позы проводил взглядом, теперь искоса, и словно нехотя и ленясь, манящий в своей упоительной грации силуэт супруги. До дверей зала. Щелкнул табакеркой и сделал понюшку табаку. Виргинский! Дивная вещь! Смежил ресницы и сквозь эту решетку смотрел теперь в опустевшую для него гостиную. Сжал заключенную в перчатку ладонь, невольно повторив жест Светланы, вслушался в скрип кожи, в побежавшее от кисти напряжение с почти чувственным удовольствием. Будто предвкушая обладание. Не поединок, как - судя по первой реакции на письмо - могла бы расценить его нежданное возвращение Светлана Юрьевна, а настойчивое, требовательное желание дать ей почувствовать принадлежность. Будто он ждал свидания с любовницей, не с женой. Очертил пальцами подбородок, смакуя это игристое, будоражащее предчувствие. И, наконец, заметил фигурку супруги. Очаровательная растерянность на ее пленительном лице была кокетливее любой вуали, и, несомненно, лучше всякой вуали скрывала истинное выражение. Куда там тряпкам! Мелкие снежинки серебрили кончики ее ресниц, ряды острых пик искали цель, и будто нарочно промахивались. Хороша чертовка, Светлана Юрьевна! Анненский стукнул набалдашником трости в стенку против себя, за которой помещался кучер, давая ему знак подъезжать. Для этой цели существовал колокольчик, но слышать сейчас этот высокий резкий звук было бы неприятно. Экипаж плавно тронулся и остановился в паре саженей перед графиней. Лакеи соскочили с козел и бросились открывать дверку. Выпала складная лесенка. Хозяйке была подана услужливая холопская рука. Не май месяц, чай прохладно...
Светлана Анненская: Падал снег… Была какая-то непонятная прелесть в прикосновении к коже маленьких, холодных пушинок. Светлана подняла голову, закрыв глаза, и почти бессознательно, ощущая, как сердце вновь берет ровный ритм, пальцы потянулись к шее. Меховая накидка распахнулась – хоть и были холода, графиня не могла отделаться от привычки посещать подобные мероприятия в одной лишь песцовой накидке поверх платья, и замершие слезы небес тут же укрыли глубокое декольте снежной периной, заставляя нервные окончания реагировать. Оттого-то пальцы показались ей горячими, хотя были, как лед. Даже сквозь атлас… Нащупали медальон, и, точно ища силы, сжали его. Как всегда – ласкающее - нежно, но до боли. В нынешнем своем муже, в своей самой большой ошибке, она встретила серьезного противника. И уже давно поняла, что Данила – не менее искусный игрок, чем она. Вступив в эту схватку, отступать было поздно. Не раз, поймав его взгляд… нет, почувствовав его, она понимала, что он знает. Что-то знает. Не важно, как много, но даже ничтожное знание было ей угрозой. Потому что он не успокоится, пока не найдет ответы на все мучившие его вопросы. А она была все же женщиной, и страх был ей ведом. Но от упадка сил всегда исцеляло прикосновение к этому почти магическому источнику ненависти и боли. Однажды одна гадалка сказала, что эта вещь ее погубит. Быть может, и так. Но сейчас черная мощь медальона была ей нужна…. Еще одна снежинка, упавшая на губы… Еще одно сжатие… И ужасное осознание – не то! Назвать можно, как угодно. Марго не верила в мистику, хотя случались в жизни моменты, когда иначе ситуацию и не объяснишь. Как с медальоном….Обычно, стоило его коснуться, она чувствовала почти осязаемое покалывание в ладони, будто моментальный, молниеносный укус ядовитой змеи, яд которой разливается по жилам, будучи гневом. Но… сейчас… не было этого яда. Внутри графини все похолодело. Нужно было второе подтверждение для Фомы Неверующего. Второе из трех. Большой палец скользнул по алмазу, в попытке найти на ощупь еле заметный изъян. Тот самый, который не увидишь, но почувствуешь…. И не нашел. Ей показалось, что и ноги подкосились. И сердце перестало биться, а грудь замерла на вдохе, точно забыв выдохнуть воздух….мучительною вечностью стало для нее это мгновение, такой мучительною, что подъехавший экипаж заметила лишь спустя несколько минут. А услужливый лакей, согнувшись в поклоне, ждал, когда барыня подаст ручку, дабы помочь ей войти в экипаж. А барыня стояла, не двигаясь, не меняя выражения лица, устремленного вверх, подставленного снегу. Наконец, ресницы дрогнули, глаза открылись…. Барыня смерила слугу ледяным взглядом, но руку подала. Хотя где-то внутри на мгновение мелькнула предательская мысль: развернуться и уйти…. "Нет, Марго, последняя битва…. Вот если не получится, ты уйдешь, - шепнуло подсознание. - Навсегда…. Придерживая платье и манто одной рукой, графиня с легкостью взобралась в экипаж. И лишь там, опустившись на сидение, поняла, что замерзла. Легким движением плеч манто было запахнуто, после чего ладошки сложились на коленях – одна поверх другой, точно крест. Сигнал закрытости от мира…. И голубые глаза обратили внимание, наконец-то, на мужа. Графиня сидела, слегка наклонив голову вперед, отчего казалось, что смотрит она исподлобья. Улыбка на губах была странной и очень неоднозначной, то ли радостной, то ли ехидной, то ли грустной, то ли болезненной. Графиня молчала. Она уже давно поняла, что с мужем нет нужды играть в «милую и добрую супругу», а настроения изображать ее для собственного удовольствия у нее не было. Поэтому она просто молчала, внимательно, пристально глядя ему в лицо. В ее же глазах ничего не отражалось, кроме, разве что, некой усталости и тени любопытства. Он? Ну, скорее всего, он… Кому еще могло понадобиться ее украшение…. И что теперь, супруг мой драгоценный? Что теперь? Даже, если ты знаешь.... Это еще ничего не значит... Даже, если ты ВСЕ знаешь....
Даниил Анненский: Взошла по лесенке и села против него. Усталая и обманчиво покорная. Принесла с собой тепло бальной залы и тонкий упоительный аромат парижских духов. Хлопнула дверца. Тронулся экипаж. Даниил Юрьевич не шевельнулся. Так и сидел в своей усталой вальяжной позе, разглядывая супругу из-под чуть опущенных век. Разглядывал, как старый ювелир рассматривает драгоценный камень: чиста ли порода, хороша ли гранка… Ровно, оценивающе - с легким прищуром. Отчего у глаз его залегла тонкая сеть насмешливых лучиков. Горячий его темный взгляд очертил овал лица Светланы Юрьевны, словно граф погладил ее тыльной стороной ладони, коснулся высоких скул ее, капризного контура губ, подметил ямочку на правой щеке, побежал по шее, облизнул укутанные соболем плечи. Искристый снег растаял, и драгоценный мех теперь топорщился слепленными влагой мягкими иглами. Грудь графини покрывали сияющие капли, они смешивались с искристой пудрой, стекали тонкими струйками к краю декольте, и от влаги он сделался темнее, словно картинная рамка, помещавшая протрет прекрасной и неприступной дамы. И в тоже время влажная ее кожа была трогательна, смытая пудра обнажала истинное существо ее, тепло ее тела сочилось из этих прорех, как из-под карнавальной маски порой показывается часть лица ее носителя. И оно было прекрасно. Карета свернула за угол, и только тогда он чуть пошевелился, сел ровно и, уперев трость между ног, опустил на набалдашник обе ладони – одну поверх другой. Аромат дамских духов и кельнской воды дал причудливый сладкий и холодный союз, и было в этом больше правды, чем хотелось бы Даниилу Юрьевичу. Испытующий взгляд его продолжил свое путешествие, по телу супруги, отчеркивая фигуру от фона и присваивая ее миллиметр за миллиметром. Остановился на сложенных ее ладонях, сложенных как это, право, делают хорошо воспитанные девочки. И первым его порывом было обнять их руками и согреть. И граф отверг порыв. Так же складывают руки в зале суда обвиняемые в тяжких преступлениях, чтобы напомнить тех невинных благовоспитанных девочек, разжалобить судей: не могла-де такая скромная женщина пойти на подобное зверство! И от этого порыва стать ей судьей удержал себя граф. Удержал, когда поймал взгляд Светланы. Что-то в нем было отвергающее, но что-то на самом дне, спрятанное будто и от себя самой, было предчувствием сладострастия, горячим и пряным, как согретое со специями и медом вино. И оно, это невысказанное обещание поманило в графе то темное, всякому мужчине присущее, звериное: «ты делаешь из мужчины бога, и он тебя оставляет. Другая делает из него зверя, и он лижет ей руки и не отстает от нее». На пересечении взглядов вспыхнула искра, и секунда за секундой молчание становилось все горячее, а зимняя прохлада все удушливее. Металлический наконечник трости скользнул по полу, чуть поддернул кружево ее юбки, потеснил кринолин, и двинулся по контуру мыска ее туфельки ко внутренней части стопы, вынуждая графиню чуть раздвинуть изящные щиколотки, уступить, и неспешно поднялся вверх по шелку чулка. И по мере движения трости, возникшая мимолетной тенью улыбка Анненского становилась все шире и обаятельнее в своей невинной распущенности. Однако, он не отпускал взгляда Светланы, не позволял ей посмотреть, что там происходит внизу, вынуждая ее всем своим существом прислушиваться к ощущениям. И сидеть вот так, воспитанницей Смольного, сложив руки на коленях, не имея видимого повода выразить свое неудовольствие или напротив, принять игру, на которую она вовсе не рассчитывала. Впрочем, опыт подсказал бы графине, что ежели супруг ее чего удумает, он не постесняется обстоятельств: экипаж, так экипаж – чай не укачает. Металлические наконечник слегка погладил точеную ножку, и граф снова откинулся на спинку сидения. - Признайся, Света, что не любишь меня. В бархатном его баритоне всплыли и детские капризные нотки, как будто секундная холодность супруги обижает графа, и было в этом тоне довольно серьезности, чтобы Светлана могла заподозрить любое худшее. Даниил же Юрьевич улыбался как прежде, глядя ей в глаза с кажущейся своей невинностью и слегка поглаживая тростью ее щиколотку.
Светлана Анненская: Если он думал смутить ее, то не преуспел в этом. Ни один мускул не дрогнул на отточено-красивом лице, с застывшим выражением, будто и не женщина перед ним вовсе, а скульптурное творение гениального мастера. Голубые глаза смотрели так пристально, будто очи Василиска, мифического чудовища, взглядом обращавшего незадачливых спутников в камень. Первые мгновения, под его испытующим взглядом, бездействия в молчании, подарили ей страх. Почти растерянную ранимость, безропотность и отчаяние потерявшегося ребенка. Ребенка, который хочет спрятаться под надежной защитой некоего сильного и смелого взрослого. Наверно, спроси он ее в тот миг, когда душа ее на секунду оказалась беззащитной, требующей покровительства, она бы поддалась его чарам, сдалась бы на милость сильного. Но муж допустил очень большую ошибку, решив поиграть в провокацию. Конечно, любая другая женщина в великом самомнении решила бы, что муж просто соскучился, и ему не терпится заключить супругу в объятья. Любая, но не Светлана. Подобные чувства за прошедшее время стали последним, что она от него ожидала. Все это было в любимом стиле Анненского – тонкая и аккуратная провокация, целью которой было вывести ее из душевного равновесия. Браво, граф! Вы находчивы… Но не с ней…. Если он думает, что прикосновении безликого предмета к ее щиколотке вызовет в ней смущение, смятение или растерянность, то он очень сильно ошибается. Она уже давно не маленькая девочка, теряющаяся от внимания со стороны, а невинной девушкой, смущающейся от прикосновения мужчины, ей побыть не позволили. Зато Маргарит неожиданно обнаружила, что страх исчез. Целиком и полностью стал неосязаем, не ощущаем. Точно холодная поверхность трости прогнала его своим прикосновением. Зачем ему эта игра? – вдруг подумалось Маргарит. Или жертву хочется помучить, перед тем, как убить? Не осталось благородства даже для милосердного убийства? Ха! Надеясь, дорогой, надейся…. На что хочешь надейся, только не думай, что твоим рукам посчастливится сомкнуться на моей шее. Если я проиграю, удовольствия покончить со мной лично я тебе не предоставлю. - Как ныне Париж? – великосветски промурлыкала она, вскинув точеную головку вверх. Теперь выходило, будто смотрит она на него сверху вниз. Проигнорировав его вопрос, она, тем не менее, не забыла о нем. – Надеюсь, Вам удалось совершить то мероприятие, за которым Вам пришлось нас так надолго покинуть, дорогой мой супруг? Его вопрос, заданный капризным тоном, вполне мог сойти за каприз. Она полагала, у него хватит ума, чтобы понять: потакать его капризам она не намерена.... Какую правду ты хочешь, муж мой, брат мой, враг мой? Ту, которую жаждешь услышать ты, или которую жажду сказать я? Я же вижу по твоим глазам, что ты жаждешь их обе. Но, увы, милый, вместе родиться на свет с уст моих они не могут. Определись с желаниями, и тогда, быть может, я покажу тебе истину.
Даниил Анненский: Разве не знал Даниил Юрьевич, что его маленькая нелюбимая никем девочка больше жизни желает тепла? Знал. И прекрасно. Знал граф так же и то, что такие женщины суть сирены: они прекрасны и речи их чаруют, но на деле желают они только пожрать наивного морехода. И это их проклятье. С каждым новым мужчиной мечтают они обрести счастье и с каждым новым не находят его, и обвиняют в этом, конечно, мужчин, а вовсе не свою потребность уничтожать их душу и любовь их по кусочку. И приступ тепла сегодня только отсрочит новый укус. Так что толку? Стоит ли затеваться? И граф не стал. С некоторых пор собственная душа была слишком дорога ему, чтобы позволить выпить ее вот так - крошечными глотками. Сил он в себе не нашел. Нашел только сил на нежность плотскую, но и та была отвергнута. Да чего ты ждал, старый дурак? Снисхождения огня святого? - Париж прекрасен, Светлана! На лице Анненского возникла теплая, мечтательная улыбка. Улыбка-воспоминание о светлых и легких днях юности, которые ему доводилось проводить во французской столице. - Мы должны еще раз однажды побывать там. – Трость упала в пол.- Вместе! Удивительно, как легко перейти к сентиментальному настроению. Как любой русский, он был человеком сердечным, чувства всегда значили для него больше. Всего больше. Даниил Юрьевич посмотрел на Светлану с какой-то даже печалью. Что она знает о чувствах, это женщина, никогда так и не ставшая женщиной? Эта прелестная маленькая девочка, которая только и ждет отца. Которая, вместо того, чтобы давать счастье, мерится с мужчиной силами. А ведь женщины многократно сильнее мужчин. И всякой женщине это известно, и ни один мужчина этого не оспорит. Но ей-то, его малышке, на самом деле неоткуда этого знать. В душе Анненского разлилась трепетная нежность, он снова увидел в супруге брошенного ребенка. - Ты и впрямь не любишь меня, Светлана. – Граф коротко усмехнулся. – Говорят ведь, настоящая любовь излечивает от всякого кокетства. И что же? Я возвращаюсь и узнаю, что супруга моя на балу. Мягкая, теплая укоризна в его голосе выдала боль и сожаление. Но улыбка сохранила прежнюю лучезарную веселость, которая внезапно растаяла, словно туча закрыла это солнце. - Меня вернуло одно неприятное дело. Складка возникла между бровей графа, в уголках губ залегли тени. Залегли и исчезли. - Как бы то ни было… Даниил Юрьевич похлопал себя по карману, будто в поисках чего-то, потом остановился и посмотрел на супругу. - Ты простудишься, Света. Не бережешь себя. Поднял с сидения рядом с собой собою песцовую накидку с атласным подбоем, какие обычно есть в каждой карете в зимнее время и, встав в места, укрыл Светлану Юрьевну, аккуратно отклонив ее плечи от сидения и заправив ей за спину пушистый мех. - Я же, смотри, что привез тебе! – взгляд его просиял юношеской гордостью и внезапным озорством. – Не хотелось ждать! На распахнутой перед Светой его ладони лежала сияющая в случайных бликах уличных фонарей горстка сапфиров. Глупо так, по-молодецки, не в футляре даже, а просто сунул в карман, оттого что футляр никак не помещался, побрякушку стоимостью в несколько деревень. - Точно в тон твоим глазам. Ты позволишь? Не дожидаясь позволения - да и какая женщина стала бы возражать? – он уперся коленом в сидение рядом с супругой - это дало ему возможность сохранять равновесие – и, сняв неприметный ее медальон, обнял шею супруги роскошным сапфировым колье. - Оно раньше принадлежало Марии Антуанетте, веришь ли? После казни долго ходило по рукам. И мне с огромным трудом удалось выкупить его с аукциона! Как же был он горд собой, усаживаясь рядом, чтобы закрыть на шее ее застежку! И грянул выстрел. - Света! – граф стиснул супругу в объятиях, прижимая к спинке и укрывая собственным телом. Вскинулись и заржали кони. Со звоном отлетела ручка, откатилась под сидение. Дверца распахнулась, и внутрь хлынула снежная буря, обсыпая их колючими искрами снега. От удара о бок экипажа обрушилось дверное стекло. Ведущий мерин в панике дал в сторону. Экипаж понесло. И только темная тень всадника мелькнула в проулке, который тут же пронесся мимо. - Цела? – лихорадочный шепот и такое же лихорадочное движение рук по телу, словно он вот так сразу сможет определить, не ранена ли супруга. – Света, цела ты? Голос его дрожал сдержанной паникой и такой удушенной яростью. Лицо Анненского на мгновение было изуродовано смятением, но лишь на мгновение. Он встал, удерживаясь за стенки, и высунулся в распахнутую дверцу, обращаясь к лакеям на задках: - Догнать! – понял, что требует невозможного. – След ведите, покуда не замело! Зажатая в его ладони цепочка с медальоном секунду поколебалась, вспыхнув бриллиантом в болезненном желтоватом свете масляных фонарей, и выскользнула в снежную пену под колесами. Граф, верно, даже не заметил. Обернулся к кучеру. - Успокой чертей этих! И давай домой! Галопом! Юнцы в ливреях поспрыгивали и бросились в ночную метель. Но разве конного догонишь? Да и снег лился с небес сметаной, густой и влажный, укрывал землю мягким ковром. Кучеру удалось взять колею, и экипаж пошел ровно, быстрой рысью. Лишившаяся замка и стекла дверца хлопала в такт - в боковину. Даниил Юрьевич, поймал ее и, потянув с шеи платок, привязал через пулевое отверстие и пустую раму к крючку для шторки, а рытого бархата этой шторкой, затянул окно, выкинув ее наружу, чтобы снег не залетал больше внутрь. Дверь поскрипывала, но уже не зияла открытой раной, и это несколько примиряло с произошедшим. Анненский вдруг почувствовал себя несказанно старым, усталым, беспомощным. Неловко опустился на скамью, рядом с супругой. - Так пугают только. – покачал головой, утешая. – Кого так убьешь… Подался к ней, чтобы притянуть к себе за плечи. - Не бойся, Светонька. Ничего со мной не бойся.
Светлана Анненская: В красотах Парижа она не сомневалась, ничуть, ни капли. Не мудрено, она ведь прожила там два года – самый долгий срок замужества в ее практике. Виконт Шарль Д`Арон-Белльер, несмотря на то, что на момент свадьбы ему стукнуло шестьдесят, по прежнему оставался галантным и очаровательным, как большинство французов. Он не льстил себе, а потому супруги своей не домогался, требуя исполнения супружеского долга, поэтому и прожил так долго. Потакал всем прихотям и капризам молодой жены, нежно и кротко ее любя, но при этом был готов лично в клочья порвать любого, кто хоть словом, взглядом или делом заденет благополучие его драгоценной Мари. Они были идеальной парой, их благоденствию и удивительной идиллии завидовали соседи, а Мари… Мари, которая планировала покончить с этим стариком в полгода – и это максимум! – вдруг поняла, что ей этого… не хочется? Да, да, именно – не хочется. Всю свою жизнь она мечтала найти отца, а находила только пошлых дармоедов, но вот мечта ее сбылась. Потому Шарль был удостоен самой высокой награды – он получил ее нежную привязанность. В ту пору, с ним рядом, Маргарит преобразилась. Она была такой, какой должна быть, восполняла утраченную юность – была озорной и непоседливой девчонкой. И до того дошло это состояние, что она сама старалась не обижать супруга. Он не злился на ее шалости, не бывал с ней суров, только печальным становился благородный лик его. И Маргарит становилось совестно…. Но она слишком рано размечталась, что может остановиться и просто жить счастливо и безмятежно. Прошлое, в виде друга одного из ее жертв, настигло их. Он увидел ее на балу, выследил и явился с визитом к виконту, когда Маргарит не было дома. Он был хитер, этот Фрэнк Милтон, и осторожен. Он знал, что при Маргарит опасно заводить разговоры о ее прошлом, опасно даже показываться ей на глаза. И влепил несчастному виконту всю правду о его «милой Мари». Сразило беднягу даже не то, какой жестокой оказалась Маргарит – его Мари – сколь то, что над его девочкой повисла такая угроза, а он никак не может ее предотвратить. Шарль схватился за пистолет, но выстрелить не успел – больное сердце дало о себе знать, да и противник, поняв, что промахнулся, попросту опустил рукоять своей шпаги на затылок дворянина. После чего скрылся во мраке парижской ночи. Хотя Маргарит, которая спустя всего лишь несколько минут оказалась дома, и отправила слуг за врачом немедля, было поздно. Шарль, бедный Шарль умер у нее на руках, сказав только одну фразу: - Я знал, знал, что он сказал неправду, о, милая… Мари… Хотя несчастный и не успел назвать имени того, кто принес ему смерть, не трудно было выследить и догадаться. Но на полицию надежд было мало, им нужны были улики. Маргарит они не были нужны. Труп Милтона с огнестрельной раной в голову нашли через две недели, когда Марго уже покинула Париж. Это событие Маргарит запомнила навсегда. С тех пор не Анненский в памяти ее ассоциировался с отцом, а Шарль. В ту ночь она потеряла своего отца. Этот же, что был изображен на портрете, был просто враг, враг, которого надо уничтожить. Истребить, испепелить, отомстить…. Ах, Шарль… - вдруг подумала она и вынуждена была отвернуться, потому как на глаза помимо воли навернулись слезы. "Ты и впрямь не любишь меня, Светлана…" - она так увлеклась воспоминаниями, что совершенно забыла о присутствующем здесь супруге. Хороший вопрос…. Как можно любить сына своего врага? Как брата она его не воспринимала, для нее это был просто звук – брат – просто слово, что то значащие. Но у Шарля не было детей, поэтому душой и сердцем родственных людей она не ощущала. Хотя и была уверена, будь у него родня, она бы любила их. Поэтому можно сказать, что, да, она не любила его. Точнее, она просто не видела Даниила, как человека, не воспринимала как мужчину. Даниил был способом подобраться поближе к ее врагу, орудием, которое позволит нанести удар в самое сердце. Разве можно любить орудие, предмет? Нет, это называется фетишизм, и считается извращением. Маргарит извращениями не страдала. - На балу я была потому, что твой отец настоял. Видите ли, именины его давешней приятельницы, я просто непременно должна была съездить и ее поздравить. К тому же, мое грустное лицо сделалось ему помехой к завтраку… - туманно отозвалась Маргарит. – Не скажу, что зря, там я встретила дочь одного старого знакомого, мы очень приятно поболтали. Жаль, что вы, сударь, отвлекли меня, я чаяла перемолвиться словечком с нашим соседом Долмановым. Слышала, граф Шуленин затевает охоту…. – съездить на охоту и впрямь было бы занятно, все какое-то разнообразие. Да и повод потренироваться в стрельбе. "Ты простудишься, Света. Не бережешь себя", – ишь, какие мы заботливые. Кривая усмешка перекосила хорошенькое личико, когда граф принялся кутать ее в меха. На самом деле ему так захотелось проявить к ней заботу? Нет, не думаю. А вот и ответ. Сапфиры мало ее интересовали, куда интересней было то, что руки графа быстро сняли с ее шеи медальон. Точно он! Ах, бестия! Испугался, что она обнаружит подделку, и решил от нее избавиться. Но она, по его мнению, подделку еще не обнаружила. И потому, когда медальон исчез с поля зрения, она с тихим вздохом подалась вперед, будто за ним. Ожерелье, что граф одел ей на шею и на данный момент застегивал, больно врезалось в горло. Пришлось с огромным сожалением откинуться назад. Мария Антуанетта… глупая женщина, что не говори…. Подарок был богатым, но стоил ли таких денег простой медальон? В глазах графа, видимо, стоил. А значит, он все знал. Что ж, значит, война началась… Что за черт?!! – выстрел, просвистевший совсем рядом, звон разбитого стекла, холодный ветер, швырнувший снег в лицо и крепкие объятья мужа – все смешалось в оглушительной какофонии. Маргарит так опешила, что даже не среагировала в привычной манере. А ведь совсем рядом был пистолет…. С такого расстояния даже в сумерках она бы не промахнулась. Нет, господа присяжные, это не был ее наемник, чтобы убрать мужа. Во-первых, не ее метод, во-вторых, она не знала, что муж сегодня вернется, в-третьих, стреляя без цели, вполне могли убить ее. Сердце забилось чаще, но вовсе не от страха, от ярости. Маргарит хотелось оказаться верхом. О, эти бестолковые экипажи! Разве на них кого-нибудь догонишь, думала она, слушая, как муж раздает распоряжения. Коня! Полцарства за коня…. Но коня не было, и дергаться было поздно. Надо успокоиться. Конечно, быть может, стреляли в мужа. Но – есть вероятность, что заказана смерти была она. Щеки зарумянились, грудь вздымалась частыми толчками, пальцы сжались и стали похожи на когти хищной птицы. Что это было? Еще один визит из прошлого? Еще один Фрэнк Милтон? - Я в порядке, - мрачно, сквозь всплывающие планы мести, отозвалась женщина, да и то потому, что муж спросил уже дважды. - Мой медальон! - воскликнула она, увидев, как серебристая нить летит в снег. Лицо ее омрачилось печалью, Маргарит едва слышно - но зная, что муж услышит - прошептала: - Что ж... наверно, так лучше... давно пора расстаться с ним... "Так пугают только, – покачал головой, утешая. – Кого так убьешь…" - Пуля – дура, - просветила она графа. – Могли и попасть. Другой вопрос, в кого хотели попасть, и в кого попали бы… - Вдруг пришла странная мысль... Выстрел пришелся на ее половину кареты. Все его радушие, все эти ужимки… были показными? Он знал, что произойдет, наверняка знал. И сам сказал – пугают. Неужели хотел ее напугать? Хороший ход, браво, дорогой. Думаю, если бы по случайности не только пуганули, но и попали, ты бы не стал возражать, не так ли? Не бояться, говоришь, с тобой ничего? О да, именно с тобой мне и надо бояться. Да только я не боюсь. Я часто играла со смертью, это привело к тому, что она мне почти сестра. Разве боятся сестру? Но задача была другой. Дрожь ярости было легко выдать за страх, а пристальному взгляду придать трогательно-растерянную интонацию. И так легко было подыграть мужу, испуганно прижавшись к его плечу. - Какой кошмар творится в Петербурге! – немного дрожащим голосом сказала она, подождала несколько минут, потом – играем, леди, играем, неожиданной и постоянной нежности он не поверит – словно очнувшись, резко отпрянула от него. И тряхнула головой, точно коря себя за временную слабость, и судорожно натянула обратно на плечи сползшее манто….
Даниил Анненский: - Кошмар, Светонька, творится в ином месте. Светлана не потрудилась или не сумела даже притвориться испуганной. Впрочем, Даниилу Юрьевичу не было до этого дела. Кошмар и впрямь творился в ином месте: в его собственном сердце. И если вначале своего пути сюда он льстил себе надеждой, что увидев супругу сможет простить и принять ее, то в какой-то краткий миг после выстрела увидел он ее перекошенное отвращением лицо, впившиеся в мех бледные ее пальцы и – мыслимо ли? – вспомнил каменных укрытых снегом горгулий, призванных украшать собор Парижской Богоматери, горгулий, виденных им пару недель назад. И сейчас в ней не было ничего человеческого. Редко… редко когда Даниил Юрьевич испытывал к живым существам такое глубокое и полное отвращение. Много он видел актрис - да что душой кривить, мало среди профессионалок таких талантливых актрис, как супруги дипломатов! - но и тем хватало хитрости при самой плохой игре сохранять хорошую мину, хотя бы мужу морочить голову. Ведь вначале их знакомства Светлана умела играть неплохо. Разве иначе он заметил бы ее? Мало ли красивых женщин? Красота ничего не стоит. А игра стоит. И за нее всегда дают хорошую цену. Откуда же в ней, в Светлане, теперь это душевное безобразие? Или куда все делось? И, ежели спешно возвращаясь в Петербург, он ожидал, что она вернет его мысли в семью, обманет и потянет к себе его душу, как это было прежде, то теперь в этом декабрьском сквозняке он ощутил такое бесконечное, беспредельное одиночество, словно и любовь, и ненависть, и всякое чувство человеческое вымело этой пургой и выморозило. Он ни слова больше не сказал ей, только поправил край песцовой накидки. И больше не смотрел до самого дома. В доме за время отсутствия Светланы Юрьевны ничего не изменилось, только ходили по гостиной три гончие, выписанные графом из охотничьих угодий под Питером. - Пестрый, Искра и Весельчак. Будут пробовать еду. – отрекомендовал он собак, помогая супруге снять манто. – Всю еду, Света. Кроме прочего, за тобой будет везде охрана. Это необходимо. Ради твоей безопасности.
Светлана Анненская: Едва только стоило замыслить игру, как на ум пришла мысль, которую прогнать уж не хватило силы. Мысль, которая сковала сознание так, что Светлана разом забыла обо всем, и лицо ее вдруг перекосило такое отвращение, что достойно готических масок. Да, есть такие статуи в Париже, служившие для украшения зданий, изображающие горгулий, мифических чудовищ. Наверно, она сейчас стала похожей на одну из них. Но на то была причина, веская причина, отвлекшая ее от мыслей о муже напрочь. И как бы не был опасен муж, тот, кто вдруг пришел ей на ум, был в сотни раз опасен. Потому что, если это правда, если он выжил, то, как и для нее, месть стала первым делом. Ему нечего больше терять…. А ей есть. И пусть жизнь очень абстрактное понятие, да и не очень притягательное для нее, сначала она хотела бы исполнить свое заветное желание, а потом умирать. Но вот какая оказия – ОН ждать не станет. Он вообще не станет потакать даже ее последней просьбе. А это значит, что его нужно найти. Немедленно, немедленно надо связаться с Амелией, быть может, она сумеет что-то разузнать. Муж и его семейство подождет…. Сейчас возникли дела поважнее. До самого приезда она молчала, погруженная в свои мысли. Мозг работал со страшной силой, предлагая все новые и новые варианты. Проблема до такой степени заняла ее, что она не обратила внимание на выражение лица мужа, на его молчание, которое, при недавней словоохотливости, должно было родить подозрение. Ей было не до него. Так же апатично она вышла из кареты, вошла в дом, позволила снять с себя манто. Муж что-то говорил ей холодным, бесчувственным тоном. Что-то про собак… и еду… Наивный, человека можно отравить не только через еду…- привычно усмехнлось сознание, не отвлекаясь при этом от работы над главной проблемой. Что-то про охрану…. А вот это вам шиш…. На все Светлана ответила легким кивком и, едва манто соскользнуло с плеч, быстрым шагом направилась к лестнице. Наверно, она почти бежала. Наверно…. Во всяком случае, ступеньки пролетели для нее незаметно. Оказавшись на втором этаже, она едва не влетела в комнату, судорожно захлопнув дверь. Возможно, муж окликал ее, хотя вряд ли… Письменный стол… бумаги… потайной ящик… руки быстро перебирают бумаги, но не аккуратно и педантично, как всегда, нет. Бесцельно и суетно расшвыривают их в стороны, ища лишь одну.. И вот оно – письмо. Последнее письмо от Амелии. Вот она… «… тело его так и не нашли…» Выжил? Тогда она отнесла это на заметку, но не особо поверила. Но сегодня… быть может, муж не при чем? Быть может, это он дал ей знать, что вернулся…. Почти не видя окружающего пространства, Маргарит наспех убрала бумаги и закрыла сейф. Только после этого ноги все же отказали ей, и, не щадя дорого платья, она рухнула на пол. Так, сидя на груде дорогого шелка, упираясь спиной в ножку стола, она почувствовала, что все ей опротивело. С яростью, достойной раненного зверя, она принялась срывать с прически дорогие украшения, шпильки и заколки, подчас вместе с прядями волос. Потом сдернула перчатки, отшвырнув их в дальний угол, на сундук. Туфли, чулки, застежки платья… само платье…. Что-то еще мешало… Ах да, колье. Холодные сапфиры, дареные коварством, без чувств… Ах, Шарль… там были не такие дорогие побрякушки, но они не жгли ей кожу, как эта. Легкое движение, и колье, по инерции заскользив по столу, останавливается у чернильницы. Маргарит, в одном лишь нижнем платье и белье, с распушенными волосами, точно ведьма в плену инквизиции, с тихим стоном откидывается назад, всем корпусом падая на пол. Холодный паркет приятно охлаждает разгоряченную кожу. Так проходит несколько минут, пока она наслаждается временной передышкой, закрыв глаза. Там, в собственном маленьком мире, она видит себя совсем маленькой девочкой, держащей в руках большую куклу. Девочка улыбается, потом смеется, так искренне, что взрослой Маргарит хочется плакать. И диво, из под сомкнутых ресниц медленно, неуверенно показывается прозрачная, солоноватая капля. Секунду дрожит на щеке и срывается вниз. Глаза открываются так неожиданно, словно она резко проснулась. Взгляд, не мигая, держит потолок, потом снова опускаются ресницы. Маргарит наклоняет голову в бок, после чего снова открывает глаза. Взгляд теперь падает на старинный сундук…. Спустя некоторое время хозяйка дома, в домашнем платье, с собранными в простую прическу и перевязанными лентой волосами, вновь спустилась вниз. Она не жаждала чьего-то общества, просто хотелось пить. План был готов. Подойдя к бару, она извлекла на свет хрустальный бокал, потом графин с красным вином. Ей как никогда требовались силы, но взять их больше было негде. Немного дрогнувшей ладонью она обхватила горлышко графина и аккуратно налила, как отмерила, полный бокал вина. Вернула графин на место, и залпом выпила напиток. Рядом клацнули по паркету когти. Маргарит краем глаза увидела остановившуюся в дверном проеме собаку. Кажется, про них говорил муж… ай, пустое… - Пошла вон, - коротко и резко, точно выстрел прозвучали слова. Маргарит закрыла бар и двинулась обратно. Ей еще предстояли сборы.
Даниил Анненский: Граф только проводил взглядом убежавшую наверх супругу, и направился в гостиную, раздал распоряжения слугам по части восстановления экипажа, выслушал вернувшихся лакеев, которые, как и следовало ожидать, никого не поймали и потеряли след на Невской набережной. Потом направился в гостиную, чтобы выпить привычную вечернюю рюмку коньяку и написать несколько неотложных в такой нетривиальный момент писем, имея достаточно мудрости, чтобы отличить то, что он может изменить, от того, что не подлежит никакому исправлению. Вскоре туда же вошла Светлана, в домашнем и заплаканная, что уже ни куда не годилось. Выпила залпом бокал вина. Отшвырнула пса и направилась, судя по всему, обратно к себе. Граф с улыбкой констатировал, что вино в этом доме пить пока можно и пожалел, что до него не любитель. Осталось проверить виски. - Света, ты, возможно, захочешь объяснить мне, что тут творится? – он присел к столу и воздел на женину спину теплые угольные свои глаза. – Я напишу в жандармерию. Не случилось ли еще чего из ряда вон за последнее время? Или это первый инцидент?
Светлана Анненская: Надо сказать. Она лелеяла надежды, что в доме никого нет. Что у мужа возникли неотложные дела где-нибудь… подальше, и он спешно уехал. Вон, как свекор… гостит себе в своей Подберезовке у старых друзей, проблем не ведает. Но ее надежды не сбылись – муж был дома. И как назло, именно там, куда пришла она. Полбеды, была надежда, что он не среагирует на ее появление, ан нет! Не тут то было. Сначала она почувствовала обжигающий взгляд его промеж лопаток, потом услышала голос. Спокойный такой, невозмутимый. Все как всегда, ничего не меняется. - Жандармерия? – она говорила тихо, на выдохе, отчего звуки казались невесомыми, едва ли не потусторонними. И очень печальными. Так, наверно, в старых романах призрак невинно убиенного молит о помощи случайных путников. – Что может жандармерия? Мы не только не знаем, кто стрелял, мы даже не можем его описать… - вообще-то это так. Даже она не предполагала, как он выглядит теперь, если это он, конечно. Да и под старым именем вряд ли реально его найти. Под своим настоящим именем он мертв. Официально мертв. – Прости, Данила, но я знаю не больше твоего. Кроме того, что до твоего приезда ничего подобного не происходило. Быть может, это был по твою душу злодей ? – Маргарит развернулась, сцепив руки в замок. Она просто посмотрела на мужа, в кои-то веки не играя, не хитря и не изворачиваясь (разве что чуть-чуть). Все таки была вероятность, что она ошиблась, что это Данилины дела нажили врагов, он ведь это умел. Сейчас она была честна, а потому и взгляд у нее был хоть и печальный, но заинтересованный и слегка взволнованный.
Даниил Анненский: Даниил Юрьевич проследил, как оборачивается супруга, как возникшее движение воздуха беспокоит кружево ее домашнего платья, проводил восхищенным все же взглядом рассыпанные по ее спине черными змеями густые капризные локоны, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Быть может, стоило любоваться ею в отражении, но только щита Анненский не приберег, поэтому ощутил себя остро обделенным славой Персея. Кажется, Света впервые за все это время действительно увидела его. Сказать, что граф был удивлен? Граф вполне приготовился услышать в свой адрес то же, что только недавно было адресовано Весельчаку. Странно, но теперь эта мысль ни только не ранила его, но и ничуть не заинтересовала. Анненский опустил ладонь, и в нее тут же ткнулся влажный собачий нос. -Хороший пес! Хороший. А лизать это ты, брат, брось! – ласково потрепал пса по морде и вынул платок, чтобы обтереть руку. Вернул взгляд супруге. - Пусть жандармерия выясняет. За что им деньги платят? - пожал плечами. – Опросят жителей близлежащих домов, может, кто из кабака возвращался, да столкнулся. Может, кто от Белозеровых слежку приметил… Я им и письмо приложу. Граф несколько озабочено всматривался во взволнованное лицо Светланы Юрьевны. - Нам с тобой скрывать ничего… Несмотря на уверенный, решительный тон его в последней фразе, пауза осталась висеть.
Светлана Анненская: Светлана только устало вздохнула. Нет, определенно, если покусившийся и не имеет отношения к мужу, то тот факт, что муж отчаянно хочет ее подставить, казалось бы, на лицо. И накатила такая усталость, бессильная, бесконечная, что хотелось лечь вот на диван, закрыть глаза и не просыпаться больше никогда. Женщина медленно закрыла глаза, пересохшая от слез слизистая оболочка отозвалась мучительной болью, снова норовя орошать себя слезами. Но плакать у всех на виду – пусть даже эти все представлены одним лишь мужем – она не могла себе позволить. Не сейчас…. Что ж… - Даниил, я решила избавить тебя от хлопот. И поэтому я хочу уехать в Лингерштрауф. – собственно, это было не предложение, а решение. Лингерштрауф был ее и только ее крепостью, люди там были преданны ей, а пробраться туда незамеченным было невозможно. В конце концов, там она будет избавлена от безразличного и подозрительного внимания мужа. От всех проблем, связанных с этой семьей. Если у убийцы хватит ума выследить ее и настичь там, в родных стенах принять бой будет легче, когда не будет никого, норовящего выстрелить тебе в спину. Да, сейчас она имела в виду мужа. Не заметить изменившееся его отношение она не могла, не глупа была, не безрассудна. А бой, если поверить интуиции, ей предстоял страшный, какого еще не случалось с ней. Конечно, там, глубоко внутри, она все еще была хрупкой и беззащитной женщиной, которой отчаянно требовалось верное и сильное плечо, да вот не было этого плеча…. Не было, нет и не будет. И не потому, что она не хочет, а потому, что мужчинам всегда надо знать больше, чем им нужно на самом деле. Что Данила, что все до него, что будут позже. Они не удовольствуются знанием ее имени, ее любовью… Им нужно будет копаться в ее грязном белье, чтобы знать о ней все. А этого она позволить не может никому. Потому что мужчины по натуре боятся трудности, мысль провести жизнь рядом с такой, как она, для них ужасна. Они ее сдадут властям. Если раньше она не уберет их… Однако, прежде, чем муж что-либо ответил, дверь распахнулась, и повеяло морозным холодом. Ветер, внеся в холл снежные цветы, уронил несколько на ковер, Маргарит достался лишь леденящий душу порыв, откинувший на миг локоны со спины. Поскольку дверь находилась за спиной мужа, Маргарит с широко раскрытыми глазами могла наблюдать всю картину…. Спустя секунду в дом ворвалась ее верная служанка, Хелена, привезенная из Лингерштрауфа, девушка, которой она доверяла всецело, и которая всецело была предана ей. И сейчас румяная Хелен была бледнее мела и до того напугана, что споткнулась на пороге. Проигнорировав все, Маргарит с непривычным для окружающих порывом кинулась к ней, поднимать. Хелена вцепилась в руки госпожи с непередаваемым ужасом… - Госпожа… Госпожа… - забормотала она по-немецки. – Письмо… Письмо… - Что ты бормочешь? Какое письмо? – Маргарит совершенно не понимала, о чем речь, но именно это и заставляло сознание преисполниться ужасом. - Ваше… фройляйн Амелия… - Что? - Он ударил меня, этот господин в черном, он забрал, забрал его…. И бедняжка ударилась в слезы. Маргарит, обняв ее за плечи, некоторое время сидела рядом, совершенно не реагируя на настежь открытую дверь, на зябкий ветер, на мороз. Заболеть сейчас было совсем не самое страшное…. Значит, убить хотели ее…. Все-таки ее… ОН вернулся…. - Не бойся, - шепнула она девушке, поглаживая ее волосы, мокрые от растаявшего снега. – Я уеду в Лингерштрауф. Мы уедем… Там будем в безопасности… - Ах, госпожа, вы зря это удумали! Хелена обладала невероятным даром понимать хозяйку с полуслова, полувздоха, полувзгляда. И сейчас, не будучи предупрежденной о планах, почувствовала намерения госпожи. Но не договорила, заметив присутствие графа Анненского. Смутившись, девушка быстро поднялась на ноги, сделав книксен, немного поспешный и неловкий. - Мы с Хеленой уедем в Лингерштрауф… - повторила Маргарит, так же поднявшись. – Полагаю, это надо сделать как можно скорее. Ты же можешь привлечь жандармерию, если хочешь. – даже если захочешь меня сдать, у них руки коротки достать меня в моем замке. То, что письмо не дошло до Амелии, не помешает домоправительнице встретить их как полагается. Амелия всегда готова к приезду своей хозяйки....
Даниил Анненский: Анненский молча и со свойственным ему хладнокровием наблюдал эту истерическую сцену нежности между служанкой и его супругой. Наконец, он встал, прошел через гостиную, пересек парадный холл и с силой захлопнул входную дверь. Взвизгнули высокие витражи. Застонали под потолком хрустальные подвески огромной люстры. Тени заметались по стенам, словно грешники в аду. Дворовые бошки немедля попрятались за дверьми на черную лестницу. Граф подошел к схватившимся друг за друга женщинам и начал - тихо и неспешно, вынуждая их прислушиваться к его словам и обретать чувство реальности: - Ты избавишь меня от хлопот, - слова Даниила Юрьевича падали ритмичными едкими каплями, словно кислота, изъязвляя сознание, - когда окажешься на Новодевичьем, в Обуховской больнице или в арестном доме. И пусть там не слишком комфортно, но на кладбище, в лечебнице для душевнобольных и в тюрьме – безопаснее всего: они охраняются днем и ночью. До тех пор, Света, твоя безопасность вменяется мне в супружеские обязанности. Все так же неторопливо и бесцеремонно граф Анненский, обхватил за талию Хелену, развернул спиной, а лицом к лестнице, ведущей на половину супруги и, покрепче притиснул к себе, лишая затянутую в тугой корсет девицу глотка воздуха. - Леночка! – губы хозяина почти касались ее ушка, обдавая кожу горячим дыханием. - Ты эти истерики забудь. Вспоминай, что ты не барыня. А то тебе батраки наши проходу не дадут, все будут добиваться, не поперек ли у тебя там. Улыбка графа ласково коснулась ее шеи и, хорошо, что выражения лица Хелены в этот момент Светлана Юрьевна видеть не могла. - А теперь отправляйся собирать вещи. Графиня немедленно едет в Лингерштрауф. Анненский оттолкнул девицу и придал ей ускорения хозяйским шлепком пониже спины. И внезапно повысил голос - грубо и неожиданно: - Графиня едет в Лингерштрауф, и пусть ее застрелят за углом, как бродячую собаку! Бросившаяся наверх служанка, пропустила ступеньку и нервически ухватилась за перила. Он крутанулся на каблуках, больно схватил супругу за запястье и рывком потянул ее за собой в гостиную. Теперь оглушительно захлопнулись створки и этих дверей. Анненский отшвырнул Светлану Юрьевну на диван, повернул в замке ключ и уронил его в карман. Черные бездонные глаза графа метали молнии, говорил он резко, с негодованием выплевывая слова, и в голосе его слышался теперь с трудом сдерживаемый рык: - Если я немедленно не получу разъяснений, ты поедешь в Лингерштрауф в принудительном порядке сию секунду. Да чего там! Я просто выставлю тебя на улицу, и твой – не знаю кто: любовник, кредитор, пасынок! – сможет пристрелить тебя немедленно! Не к чему и вещи собирать? Одна морока. Граф опустился в кресло напротив супруги и закинул ногу за ногу, отклонившись на спинку. И через мгновение на лице его не осталось и следа гнева, оно было светлым и умиротворенным, как у богомольца. - Я слушаю, Света. – добавил он с проклятой своей обаятельной улыбкой. – Ты видишь ли… Граф подхватил со стола так и не начатый им еще виски и отсалютовал супруге. - Две недели назад, - он сделал небольшой глоток и с наслаждением покатал на языке обжигающий напиток, - я получил в Париже письмо. Где же? – похлопал себя по карманам свободной рукой и вынул из потайного на груди кармашка свернутую записку, помахал ею в воздухе и положил на стол, чуть подтолкнув в сторону Светланы. – Вот это. Нетривиального содержания. Изволь видеть. – продекламировал, - «Молитесь, чтобы я сумел отомстить за себя раньше, чем жена Ваша убьет и Вас, как прочих». Приглашение к пособничеству, ты не находишь? Я письму, конечно, не поверил. Но счел правильным написать через дипломатическую почту по старым связям и просить, чтобы за тобой положили охрану. После чего я спешно выехал сюда. Да мало ли на свете сумасшедших? И тебе написал, да, видно, письмо от тебя умыкнули. Или сама припрятала? – граф продолжал весьма любезным тоном, словно рассказывал анекдот. – И вот я приезжаю, снимаю охрану и надеюсь, что сумею уберечь свою возлюбленную супругу, которая преданно ждет меня дома. Вместо этого я получаю ледяную встречу, и чем дальше, тем больше начинаю верить автору записки. И стоило мне снять охрану, как кто-то стреляет в мою собственность. – из интонации графа было неясно, имеет он ввиду супругу или экипаж. – После этого ты приходишь в какую-то одержимость, собираешься бежать в ночь и отказываешься отправляться в жандармерию. Что я должен думать, Светлана Юрьевна? Например, то вы в сговоре с кем-то пытаетесь не хитро меня убить и отвести глаза следствию… Думаю, что могу вполне доверять отправителю. Или нет? – ласковый тон его выродился в ядовитый сарказм. - Быть может, мне лучше доверять своей супруге, «как прочие» ей, похоже, доверяли? – и в голосе, словно в кузнечной форме, разлилась раскаленная сталь. - Что скажет моя супруга? Если граф и пошел против истины, то только в вопросах государственных тайн. В Париж он не ездил, дела его были в Москве, а указанное письмо было и впрямь доставлено из Парижа скорой дипломатической почтой, после чего он установил за Светланой слежку, в надежде изловить автора послания до того, как он исполнит свое намерение. Но покушения так и не последовало. Видно, адресант и впрямь проделал весь путь из французской столицы, во всяком случае, это потребовало бы от него примерно такого времени. Тогда Анненский решился на кражу медальона, полагая увидеть в нем лицо писавшего и облегчить себе поиски, однако нашел ответ к иным своим вопросам и потрудился избавиться от улики. А то равнодушие, с которым встретила его Светлана, только усугубило подозрения относительно сговора. Чего церемониться с мужем, который, почитай, покойник? - Я слушаю. - в голосе звенел лед.
Светлана Анненская: Отлетев - да, именно так, - на диван, Света больно ударилась локтем о подлокотник, но не подала и виду. Ах, мы злы, мы просто в ярости. Ну, конечно… - Скажи честно, - выслушав всю его пылкую тираду, негромко и ничуть не менее едко, ответила Маргарит, потирая запястье. – Честно, Даниил, не все ли тебе равно, где и когда меня пристрелят? Как я могу сделать вывод из твоих слов, ты оказался таким же ограниченным, как и прочие мужчины. Так что ж ты бесишься? Даже если это письмо – правда, тебе ведь будет спокойней жить, зная, что угроза в виде меня миновала твой дом. – женщина плавно, точно кошка, перетекла из сидячего положения в вертикальное. Поправив подол, она неторопливо подошла к бару, вновь наполнила бокал вином. Граненый хрусталь, отражая свет люстры, заиграл всеми красками, и Маргарит невольно залюбовалась, повесив в воздухе паузу. Потом продолжила, отвернувшись к мужу спиной. – Я так надеялась… да что там…. Лично ваша жизнь мне не нужна, - говорила она ровно, без единой эмоции, бездушно… мертво. А тем временем палец правой руки поглаживал небольшое кольцо на левой. – Если бы вы были… более любящим супругом, быть может, я могла бы полюбить вас… в некотором роде…Но нет, вам было мало меня, вам нужно непременно знать все… Теперь вы знаете… Не надо отнекиваться, я тоже все знаю. Хотите сдать меня полиции с такими призрачными уликами? Прошу вас… - тонкая рука очертила взмахом в воздухе круг, как приглашающий жест. – Хотите убить? – легкое пожатие плечами. – Попробуйте. Таких желающих немало…. Хотите услышать мои тайны из моих уст? – короткий смешок – Никогда. Хотите выставить вон? - фразу прозвучала так обыденно, будто Маргарит спрашивала, будет ли он чай. Палец очертил рубин по острому боку два раза вверх и три вниз… Сработала маленькая пружинка, и в красную жидкость высыпалось несколько крупинок, мгновенно растворившихся. После чего кольцо приняло прежний вид… Маргарит взяла бокал в руки, обняв тонкий хрусталь двумя ладонями и, наконец, обернулась. – Откройте дверь, и я уйду. – после чего поднесла бокал к губам и сделала несколько глотков.
Даниил Анненский: Граф почти не слушал. Он и без того знал уже, что Светлана не способна на хоть какое-то сотрудничество, даже ради своей собственной жизни. Он просто следил за ее отражением в полированной дверце бара, расплываясь в дьявольской своей лучезарной улыбке. - Ну что ж… конечно. – коротко кивнул и даже не потрудился встать в кресла. Только сделал новый глоток виски и втер в небо колючий солодовый спирт. – Конечно, Света. Все, что угодно. Все для тебя.
Светлана Анненская: Он сомневается в ее словах? О, зря, Светлана умела быть верной своему слову. Резко допив бокал и отставив его в сторону, она быстрым шагом подошла к мужу и остановилась буквально в шаге. После чего протянула к нему требовательно открытую руку ладонью вверх. - Ключ, - голос ее был холоден и спокоен. – Дайте мне ключ. – пальцы сделали приманивающее движение. Она не собиралась стоять здесь и тратить свое время на его сарказм. А время было дорого… Надо сказать, она и вовсе пожалела, что спустилась. В конце концов, спуститься можно было уже с вещами. Или подождать, пока он уедет. - При всех ваших достоинствах, граф, вы глубоко ошибаетесь, думая, что можете справиться с тем, кто отправил вам письмо. Вообще, для него это внове, но люди со временем меняются, - улыбка дрогнула на губах. – Возможно, в нем сыграла мужская солидарность, хотя, скорее всего, он именно этого и добивался, чтобы вы заточили меня под домашний арест, где ему, мастеру своего дела, не составит труда и вас на кривой козе объехать, и за мной гоняться не придется. Так что дайте мне ключ, и оставайтесь с Богом… По телу начал разливаться знакомый, обжигающий холод, ей следовало поспешить...
Даниил Анненский: - А дама, несомненно, справится с негодяем. Одна и голыми руками. Граф продолжал улыбаться, разглядывая, как ногти супруги приобретают бледный оттенок, вызванный оттоком крови от поверхностных тканей. - Тебе зябко, Света? Он встал. - Я окно прикрою. Обошел супругу и направился к одному из окон. - Удивительно. – подергал ручку. – Это закрыто. И пошел проверять следующее. - Сначала расскажи мне, как ты собираешься выпутаться из этой ситуации. – от его голоса можно было не просто подхватить простуду, а превратиться в ледяную статую из тех потешных, какие ставят в рождественские гулянье на площади. - Задвижка ни к черту. - открыл окно, позволяя ключу выскользнуть, и снова захлопнул, запер. - Так что ты намерена предпринять?
Светлана Анненская: - Разве я сказала, что буду делать это голыми руками? – Маргарит приподняла бровь, демонстрируя недоумение. – Отнюдь! В моем доме достаточно средств, чтоб остановить самого страшного негодяя. В моем доме… Не здесь. Прости, Даниил, но я ничего тебе не скажу. Ты слишком много хочешь знать того, что тебе знать не положено. – она подошла к окну, провела пальцами по нему, обрисовывая узор, оставленный морозом. После чего подняла на мужа взгляд и улыбнулась. – В конце концов, Даня, ты ведешь себя совсем по-детски. Отдай мне ключ. Или ты намерен сделать так, чтобы я вылезла в окно? Чего ты добиваешься, коли прекрасно можешь обойтись без меня? Конечно, она могла и в окно вылезти, благо, в домашнем – свободном – платье это труда бы не составило. Конечно, потом слуги бы долго судачили, что барыня –де уже через окна комнаты покидает. Впрочем, ей будет уже все равно. Если все пройдет нормально, ее здесь уже не будет. Судя по всему, наследство она и так уже упустила – досадно, эх, но не смертельно, так что проку от смерти Дани ей не было. А отомстить старику она может, не тратя свою молодость, нервы и силы, проживая здесь дальше, изводимая подозрениями и подколками мужа. Иногда, стоя так близко от супруга, ее посещало желание обвить его плечи руками и ткнуться лицом в грудь, точно спрятаться. Но до этого так и не доходило, все время что-то останавливало, то едкая фразочка супруга, то собственная гордость, не позволяющая быть слабой. В конце концов, ты его не любишь - был самый явный аргумент. И Маргарит приходилось соглашаться с ним...
Даниил Анненский: - Зачем тебе лезть в окно, родная? - Граф недоуменно и даже как-то испугано посмотрел на супругу. - Я только хочу узнать, как действует твое вино. Видишь ли, эта бутылка была открыта. Ко же оставляет открытым вино в хороших домах? Оно теряет весь букет за пару часов. Тебе ведь не открывали вина, когда ты пришла сюда впервые. Бутылка уже была открыта. Отец вина не пьет. Я тоже. Только ты. Одна ты во всем доме. Выпила бокал, с тобой сделался припадок, какой-то бред преследования. Теперь второй. Оставила открытую бутылку на несколько часов, что была на балу... Как пропало мое письмо к тебе неизвестно, значит есть к дому доступ? Или нет? Вот я и хочу убедиться, что с тобой не приключится беды. Раз ты отвергла возможность приносить в жертву собак... Что ж. Он меланхолично развернулся и пошел проверять следующее окно. - Дует все же.
Светлана Анненская: Сия комедия начала утомлять женщину. Сколько фальши, сколько пафоса, сколько бессмысленно проливаемых слов. И все для чего? Для того, чтобы ее утомить? Сбить с толку? Или попытаться раздавить морально? Ерунда, какая же ерунда! И Боже, как это надоело ей. Жизнь в этом доме превратилась в фарс, от которого Маргарит не получала больше никакого удовольствия. В прежних своих браках она, по крайней мере, была любима и ценима, ее существование было окрашено в самые радужные тона. К тому же, над ней никогда не весела угроза отравления, так что можно было не бояться и самых коварных врагов, часто использующих яд. Второй ее муж немало повидал на своем веку, а потому настоял, чтобы его молодая жена принимала, как и он, маленькие дозы яда каждый день. Первое время ей казалось, что она умирает, но потом родилось устойчивое привыкание пить эту мерзость каждый день, для красоты вкуса все же смешивая с красным вином. Так что все то, что говорил сейчас муж, не всколыхнули в ней и тени страха. Ах, пусть думает, что хочет. Вся беда были лишь в том, что после приема «лекарства» она становилась вялой и апатичной, и дико хотелось спать. Еще – было очень одиноко, но с этим Марго научилась бороться. - Что ж, - вздохнув, женщина направилась к дивану. – раз мой милый муж не желает выпускать меня из комнаты, придется спать прямо здесь. – изящным движением поправив покрывало, Маргарит присела на середину дивана, потом подобрала на диван ноги, избавив их от домашних туфелек, а последним уложила корпус и голову, после чего прикрыла глаза. Длинные точеные пальчики скользящим движением погладили свободный край. - Желаете присоединиться, мой дорогой? Вы, должно быть, устали с дороги?
Даниил Анненский: - Да, Света. Ложись, родная. - молвил Даниил Юрьевич, нежно, любовно, словно колыбельную напевал маленькой своей девочке. – Я приду сейчас. Ночник зажгу только и приду. В окно, выходящее на проспект, выставил он горящую свечу. И следил, как колеблется на сквозняке язычок пламени. Так же и в сердце его тлел крошечный уголек, некогда пылающего костра. Тлел, удушаемый стужей лазоревых ее глаз, занесенный сугробами безмерной ее лжи, выстуженный недоверием. Тлел мучительно. Стягивал грудь стальным обручем и пульсировал гулким ядом в висках. Пока не погас. Фальш и фарс. И я среди этого всего. Я - с грудью распахнутой, сердцем настежь. Как горько. Как же горько, Светлана! Ангел мой, душа моя! Птичка моя певчая, иволга. Как мерзок я сам себе сейчас, знала бы ты! Как сам себе безобразен! Как постыл! Но чему быть, того не миновать. Ибо сказано, «любовь и сомнение никогда не уживутся друг с другом". А любовь ушедшая освобождает место долгу. На противоположной стороне проспекта, завидев в окне условленный знак, рванулся в подворотню жандарм в штатском, и через минуту вывернули из-за угла забранная решетками карета жандармерии и такая же черная, решетчатая - дольгауза. Скорбная, с тихим скрипом остановилась она перед домом Анненских. Прошли в дом жандармы, санитары и с ними Федор Иванович Герцог, только вставший во главе «для содержания безумных построенного особого дома «Во имя Божией Матери Всех Скорбящих» на 11-й версте по Петергофскому шоссе, а ранее работавший психиатром в Москве, где часто приходилось бывать у него Даниилу Юрьевичу по делам службы. В такую метель, за полночь, а приехал, друг любезный, как и обещал – лично. Заслышав знакомые шаги, граф направился к двери. Встряхнул рукой, скользнул вдоль батистового рукава его сорочки ключ, отправленный туда у окна, и ловко был извлечен из-под манжета. Старые охотничьи трюки, подумал Анненский с тоскливым отвращением к собственной привычной сноровке. Впустил гостей. Отошел к стене у двери, откинул голову, тяжело потянул носом воздух в сдавленные болью сердечной легкие, словно желал слиться с темными в цветах обоями, с дубовыми шпалерами, с золочеными картинными рамками, из которых взирали на него и сестру их общие предки, суровые и безразличные: изящные дамы, осанистые старики, бравые офицеры; а прелестные кудрявые детишки улыбались миру, точно ангелы на итальянских фресках. И не было им дела до здешней сегодняшней драмы: до любви, до предательства, до лжи и до истины, ни до осквернения души, ни до ее спасения. Свету подняли, сковали наручниками шелковые ее запястья, пока она была еще слаба, и вынесли в скорбный экипаж. Туда же с ней отправились двое санитаров, чтобы «Ее Сиятельство более на себя не покусились». За колонной парадного холла, дрожа, притаилась Хелена, бледная - от той колонны не отличить – силилась она уцепиться за холодный полированный мрамор. В одном из вошедших узнала она того, кто отнял у нее письмо получасом ранее, чем вверг ее в ужас тогда и совсем уж в панику теперь. Он по-прежнему был весь в черном. Штабс-ротмистр Вейнер Валерий Генрихович, успешно исполнивший роль таинственного мстителя, да в том же костюме и явившийся к задержанию. Жандармы подхватили ее под локти с обеих сторон и поднялись с девушкой в комнаты графини для обыска и изъятия документов, затем ее вывели, усадили в карету жандармерии и увезли в управление для дачи показаний. Герцог и Анненский поехали следом за графиней. Унялась метель, и вскоре встали на предутреннем небосводе яркие загородные звезды, милосердные очи небесные, смотрели они на процессию с ласковой своей отрешенностью и всех прощали, потому что есть они не что иное как слезы святых угодников, пролитые за нас грешных. На выезде из города присоединился к ним глава Особенной канцелярии, барон Дмитрий Сергеевич Спасский, начальник и давнишний - еще по польской войне - друг Анненского. - Чего ты, Данила Юрьевич? – Спасский подъехал ближе и недоверчиво вгляделся в лишенное всякого выражения лицо графа. – Ты думаешь, она бы тебя пожалела? Дюжину до тебя не пожалела, а тебя пожалела бы? - Но почему сейчас, Дмитрий Сергеевич? – перевел тему доктор. - К чему такая спешка? - А кто-то Даниле письмо написал, мол, убью Светлану. Ну, мы прикинули, он ее убьет раньше, чем мы доказательства добудем. А эту даму… - Она все еще моя супруга, Дмитрий Сергеевич! Прошу Вас… - Госпожу Анненскую… в розыск объявили еще пять лет назад, нам запросы присылают дипломатические, мол выехала в Россию, помогите уличить. А улики, скажешь легко сыскать, Федор Иванович? Они у себя не нашли, а мы что ли другим пальцем деланы? Мы два года ее тут нянчим, все по крупинкам, да по капелькам. А тут этот сорви голова, откуда ни возьмись! Все дело в раз погубит! Хорошо если убьет, а если нет? Баба переполошится, тогда, глядишь, и Данилы лишимся. Ну, мы так и рассудили, пока она жива - или пусть чистосердечно признается, или… вот. Все одно - в наручники. Только для диагноза доказательств не надо, довольно симптомов. Вот мы и создали. Симптомы. А ей-то было чего бояться. Она и переиграла, родимая. - Дмитрий Сергеевич! - Да-да, знаю, Даня, супруга. Ну, теперь я тебе могу и развод государевой милостью выхлопотать. - Да какой развод, Дмитрий! – голос Анненского сорвался в хрип. - Я любимую женщину предал! - Предать, Даня, можно только того, кто тебе доверился. – Герцог опустил ладонь на плечо спутника и, пришпорив коня, обогнал экипаж у ворот больницы. - Все как вы и велели, Федор Иванович. Все, как велели, так мы и исполнили. Весь спектакль, а пошло все ровно, как вы мне обещали, как по нотам: и истерика, и провокация с угрозой самоубийства. Хорошо, что Вы предупредили меня, а то, когда я махинацию эту с ядом увидел, чуть все дело не сорвал. – Граф стоял у кованной железом двери перед сделанным в ней небольшим зарешеченным окном, через которое только и проникал свет в обитую темным бархатом крошечную комнату, больше напоминавшую изнутри футляр для единственного драгоценного камня. Драгоценным камнем на мягком полу его лежала Светлана Юрьевна, облаченная в домашнее платье и вряд ли способная видеть наблюдавших за ней троих этих мужчин: Спасского, супруга своего и Федора Ивановича, хозяина ее теперешнего приюта, потому что взгляд ее был бессмысленно устремлен в стену напротив. - Травматическое происшествие, очевидно, послужило толчком к развитию истерического бреда преследования, который привел к суицидальной попытке. - Федор Иванович сухо зачитал медицинское заключение и закрыл папку с делом новой пациентки. Таких и куда более разумом ущербных было под его попечением до трех сотен душ. Но не все они были международными преступниками. Только Она одна. - Ну, сами посудите, голубчик мой, Даниил Юрьевич. – начал глава канцелярии. - Перед судом она предстать в таком виде не может ни в одной просвещенной стране. Даже если экстрадиция будет затребована, это не имеет смысла. Кому охота содержать лишний рот за счет государства? Так что от казни вы ее спасли. Граф Анненский в ответ только оперся плечом о косяк двери, не в силах больше смотреть в безжизненное от инъекций морфия лицо Светланы. – Что теперь, Федор Иванович? Что будет с ней теперь? - Светлана опасна. Для других и для себя. Будем колоть морфий от душевных болей, так сказать. Первую инъекцию сделали уже, сами видите. Кровь пускать будем, содержать в смирительной рубашке или вот в этой самой камере. – Герцог покачал головой. – Душу не травите себе. Кончено дело, Данила Юрьевич. Finita la comedia.
Светлана Анненская: Раннее утро. три месяца спустя. Использование других персонажей с разрешения владельца. Внизу, под холмом, догорал особняк Анненских. Подберезовка сбежалась вся, шум и крики доносились даже до вершины, где, под покровом раннего утра, когда тени скрывают лучше плаща, стояли несколько всадников. Трое стояли чуть поодаль, один немного впереди. Вороной конь под ним нетерпеливо копал землю копытом. - Рухнул... - констатировал один из троицы. Голос был приятный, обволакивающий. - Довольна? - Надо подождать старика.... если он жив... - глухо ответил второй из свиты... голос был какой-то ломаный, точно говорившему каждый звук давался с трудом. - Значит, дело не доделано. - Он не может быть жив, - сообщил первый, придерживая нервничающего коня. - Я самолично убедился, чтобы он был мертв к началу пожара. Второй просто пожал плечами, после чего обратился к всаднику, что был впереди: - Едем, баронесса? Всадник кивнул и, развернув лошадь, скрылся в лесу. За ним двинулись остальные. Некоторое время в предрассветных сумерках меж деревьев были видны их силуэты, но потом и они пропали…. Еще два дня спустя. - За победу! – четыре бокала одновременно чокнулись, и люди залпом выпили обжигающую горло водку. - Хорошааа… – протянул один из них, в котором любой завсегдай светских посиделок узнал бы Шуленина. Каштановые волосы взъерошены, как всегда, голубые глаза буквально светятся от удовольствия. – Ну что, баронесса, я выполнил ваше поручение? - Идеально, - коротко отозвалась женщина, сидящая напротив. – Вы как всегда бесподобны, граф. Я в вас не сомневалась. Вы сполна заслужили свои деньги. И получили их. - Как я и говорил, женщина из огня и стали! Но ответьте мне на один вопрос, Светлана или… - Маргарит. - Маргарит. Так вот, я все понимаю, но как вы обошли психушку? Кажется тамошний начальник – давний друг вашего мужа, неподкупная тварь. - Очень просто, - пожала плечами Маргарит – это действительно была она. Только теперь на ней был парик, имитирующий светлые волосы, уложенные в конский хвост. Ненапудренное лицо совершенно не походило на ту маску, что женщина носила в доме Анненских. Но, и это мог подтвердить каждый из присутствующих, теперь она была даже красивее. Элегантная фигура была спрятана в мужской костюм, и теперь Марго походила на симпатичного юношу. Исчезло напряжение, злость во взгляде, она словно преобразилась. Как бриллиант после умелой огранки мастером. Теперь она выполнила главный долг своей жизни, который, сама не ведая почему, так долго отсрочивала. Спасибо мужу, что невольно заставил ее ускорить события. – Конечно, мне жаль Хелену, но выбора не было. Она единственная иностранка, что была под рукой, и была похожа на меня. Далее дело техники - Амелия организовала мне перевод в клинику, что в наших северных краях. С моими деньгами и связями это не проблема. По пути меня подменили Хеленой. Через пару месяцев, когда состояние больной как бы стабилизируется, ее выпишут и отправят в Лингерштрауф. И – вуаля! – легкий взмах кисти, точно она что-то подбросила в воздух. – Однако это еще не конец вашей работе, господа. Барон сопроводит меня до Лингерштрауфа, нужно кое-что сделать… Да и пропасть на время. А вы, господин Шуленин, и вы, господин Шульман, пока будите наблюдать за Анненским. Вы, шуленин, здесь, в России, а вы, Шульман, все его передвижения заграницей. Доступ в немецкую клинику, где будет лечиться Светлана Анненская, ему закроют – распоряжения уже даны – дабы не травмировал психику жены и не мешал ее излечению. Потом он ничего не сможет сделать. Но если вдруг рискнет, то вы… - Я знаю, что делать, - ответил Шуленин. Шульман просто кивнул. - Что ж, вот ваши деньги, господа, - небольшой саквояж перекочевал с пола на стол. – А нас ждут лошади. Скоро увидемся. – Маргарит встала и, накинув плащ и одев шляпу, покинула комнаты. Служанка, убиравшая внизу, лукаво улыбнулась, приняв женщину за того, кем она хотела казаться, - за юношу. Следом спустился тот мрачный господин в маске. Еще двое господ крикнули, веля принести еще вина. Двое, покинув трактир, вскочили на коней, пришпорили их и во весь опор понеслись к границе. Оставшиеся двоя, честно поделив гонорар и попивая вино, судачили... - Что я тебе скажу, Александр Иванович, дурак ее муж. Упустить такую женщину... Эх, как из огня и стали... У меня б рука не поднялась. - У многих не поднималась, господин Шульман. И где они сейчас? - Эх, давайте лучше выпьем... Хозяииин! Вина нам!
полная версия страницы