Форум » Петербург » Новый арсенал Амура » Ответить
Новый арсенал Амура
Дмитрий Арсеньев: Время: 6 октября 1832 года; Место: особняк баронессы фон Тальберг; Действующие лица: Дмитрий Арсеньев Идалия фон Тальберг Сергей Машков
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
Идалия фон Тальберг: Предположение о том, что, будучи вдовой, Идалия Николаевна "отдыхает от семейной жизни", выглядело бы в устах другого человека неслыханной дерзостью. Но Арсеньев как-то умудрился сделать его так, что Ида, мгновенно вскинувшая на него внимательный взор, не смогла увидеть в глубине черных глаз Дмитрия Васильевича ничего, кроме искр смеха, там поблескивающих, и это убеждало ее в том, что он не хотел ее уязвить. Но и этого ей хватило, чтобы внутренне "подобраться". Не так уж он мил и покладист! Зря ты расслабилась. - Отчего же Вы предположили во мне любительницу светских увеселений, Дмитрий Васильевич? Неужели, я на нее похожу? - заметила Ида, вновь беря принятый в петербургских гостиных насмешливо-саркастический тон. - Право, тогда Вы меня совсем не поняли. Кажется, Арсеньев немного опешил от такой перемены в ее настроении, но это было на руку баронессе. - Однако это не так уж важно, - сказала она. - Расскажите лучше, что Вы делали на Востоке? И, верно ли, что этот мир совсем не похож на наш?
Дмитрий Арсеньев: Знали бы Вы, Идалия Николаевна как бы я был рад в Вас ошибиться. Но Ваше виртуозное ведение светской беседы, притягивающая с первого взгляда красота, Ваш ум, Ваши нежные руки, которые с такой заботой касались моей пострадавшей головы... Все это выдает в Вас повелительницу мужских сердец. Господи, подскажи, научи, как бы пробраться к ней, минуя эту длинную очередь... - Восток, Идалия Николаевна, наоборот, намного ближе к нам, чем это принято считать в обществе. Мы во многом по менталитету и обычаям остаемся азиатами, как бы не стремились влиться в европейское сообщество. И далеко не всегда эти восточные черты плохи. Но больше всего я жалею, что по какой-то нашей оплошности, Англия сумела завязать с той же Турцией намного более тесные связи, чем мы с вами. Хотя, казалось бы, куда там какому-то маленькому европейскому островку, а пробрались... - Арсеньев вздохнул, но, вспомнив, что он все же беседует с красивой женщиной, а не с Нессельроде, постарался переменить тему разговора. - Но Вам бы, как и большинству наверное, наших с Вами современниц, не понравилось бы жить по восточным законам, которые, что уж там говорить, довольно суровы к женщинам. Там бы Ваше уединение не было бы Вашим выбором, а стало бы Вашей обязанностью. Хотя... - Митька позволил себе довольно откровенно скользящий взгляд по фигуре и лицу баронессы, - хотя Ваше вдовство там бы точно не продлилось больше отведенного религией на это времени. Уверен, Вас бы тут же сосватали за другого. Увы, не спросив Вашего на то мнения, скорее всего. Но не спешите ужасаться восточным традициям, это всего лишь мои догадки. А все мои домыслы основываются на знаниях, полученных из приватных бесед, сведения из которых, разумеется, характеризуются субъективизмом. Хотя, если бы Вы мне позволили, я бы осмелился высказать свое мнение о том, как бы сложилась Ваша судьба, живи Вы на Востоке. К удовольствию Арсеньеву, госпожа фон Тальберг еле заметно кивнула, побуждаемая, наверное, истинно женским любопытством. Митя улыбнулся ей хитровато и продолжил: - Рискну предположить, что Вас бы очень рано выдали бы замуж, лет в двенадцать или в тринадцать. Но независимо от того, кем бы были Ваши родители, скорее всего Вы бы оказались среди жен эмира или султана. Ну или просто очень богатого и уважаемого человека. Вы стали бы украшением его гарема, думаю, что в последствии добились бы самого выского признания, статуса "любимой жены", старшей над всеми остальными. К сожалению, это стало бы Вашим отрешением от мира чужих мужчин, Ваше общение с окружающими было бы сильно ограничено Вашими родственниками и жителями гарема Вашего супруга. Зато и уединения у Вас бы тоже было достаточно, хотя временами, боюсь, вы бы скучали. С одной стороны, никаких навязчивых и невоспитанных поклонников, но с другой: почти никакой свободы действий и выбора... Хотя уверен, что материальных затруднений Вы бы не испытали никогда: на востоке есть обычай, мужчине разрешают взять в дом новую жену только при условии того, что он сумеет обеспечить ей хорошую жизнь с определенным достатком. Как Вам такое будущее? - Арсеньев закончил свою речь благожелательной и в чем-то даже смущенной улыбкой.
Идалия фон Тальберг: Он очередной раз виртуозно уклонился от ответа на вопрос Идалии Николаевны о роде занятий, коими приходилось заниматься в бытность в тех странах, о которых Ида читала только в волшебных восточных сказках. Но рассказ Арсеньева и сам по себе был ничуть не хуже, чем история про Гарун-аль-Рашида или Шахерезаду. И она слушала его завороженно, почти открыв рот. Было заметно, что Дмитрий Васильевич говорит о том, что его действительно интересует и, что самое главное, хорошо знает. А Ида всегда нравились люди, которые искренне чем-либо увлечены. Себя она к таковым не относила, полагая к тому же существом ленивым и неспособным что-либо кардинально поменять в своей судьбе... Но еще больше баронесса заинтересовалась, когда Арсеньев принялся рассказывать об участи восточных красавиц. - Боже мой, неужели так рано? - не сдержала она возглас удивления в ответ на известие о том, когда женщину на Востоке считают уже достаточно взрослой, чтобы стать женой. - Но это же немыслимо! Я вышла замуж в шестнадцать, по своей воле, однако, не была готова к браку ни морально, ни... - тут Ида осеклась. Она хотела сказать "физически", но подобная откровенность в разговоре с малознакомым мужчиной была нелепа и не особенно прилична. А точнее - абсолютно неприлична, даже учитывая, что их разговор происходил наедине и никто не мог ее за это осудить. Кроме самого Арсеньева, разумеется... Впрочем, кажется, Дмитрий Васильевич и не заметил ее оплошности, во всяком случае, не дал Ида этого знать, спокойно и чуть иронично рассказывая о том, как сложилась бы судьба самой Идалии Николаевны, родись она на Востоке. "Как Вам такое будущее?" - спросил он в конце своего длинного рассказа, и Ида неожиданно задумалась. - А, знаете, сударь, не так уж и плохо иногда знать, что жизнь твоя заранее предопределена. Причем, судя по Вашему рассказу, совсем не самым дурным образом, - она слегка вздохнула. - Что же касается до ограничений, то везде они свои, вспомните Пушкина, "на всех различные вериги". И это всего лишь вопрос отношения и привычки. Поэтому, возможно, я вполне бы там прижилась.
Дмитрий Арсеньев: - Да... ограничения везде свои... - задумчиво согласился Арсеньев. - Их человеческих аналогов нет разве что в какой-нибудь бескрайней пустыне. Когда вокруг лишь чистейший песок, солнце и где-то далеко-далеко есть оазис, от которого зависит жизнь одиного путника. Как видите, недостаток людских законов и рамок компенсируется природой. Только не думайте, что я отхожу от темы и углубляюсь в какие-то скучные дебри, - Дмитрий снова улыбнулся. Почему-то ему нравилось улыбаться Идалии, но еще больше хотелось, чтобы эти его улыбки вызывали в ней симпатию. - О пустыне я вспомнил не случайно. Вы сказали о том, что прижились бы на Востоке. Знаете, я не встречал никого, кто был бы выносливее и терпеливее русских людей. Вот сейчас, сидя у Вас в гостях и смотря на Вас, я почти уверен в том, что Вам под силу было бы найти выход и приспособиться к любым жизненным условиям. Знаете, я вспомнил сейчас об одной жене султана Сулеймана Великолепного, которая прославилась в истории своей красотой, образованностью и любовью к искусству. На Востоке ее знают как Роксолану, но при рождении ей дали совсем другое имя, Анастасия. Она родилась в Малороссии, и была захвачена в плен турками. Благодаря своей блестящей внешности, она попала в гарем к султану, который в Порте называли Топ-Капа или Дом Радости. С помощью своего ума и женских чар, она добилась статуса законной жены султана, а в последствии ее старший сын получил титул наследника. Кстати, ее фамилия была Лисовская, - многозначительно ухмыляясь, добавил Арсеньев.
Идалия фон Тальберг: В обществе Дмитрия Васильевича Идалия Николаевна никак не могла отделаться от чувства какого-то приятного возбуждения, будто в крови откуда-то взялись пузырьки шампанского и теперь покалывали и тонизировали изнутри ее истерзанное сомнениями сердце. Она нравится господину Арсеньеву, Ида ощущала это шестым, присущим каждой женщине, чувством. И ей нравилось нравиться ему. Дмитрий Васильевич держался безукоризненно, но иногда в его взгляде и словах проскакивали какие-то обжигающие искры и нотки, которые, весьма смущали баронессу. Вот и теперь, когда он заговорил о султане и его славянской красавице-жене - в этом не было ничего предосудительного, но его улыбка... "Ну, как ему удается улыбаться одновременно робко и...соблазняюще?!" - при этой мысли щеки Ида вновь жарко вспыхнули. Поэтому она была вынуждена отвернуться к камину и сделать вид, что поправляет там плохо лежащее полено. Нет-нет, это надо заканчивать! Непременно! Дождавшись, пока краска несколько сойдет со щек, баронесса вновь обратила взор на Арсеньева. - Дмитрий Васильевич, наверное, это не очень вежливо с моей стороны, прерывать Ваш интригующий рассказ, но, кажется, у меня разыгралась мигрень, - сказала она. - Если бы Вы только позволили мне Вас оставить! Вышло убедительно. Арсеньев изменился в лице и, с тревогой рассматривая ее, кивнул, отставляя чашку с недопитым чаем. - Нет-нет, умоляю, допейте! Я еще не умираю, - усмехнулась Ида. - А потом, если Вы еще не устали, я могу проводить Вас в библиотеку. Там есть редкие книги, доставшиеся мне от отца. Думаю, они будут интересны даже такому искушенному знатоку, как Вы.
Дмитрий Арсеньев: - Боюсь, что сегодня я не сумею в полной мере оценить все достоинства Вашей книжной коллекции. С Вашего позволения, я отправлюсь отдыхать. И так уже непозволительно долго посмел занимать Ваше время, примите мои искренние извинения, я совсем забыл о времени в Вашем доме, - Арсеньев допил чай и поднял из-за стола. - Осмелюсь пожелать Вам приятных снов и скорейшего избавления от неприятной боли. Не утруждайте себя, я запомнил дорогу, - Дмитрий улыбнулся. - Еще раз благодарю Вас за гостеприимство, - он наконец-то откланялся и покинул гостинную. Закрыв за собой дверь в отведенную ему комнату, Митька оперся спиной на дверь с внутренней стороны и потер саднящий лоб. День выдался и правда длинным. Причем все воспоминания о службе меркли перед впечатлениями от вечерних развлечений. А отдыхать-то, оказывается, намного сложнее, чем работать. Глубокомысленно заметил Арсеньев и хлопнул себя по лбу, от чего немедленно поморщился. Придется приучаться стучать себе по голове левой рукой, а не правой... Вернувшись в опустевшую уже гостинную за забытым там халатом, Митя даже порадовался проблескам своего раннего склероза. В комнате до сих пор ощущался аромат духов хозяйки. Арсеньев встал за креслом, в котором сидела Ида и, погружаясь в какие-то свои мечты, рассеянно гладил бархат обивки пальцами, пока у дверей не кашлянул суровый слуга. Замечтавшемуся гостю пришлось, краснея, спешно покидать гостинную и скрываться в отведенной комнате от надзора недоверчивого дворецкого. Когда пострадавшая сегодня голова Арсеньева коснулась подушки, а глаза закрылись, перед его внутренним взором еще долго хороводом мелькали эпизоды прошедшего вечера, в которых принимала участие Идалия Николаевна. Последним ее образом, представшим Митьке до его отхода в мир снов, была обеспокоенная нимфа, с вершин спускающаяся к нему для того, чтобы оказать помощь...
Идалия фон Тальберг: Остаток ночи Идалия Николаевна провела неспокойно. Дело в том, что "тактическая" мигрень вскоре превратилась в самую настоящую, словно бы в наказание за ложь. Впрочем, ничего удивительного в том не было: столько событий за один день. Поэтому еще пару часов несчастная баронесса протомилась в постели, пытаясь свыкнуться с "гвоздем", который как будто-бы проворачивали у нее в правом виске. Наконец, основательно измучившись, она позвонила в колокольчик и приказала горничной принести пузырь со льдом - ей помогал холод, поэтому в леднике всегда держали емкости с небольшими осколками - специально на такие случаи. Вот только так и удалось уснуть в пятом часу утра... Проснулась Ида довольно поздно - часы на каминной полке показывали без двадцати одиннадцать. Для самой баронессы в том не было ничего необычного - она всегда ложилась и вставала поздно. Но сегодня в доме остался гость, поэтому было неловко задерживаться с завтраком, который не подавали, пока Идалия Николаевна не приказывала. Поэтому пришлось подниматься, хоть чувствовала она себя разбитой. Слава богу, хоть голова перестала болеть... Спустя приблизительно три четверти часа, Идалия Николаевна в утреннем уборе - платье, цвета слоновой кости, довольно закрытом, с высоким стоячим кружевным воротничком - его она выбрала, чтобы не казаться такой изможденной - вышла из своих покоев и направилась к той из гостевых комнат, которую намедни отвела для ночлега господину Арсеньеву. Она намеревалась пригласить его к трапезе - назвать это завтраком было бы поздновато, а обедом - слишком рано. А еще...ну, да. Все же баронесса решила просить Дмитрия Васильевича не рассказывать о том, что произошло сегодня ночью никому из их общих знакомых. Хотя, если говорить откровенно, их было немного. Оказавшись перед необходимой дверью, Ида тихонько в нее постучала и еще, на всякий случай, окликнула Арсеньева. Из комнаты в ответ раздалось, как ей показалось, приглашение войти. Баронесса повернула ручку, открыла дверь и шагнула в гостевую...
Дмитрий Арсеньев: Следуя своей давней, хотя и не слишком приятной привычке, Арсеньев проснулся как всегда не позже половины восьмого. Вспомнив, где он находится, и чему обязан этой своей ночевке - не смог сдержать улыбку. В лучах утреннего солнца вчерашние приключения казались еще более нелепыми. Дмитрия удивляло лишь одно: почему его голова не раскалывается на части, а наоборот в ней ощущается какая-то необычная для его организма легкость. Списав все это на лечебное воздействие хозяйки дома, Арсеньев приоделся, напялил халат и пошел искать слуг, чтобы выпросить у них свою одежду. Но здесь он потерпел поражение: его вещи еще не высохли, и их только пообещали посушить утюгами. Арсеньев смирился с неизбежным и поплелся искать библиотеку, размеры и наполнение которой повергли его в восторг. Он долго стоял у полок и водил пальцами по заветным корешкам. К Идалии Николаевне он хотел бы вернуться хотя бы из-за этого собрания книг, если бы его не отягощали намного более весомые причины. Наконец, Арсеньев выбрал пару фолиантов и, ощущая себя почему-то маленьким шкодливым ребенком, уволок их в выделенную себе комнату. Забравшись на кровать, усевшись по-турецки, Арсеньев приступил к изучению находок. За чтением время пролетело незаметно, и когда слуга принес его высущенную одежду, он еле вспомнил о приличиях и поинтересовался, не проснулась ли хозяйка. Ему ответили, что Идалия Николаевна встали и, наверное, скоро будут завтракать-с. Отвергнув помощь в одевании, Митька отослал слугу за забытыми им сапогами, и приступил к одеванию. В тот момент, когда раздался стук в дверь, он как раз надевал нательную рубашку. Показываться даже перед слугами полуголым Арсеньев почему-то не пожелал и предпринял попытку с задранными вверх руками как можно тише проскакать за ширму. Но вот незадача: до ширмы он добрался, но вместе с тихим скрипом двери раздался глухой стук падения ширмы, которую Митька по неосторожности слишком сильно толкнул локтем.
Идалия фон Тальберг: - Дмитрий Васильевич! - Ида осмотрелась по сторонам, но в комнате никого не увидела. Внезапно за спиной у нее раздался грохот, баронесса вздрогнула и, обернувшись, поняла, что это рухнула на пол расписная японская шелковая ширма, а прямо за ней, вернее, теперь уже над ней, и обнаружился тот, кого она искала. Арсеньев неистово сучил руками, выпутываясь из рубашки, в рукавах которой как-то умудрился запутаться и тихо чертыхался, внешне отдаленно напоминая античную скульптуру "Лоокон". Наконец, Дмитрию Васильевичу удалось вырваться из сковавших его уз, он сорвал с себя рубаху и оказался перед остолбеневшей Ида с обнаженным торсом и в крайне растрепанном от борьбы с коварным предметом своего гардероба виде. Несколько секунд баронесса, которая, как уже было сказано, оказалась огорошена подобным развитием событий, молча взирала на своего гостя, хлопая ресницами и не зная, что сказать, и что сделать. Вскоре, однако, рассудок к ней вернулся, а потому Идалия Николаевна тихо ахнула, прижала ладонь к губам и, мгновенно залившись краской, резко отвела в сторону взгляд. - Ах, сударь, простите меня за это вторжение! - пробормотала она, смущаясь еще больше от того, что ведет себя сейчас, как глупая пансионерка, но поделать с собой ничего не могла. - Я...я только хотела предложить Вам разделить со мной трапезу...Но, вижу, Вы еще не одеты... Что я несу? Господи, что я несу?!
Дмитрий Арсеньев: Смысла поднимать ширму Арсеньев уже не видел. Самое ужасное, что могло случиться произошло, и исправлять тут было уже мало что. Оставалось как можно скорее выйти из неудобной ситуации. А для этого нужно было либо одеться, либо выпроводить Идалию Николаевну из комнаты, и тогда уже одеться. Приводить себя в порядок на глазах у женщины, в которую влюблен (сегодняшние сны были тому неопровержимыми доказательствами) Арсеньев был совсем не готов, как морально, так и физически. Он понимал, что все сделает бесконечно неуклюже, и еще больше разочаровывать в себе молодую женщину не хотел. И так уже продемонстрировал наглядно свою покрасневшую рожу, встрепанные волосы и тот глупый вид, который принимает каждый человек оказавшись в полуголом виде. - Я... мне... п-позвольте п-пару минут... - вот все, что смог выжать из себя смущенный Митька, комкая с руках подлую рубашку. Давненько я не заикался... Ну одно хорошо, что хоть не по арабски ругаться начал. Поминание шайтана и прочих саксаулов могло еще больше напугать баронессу.
Идалия фон Тальберг: - Да-да, конечно! - Ида закивала головой, словно китайский болванчик, и пулей вылетела из комнаты в коридор. Облик взъерошенного полуобнаженного Арсеньева все еще стоял у нее перед глазами, рождая в еще не совсем здоровой - чем еще объяснить их там появление - голове абсолютно крамольные мысли. Так он, наверное, выглядит, когда...Ох, боже! С ума ты сошла, прекрати немедленно!!! Идалия Николаевна вновь на секунду прижала ладони к щекам, проверяя их "температуру" и пошла в столовую, где уже накрыли поздний завтрак на две персоны. ...Арсеньев, в самом деле, появился довольно быстро. Теперь он был идеально причесан и одет, но Ида все еще боялась посмотреть ему в глаза, а потому неопределенным жестом указала ему на место напротив себя, скосившись куда-то в сторону: - Прошу Вас, присаживайтесь Дмитрий Васильевич. Что Вам предложить? Вероятно, кофе?
Дмитрий Арсеньев: - Да, не откажусь. Спасибо, Идалия Николаевна, - за то время, которое ему отвели на приведение себя в порядок, Митька успел собраться с мыслями и внушить себе чувство невозмутимого спокойствия. Правда, состояние это отличалось шаткостью и неустойчивостью, но Арсеньев верил, что выдержит. В конце концов намного большее потрясение испытала бедная женщина, пришедшая пригласить своего гостя на завтрак. Поэтому функцию поддержания разговора Дмитрию нужно было взять на себя. - Идалия Николаевна, - ему показалось, или бедняжка вздрогнула от звука его голоса в установившейся тишине? - Я осмелился все же самовольно посетить вашу библиотеку, и нашел ее превосходной. Столь редкие тома достойны быть в самых достойных мировых коллекциях. Но меня восхитило, к моему стыду, даже больше чем наполнение, структура, в которой распределены книги. Идеальный порядок, царящий в Вашей бибилиотеке, подкрепляется очень высоким уровнем структуризации, и с точки зрения стороннего потребителя найти нужный том, или отыскать информацию по необходимой тематике не занимает более пяти минут. Скажите, Вы сами занимались упорядочением книг или это осталось еще от Вашего отца?
Идалия фон Тальберг: "Он издевается или мне это только кажется?" - думала Идалия Николаевна, слушая рассуждения Арсеньева о достоинствах отцовской библиотеки. Она не могла поверить, что Дмитрий Васильевич оказался способен так легко переключиться с очередного пикантного эпизода их непродолжительного знакомства и вновь говорить с ней так, будто они только что были представлены друг другу в какой-то великосветской гостиной... Впрочем, так было даже лучше. Ида вновь ощутила под ногами "твердую почву", а потому, наконец, немного успокоилась. - Да, то есть, я хотела сказать, нет. Вы правы, всем тем, о чем Вы говорите, занимался мой отец, он очень любил чтение, - Ида грустно улыбнулась. - Иногда мне кажется, что книги были ему дороже людей... Она замолчала, понимая, что опять, кажется, сказала то, что постороннему человеку знать не следовало бы, и опустила глаза. Ее семейные "скелеты" вряд-ли будут интересны Арсеньеву.
Дмитрий Арсеньев: Арсеньев смутился. Конечно, нынешние его ощущения не шли ни в какое сравнение с теми чувствами, которые он испытал несколько минут назад, когда та легкая ширма посмела упасть, но все же ему стало совсем не по себе. Его восхищение библиотекой было искренним и совершенно оправданным, вот только он не думал, что весь тот порядок, который так его восхитил, был восстановлен во вред нынешней хозяйке, которая, судя по ее словам, была лишена части родительской любви из-за страсти своего отца к книгам. Дмитрий всегда считал, что с семьей ему повезло: сестры были с ним очень добры всегда, и восполнили недостаток внимания родителей и пренебрежение старших братьев. Хотя на свой счет Арсеньев никогда не питал иллюзий, и был склонен скорее недооценивать свои силы. Вот только занимала его не собственная персона, а личность баронессы фон Тальберг. И вот что странно. Идалия Николаевна, несмотря на всю яркость своей красоты, притягательность своего обращения с людьми все чаще и чаще казалась Митьке одинокой. Он уже решил для себя, что брак у нее был не слишком счастливым, во всяком случае глубоких чувств между супругами не было. Но и после освобождения от бремени супружества, особого счастья в глазах молодой женщины Арсеньев разглядеть не мог. То свечение, которое так привлекло его на приеме у Бежецкого, в домашней атмосфере притушило краски, и стало от этого для Мити еще более приятным. У Идалии оказался пустой дом, неосвобожденные от вещей покойного мужа сундуки, периодическая мигрень и нерадостные детские воспоминания. В этот момент Арсеньев осознал, насколько он ее старше, и поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы ему позволили восполнить ту пустоту, которую оставил после себя невнимательный к дочке отец и глухой к нуждам жены муж. Развеять то молчаливое одиночество, которое поселилось в этом красивом доме. Он поймал себя на упрямом желании заставить Идалию улыбнуться, не вымученно, не наигранно, а искренне, чтобы и глаза засветились. Но, увы, Митька никогда не был уверен в своих шутовских талантах. И снова ему выпало разрушать установившуюся тишину. Но на этот раз он сделал это осторожней: предварительно хмыкнул, отставляя чашку с кофе, и только потом медленно поднял голову, заглядывая в лицо баронессе: - Идалия Николаевна, я все же не могу не восхищаться Вашим бесстрашием и христианским милосердием. Вы проявили ко мне такую заботу, хотя мы с Вами почти не были знакомы... Интересно, а что бы Вы сказали, если бы я признался в том, что специально испортил Вам платье на приеме Бежецкого, чтобы привлечь Ваше внимание? И потом, повел своих невольных сообщников к Вашему дому с надеждой снова увидеть Вас? Ну и, конечно же, нарочно подпилил ножку ширмы... - ожидая приговора, "смущенный и разоблаченный" Арсеньев прикусил губу и немигая смотрел на хозяйку дома честными-пречестными глазами. А уголки его губ подрагивали от напряжения сдерживаемой широкой улыбки.
Идалия фон Тальберг: И очередной раз Ида вскинула на Арсеньева удивленный взор. "Странный!" - вновь мелькнуло у нее в голове, относительно Дмитрия Васильевича, но теперь уже не в осуждающем, а скорее, восхищенном ключе. Каким-то образом этот незнакомый ей, в общем-то, мужчина чувствовал и понимал ее лучше, чем большинство тех, кого она считала близкими. Вот и теперь Дмитрий Васильевич как-то умудрился понять в ней эту перемену настроения при появлении не самых радостных воспоминаний из детства, хотя Идалия Николаевна всегда прекрасно умела скрывать свои эмоции и слабости. Впрочем, самое удивительное было то, что она сразу и безоговорочно вдруг решила принять безмолвно предложенную ей поддержку... - Что я скажу, Дмитрий Васильевич? - искренне и широко улыбнулась баронесса. - Лишь то, что Вы совершенно не умеете обманывать. Но зачем-то пытаетесь изобразить из себя барона Мюнхгаузена.
Сергей Машков: Когда старому слуге Машкова полегчало (у него был всего лишь вывих, но в этом возрасте даже простой вывих становился большой проблемой), была уже поздняя ночь, а если быть точнее, то наступило раннее утро. Ехать куда-либо в это время было слишком поздно (или слишком рано?), и Сергей лег спать. Но даже и во сне ему постоянно виделась изящная фигурка баронессы фон Тальберг. Она бросала ему в лицо какие-то фразы и поспешно исчезала. Машков пытался догнать ее, но едва она оказывалась рядом, как он понимал, что это другая женщина. Он искал Ида, спрашивал у знакомых и незнакомых, не видели ли они, куда она направилась, но они лишь разводили руками и отрицательно качали головами. Потому, проснувшись, Машков решил сразу же ехать к Ида. Неважно, что час посещений еще не наступил, но ранний визит простителен старому другу. К тому же Сергей не выносил ожидания, в бездействии он чувствовал себя больным. Итак, единственно возможным было ехать к Ида, немедленно, сейчас же, сию же секунду. Только Машков успел одеться, как слуга доложил о том, что: «акипаж гатов». - Уже иду, - крикнул в ответ Сергей. - А завтрак, кушать-то? – растерянно кричал вслед Фомич, вывих которого к утру прошел вместе с похмельем, после вчерашнего «лечения». Мчась по улицам Петербурга, Машков радовался утру, пустынным улицам Петербурга, красоте набережной Невы, а особенно тому, что через несколько минут он увидит Ида. Ида, которая бросила ему вчера такую длинную фразу… на одном дыхании: «Надеюсь, Вы не слишком скучали без меня, Сергей Андреевич. Что касается меня, то это именно так.», и убежала. Сейчас Сергей относил это происшествие в разряд своих побед. Не стала бы женщина, которой вы безразличны вести себя подобным образом. К тому же Ида, которая так строга и так привыкла сдерживать свои чувства, особенно в обществе. - Я к Ида Николаевне. Не надо обо мне предупреждать, баронесса будет мне рада. – быстро проговорил Машков лакею, не обратив внимания на то, как тот вылупил на него глаза, и в сбивчивых фразах пытался что-то сказать. Будет рада… в крайнем случае, нет. Но тогда я сделаю это утро радостным. Я просто обязан! Машков распахнул двери и увидел Ида… с мужчиной, наедине, в такой ранний час! - Доброе утро, баронесса. Доброе утро господин, простите, не знаю вашего имени…Какая щекотливая ситуация, бегу сюда как влюбленный школьник в неприлично ранний час, и застаю мужчину… Приехать сюда раньше меня? Немыслимо, невозможно… но не мог же он остаться здесь на ночь!
Идалия фон Тальберг: Идалия Николаевна и Дмитрий Васильевич как раз доедали свой завтрак, периодически обмениваясь улыбками и взглядами, когда двери в столовую неожиданно широко распахнулись и перед ними предстал...герцог Лейхтенбергский, собственной персоной. Ида едва не выронила из рук серебряную вилочку для десерта. Да, какое он имеет право вот так здесь появляться?! Без доклада, даже без предупреждения! Ведет себя, как будто...любовник! Последовал быстрый взгляд в сторону Дмитрия Васильевича. Он, кажется, тоже был несколько озадачен и тоже вопросительно смотрел на хозяйку дома, о которой теперь, наверняка, уже изменил свое первоначальное лестное мнение. И тут Идалии Николаевне пришел в голову план... Давая взглядом Дмитрию Васильевичу понять, что все в порядке, баронесса встала из-за стола и широко улыбнулась Сергею Андреевичу. - Приветствую Вас, сударь, - проговорила она абсолютно спокойно, хотя внутри все звенело от напряжения. - Не желаете ли присоединиться к нашей трапезе? Простите, я не ожидала Вашего визита, но это ничего. Немедленно прикажу принести еще один прибор, - она сделала знак лакею, что прислуживал им до сих пор, и тот удалился, оставляя их втроем. - Кстати, позвольте Вам представить моего друга, господина Арсеньева, - Ида намеренно немного выделила те слова. - А Вы, Дмитрий Васильевич, знакомьтесь с господином герцогом Лейхтенбергским... Ну, что же Вы так и стоите в дверях, Сергей Андреевич?
Сергей Машков: - Отчего же не присоединиться, благодарю вас баронесса. Действительно, отчего же не присоединиться к такой дружеской компании. Какая же она может быть в столь ранний час, только исключительно дружеской. И, Машков бы высказал все это, если бы не присутствие Арсеньева. Даже если баронесса и позволила себе лишнего, не пристало уважающему себя мужчине унижать женщину, к тому же при ее любовнике. Это слово показалось Машкову мерзким, грязным и циничным, таким неподходящим для Идалии Николаевны. Противоречие между тем образом, который он хранил о ней уже многие дни, и ее поведением особенно больно ранило Машкова. Ах, дурак-дурак. И следовало бы уйти. Твердил он себе вновь и вновь. И все прошел к столу и сел на указанное ему место, естественно только после того, как села хозяйка дома. Машков посмотрел в лицо Арсеньеву. Так вот, стало быть, каков мой соперник. Хорош. И держится достойно. Сергей знал, каким красноречивым может быть его взгляд и немедля отвел его в сторону. Посмотрел на Ида. A, может, и нет ничего? Может, он действительно только друг ей? Но разве может быть такое с Ида? Вот если б она была старухой, уродливой, тогда это было бы похоже на правду. Ах, если бы они только продолжили свой разговор, и были бы не так ошарашены… не так расстроены моим приходом, я бы поверил бы. Сергей действительно был готов поверить сейчас любой смехотворной лжи, но неловкое молчание затягивалось слишком долго. Так бывает, когда прерывается идиллия двух сердец, когда рушится гармония между душами. Так бывало между Машковым и Ида в Интерлакене. С какой горечью безвозвратной потери он сейчас вспомнил те дни. Вызвать на дуэль, и убить? Нет, тогда она еще сильней будет ненавидеть меня. Нельзя. Бороться, а ради чего? Желай она, она бы не сбежала вчера. Теперь Машкову стало совершенно ясно, что не от обиды за долгое отсутствие Ида Николаевна так быстро покинула его, а от нежелания видеть. - Приношу свои извинения за неожиданное вторжение. Нежданный гость хуже татарина, вот уж, правда. Уйти сейчас было бы неловко, да и просто смешно. Через минут пятнадцать можно было бы придумать какую-нибудь причину, объяснив свой ранний визит и поспешный уход. Причиной могло быть да хотя бы здоровье Анны Крестовской. Она женщина замужняя, Ида подруга ее. Сергей посмотрел на изящные часы, висевшие на стене столовой. Всего пятнадцать минут они должны отмерить, и тогда можно будет распрощаться и уйти. - Ида Николаевна, не слышали ли вы чего о здоровье нашего общего друга, княгини Крестовской?
Дмитрий Арсеньев: Наблюдая вторжение Машкова, Арсеньеву было за что себя хвалить. Во-первых, за здравомыслие. Его выбор между сюртуком и халатом мужа баронессы, оказался верен. Что было бы, если бы его застали за завтраком у Идалии в домашнем облачении? Во-вторых, за все то время практики держания себя в руках. Арсеньев сейчас был бы счастлив вскочить из-за стола и уйти вон из этого дома, который сумел обмануть его в ожиданиях. Вчера он решил, что ему здесь место. Что вдвоем у камина им с баронессой может быть хорошо, что она нуждается в нем, и что Митька своими силам сумеет сделать ее хоть капельку, но счастливее. Но, по первому впечатлению, место утешителя еще недавно было занято. Дмитрий не хотел даже думать об отношениях, которые связывают этих двоих, это было не его дело, в конце концов. Ему не хотелось докапываться до причин такого пристального оценивающего взгляда, которым наградил его Машков. И не желал гадать, зачем Идалия назвала его другом. Конечно, Арсеньев был бы счастлив носить это звание, но он не думал, что уже заслужил его. Во время всеобщего молчания, он пытался придумать какое-то оправдание своего пребывания в этом доме в столь ранний час, но здравомыслие подсказало ему, что не его это дело - объясняться. А значит, оставалось только сохранять спокойствие, допить этот чертов кофе и не скомпрометировать хозяйку больше, чем он уже это сделал. В ответ на извинения Машкова у него даже хватилось сил спокойно поднять на него взгляд и легко качнуть головой, чуть улыбаясь, успокаивая и разуверяя герцога в том, что он им мешает или его присутствие нежелательно. В разговор же о княгине Крестовской вмешиваться ему не было никаких причин, а потому, к своему счастью, Арсеньев продолжал хранить молчание.
Идалия фон Тальберг: - Кажется, все разрешилось благополучно. Впрочем, я не знаю. Князь увез Анну Александровну домой, а я...у меня не получилось увидеть Петра Евстафьевича до их ухода, Вы должны были знать даже больше, Сергей Андреевич, это было уже после того, как мы с Вами расстались... Сегодня я думаю нанести визит к Крестовским, чтобы все разузнать, - Ида намеренно дала понять Машкову своей несколько холодновато-отстраненной интонацией, что не забыла, как именно и на чем они вчера с ним расстались. После этого баронесса с лучезарной улыбкой посмотрела на второго из мужчин, присутствующих в ее столовой - Арсеньева, к которому обратилась гораздо теплее: - Ну, а Вы, Дмитрий Васильевич, не в курсе, чем закончилась та история? Если, конечно, это не ускользнуло из поля Вашего зрения. - улыбка приобрела несколько многозначительный оттенок. - Насколько я помню, вчера Вам было не до чужих переживаний? Хватало своих... ...Идалия Николаевна прекрасно осознавала, что поступает дурно, используя Дмитрия Васильевича, как орудие мести Машкову, обидевшему ее невниманием, но сегодня в ней явно проснулся какой-то злобный чертенок, которому удалось магическим образом заглушить голос ее совести. А потому она продолжала недвусмысленно провоцировать в Сергее ревность, совсем не думая о возможных последствиях и о том, как после этого к ней станет относиться ни в чем не повинный господин Арсеньев...
полная версия страницы