Форум » Петербург » Одержимость » Ответить
Одержимость
Елена Серебрякова: Время действия - 1833 год Место - Петербург. Участники - Лев Юрасов, Елена Серебрякова, позже Юрасова, Арсений Юрасов
Ответов - 21, стр:
1 2 All
Лев Юрасов: Лев Михайлович был мрачен. Впрочем, был он мрачен последние две недели, как пришло это злосчастное письмо от Марфы Константиновны и рухнули последние надежды на то, что эта дурь, деликатно именуемая Полиной "юношескими забавами", вылетит из головы его единственного, черт бы побрал, наследника. И сменится если не разумностью взрослого мужчины, то хотя бы уважением к сединам - да, сединам! - его почтенных родителей. Полине, разумеется, он соврал. Во-первых, не так уж и сильно, все равно поездка в Петербург рано или поздно должна была состояться по иным причинам; во-вторых, только причитаний да молебнов не хватало, чтоб уж и вся прислуга из уст в уста передавала преувеличенные многократно похождения молодого барина, да прыскала в кулаки. Так что супруга была свято уверена, что настроение мужа - исключительное следствие его дурного характера, да, наверняка, желудочных проблем, а все оттого, что не слушал бабушку Аксинью. Выслушав все эти бредни, выложенные с глубокомысленным видом, Лев Михайлович скрипнул зубами да велел закладывать лошадей. Камердинер всю дорогу опасливо жался в угол кареты, стараясь не попадаться барину под стеклянный взгляд; однако же барин не замечал его усилий. Он думал. Первый, яркий и чистый, гнев прошел, и вместе с ним - желание натыкать щенка мордой в... во что обычно их тычут. Осталось глухое раздражение и понимание, что такие меры ни к чему, кроме новых унижений не приведут для обеих сторон. Лев не хотел войны, и не хотел ломать характер единственного сына, хотя имел для этого и рычаги, и навыки. "Теперь и поздно уже ломать, - усмехнулся криво своим мыслям Юрасов, еще более пугая несчастного камердинера. - Опоздал ты, батенька, лет на восемнадцать". А чего хотел? Сознательности, черт возьми. Хотел быть уверенным, что если однажды его хватит удар или еще какая напасть - сможет умереть спокойно, и наследник примет дела уверенной рукой, а не спустит все на баб и карты. И матери не позволит раздать состояние армии шарлатанов. "Я в его возрасте, - с досадой раздумывал Лев Михайлович; да, он не был оригинален, а кто его осудит? - Я в его возрасте, калечный, искал средства спасти то, что чуть не угробил мой отец, и ничего, нашел. И Полина, кажется, так и не знает, отчего я на ней женился." По большей части размышления эти были обыкновенным брюзжанием разочарованного в отпрыске, как то случается сплошь и рядом, родителя, да и погрешил малость с возрастом наш лирический герой; однако ж и оно несло в себе рациональное зерно. "А если это и сыграло роль? - вертелся Юрасов без сна на жесткой койке в придорожном трактире. Трактирщик, шельма, обещал барские аппартаменты, ох и получит поутру. - Мне некуда было деваться, я был за всех в ответе. А Сенька что? У Сеньки папаша есть, да такой папаша, что все по-своему ставит." К утру приступ раскаяния прошел; последствия клоповьих укусов, увы, были куда более постоянны. Однако же бессонная ночь того стоила, она дала прекрасное решение проблемы. "Стану жаловаться на здоровье, - решил Лев Михайлович, удобно устраиваясь в карете. - Тем более, что это недалеко от истины, я уже не мальчик. И женю." С этой счастливой мыслью он заснул, как младенец, под скрип полозьев, отметив, что решать вопросы женитьбой начинает входить в привычку. Оставшуюся часть дороги он развлекался, пугая камердинера грозными взглядами, да наслаждался великолепием бескрайних, бескомпромиссно белоснежных просторов. В последний день они выехали засветло, едва дав лошадям отдохнуть: Юрасов надеялся застать сына дома. Еще не хватало бегать по Петербургу в поисках чада, или, того хуже, ждать. Хуже ожидания он не смог придумать уже ничего. Неожиданное прибытие Юрасова встревожило сонный поутру дом, поскольку, как всегда, сулило ревизию и неприятности; и, пока Лев Михайлович, тряся мокрым снегом с дохи, выговаривал дворецкому за сугробы у ворот и нетопленый камин, дурная весть разнеслась по дому: "барин приехамши и злой как чорт в Крещенье". Оный же барин, удовлетворившись приданным челяди рабочим импульсом, велел подать чаю в библиотеку. - И Арсения Львовича просите ко мне, как проснется, - буркнул Юрасов, удостоверившись, что отпрыск еще изволил почивать. В библиотеке он занял стратегическую позицию: устроился с книгой за столом, в центре же оного поместил злосчастное письмо с неполным, но и без того впечатляющим перечнем прегрешений наследника. Письмо белело на полированном мореном дубе вызывающе, как исподнее почтенного, но в пух проигравшегося господина.
Арсений Юрасов: Утренний сон – это хрупкая субстанция. Она уютно обволакивает сознание, но любой шорох или шепот заставляет покинуть страну грез. И тогда приходится открывать глаза и окунаться в мир банальных вещей. Вот и сейчас, даже еще не проснувшись, Арсений уже ощутил какое-то постороннее движение, совершенно невозможное в том дивном месте, где он сейчас пребывал. Это был легкий шорох, почти шелест. Но не шум прибоя – хотя в своем сне молодой человек действительно сидел на берегу океана. И даже не шорох юбок прекрасной богини подле него. Такой звук могли издавать лишь мягкие домашние туфли камердинера Гришки, который явился в комнату барина, чтобы его разбудить. В свое время Арсений Львович сам настоял, чтобы тот носил по утрам подобную обувь – не хватало еще просыпаться под топот и грохот. Но сегодня и этот едва заметный шум казался преступлением – так блаженно ощущал себя Юрасов во сне, что ну никак невозможно было покинуть эту грезу. А пришлось. - Ну и какого черта, изверг ты этакий, шумишь на весь дом?! – лениво потягиваясь и еще не раскрывая глаз, произнес молодой человек. - Час который теперь? - Да четверть одиннадцатого. Я бы будить вас не стал, Арсений Львович, да внизу уже дожидаются… - Что, в четверть одиннадцатого дожидаются?! – удивился Арсений и сел в постели. Гришка тут же услужливо подсунул ему под спину подушки, и молодой человек, откинувшись на них, расправил перед собой одеяло и стал ждать утренней чашки кофе, - И кого же это там нелегкая принесла по мою душу? Ни один добрый христианин в такую рань точно не явится! Стащив ватную грелку с кофейника, Гришка тем временем уже налил горячий и ароматный напиток в маленькую серебряную чашку и протягивал ее барину, стараясь одновременно придать своему лицу виноватое выражение. Будто заранее извиняясь за ту весть, которую вынужден будет вот-вот преподнести Арсению Львовичу. - Барин Лев Михайлович пожаловали. С утра пораньше. Часа полтора, как здесь! – выпалил он, наконец, на одном дыхании. Новость действительно была неожиданной – но это еще ничего. Куда хуже, что она была неожиданной неприятно. Утренний кофе от нее сразу приобрел отвратительный привкус, а само утро – снежное, морозное, солнечное – вдруг резко посерело. - Так долго? – в общем-то, переспрашивать было незачем. Отец и прежде имел обычай являться сюрпризом в любое время суток, словно специально стараясь застать врасплох. «Ох не пряники он мне привез, не пряники!» - вздох, который сопровождал это размышление, вместил бы в себе всю скорбь мира. Да только вот, есть ли смысл скорбеть заранее. Высунув из-под одеяла ноги, Арсений тотчас нырнул ими в домашние туфли и поплелся к туалетному столику, на кресле возле которого уже лежали приготовленные Гришкой пара шелковых жилетов и три разноцветных шейных платка – обязательный утренний ритуал. Но сегодня ничего этого было не нужно. - Давай черный жилет и черный платок. Излишества нам ни к чему. Спустя полчаса, одетый, будто на прием к Государю, Арсений неспешно спустился в библиотеку. Отец читал, сидя в кресле и его появление будто и не заметил. Выждав еще минуту, молодой человек кашлянул, привлекая к себе внимание и, растянув губы в улыбке, приличествующей данному событию, начал приветствие: - С добрым утром, батюшка! Вот уж неожиданность, так неожиданность! Не иначе, как почта наша оплошала – не получал я известий о вашем приезде! Иначе уж приготовились бы мы к нему! Досадливо махнув рукой, Арсений заметил на столе перед отцом разложенное письмо. Еще бы его не заметить, когда этом столе у него самого отродясь ничего важного не держалось. - Но надеюсь, что вы не из-за беды какой приехали нынче в столицу?
Лев Юрасов: Искусство ждать Лев Михайлович почитал одним из важнейших навыков, коими ему довелось овладеть, и среди них - наисложнейшим. Раз за разом почтенный господин подавлял в себе порыв вскочить, и, топоча сапогами, отправиться самолично будить отпрыска, а затем выдать ему все, что положено - за то, что пришлось спешно ехать, за то, что заставляет отца ждать, за все учтенные и неучтенные прегрешения и еще немного для профилактики. Не дозволялось ему даже малости - бродить из угла в угол, порыкивая на редких слуг; те избегали отделения ада, в которое временно превратилась библиотека, являясь лишь по необходимости, подать чай, унести пустую чашку да затопить камин. Видимо, чуяли: внешне старший Юрасов выглядел вполне благопристойно, хмурился не больше обычного, на челядь не глядел. После часа ожидания он даже увлекся книгой. Все эти новомодные сентиментальные сопли вызывали некий брезгливый интерес: до каких границ сможет дойти унылый главный герой, а главное, есть ли предел у его, Льва Михайловича, терпения? Явление возмутительно свежего наследника прервало эксперимент, однако настоящее испытание терпения только начиналось. Практика показывала, что сохранять спокойствие в разговоре с собственным сыном - задача куда более сложная. Деликатное покашливание указывало, что Арсению надоело ждать, а также подтверждало, что равнодушие старшему Юрасову удалось изобразить вполне достоверно. Тихо хмыкнув, он захлопнул книгу и поднял взгляд на наследника. - День уж, Арсений, - проворчал Лев Михайлович, стараясь отыскать на лице сына следы вчерашней гулянки, или в чем там довелось участвовать отпрыску давеча? В том, что нечто подобное имело место, он не сомневался - иначе с чего бы человеку спать до обеда. Не найдя ничего, Лев снова убедился в преимуществах молодости. - Вот именно, приготовились бы. Потому я ничего и не посылал, - наверняка сын и так прекрасно понимал это. Так к чему недомолвки? Можно было, конечно, детально обсудить цены на уголь и железняк, заодно уж дороги и погоду, перейти к столичным слухам, окольными путями упомянуть и дошедшие до глубинки, утаив их источник. Именно это и считалось достойным ведением дел; Льва тошнило от такого словесного менуэта, хотя зачастую он приносил неплохие результаты. - Садись, Арсений, - сухо сказал он, указывая на кресло напротив бесполезной уже книгой, которая, скорее всего, так и не будет дочитана. - Я приехал, чтобы поговорить с тобой. Возможно, ты уже и догадался, о чем. Во многих грехах можно было обвинять драгоценного отпрыска, однако же глупость к таковым не относилась. Будь так - все оказалось бы куда легче и сложнее. - Читай, - старший Юрасов кивнул на письмо; на скулах показались желваки и пропали, выдавая отношение к этому образчику эпистолярного жанра и его сюжету. - Читай-читай, не смущайся. Я начитался уже. И сыт по горло, - внушительно добавил он. "Любезный государь Лев Михайлович", - начиналось сие злосчастное письмо; далее, спустя полстраницы непременных рассуждений о погоде и здоровье домочадцев, убористым аккуратным почерком Марфы Константиновны, сухим канцелярским стилем, которому позавидовал бы и чиновник, был дан список сплетен, как подтвержденных, так и нет. Их объединяло одно: Арсений Львович в качестве действующего лица собственной персоной. При желании Лев мог бы цитировать на память: "... замечен в будуаре госпожи Турчаниновой господином Турчаниновым, вследствие чего состоялась дуэль с оным господином... " Стиль этот, признаться, стал раздражать его письму к третьему: к примеру, неясно, была ли хороша собою г-жа Турчанинова (хотя, скорее всего, была), что сказал оный господин при встрече (хотя, наверняка, ничего хорошего), и сколько таких встреч осталось неучтенными. Однако даже и в таком свете послания читались как недурной роман. Осталось придумать достойное название.
Арсений Юрасов: Что Арсению всегда нравилось в их с отцом отношениях, так это их предельная честность. Они отродясь не играли ни на публику, ни между собой в любящих и жаждущих теплых отношений людей. Но иногда Юрасова-младшего все-таки брала по этому поводу какая-то смутная досада, особенно теперь, спустя три года жизни в столице. Среди его новых приятелей было немало молодых людей, которые запросто называли своих отцов «мой старик». И слышно было в этих словах столько тепла, уважения, восхищения! Ну, разве что иногда немного благоговейного страха. Однако если бы самому Сене пришла в голову подобная блажь, то интонация вышла бы совсем иной. Скорее всего, это прозвучало бы это несколько фамильярно и без должного почтения. Да и потом, до старика Льву Михайловичу еще было очень далеко, глядя прямо сейчас на отца, юноша понимал это весьма отчетливо. Присев напротив, Арсений взял указанное письмо, и начал его читать. Первая мысль, посетившая его еще на первых строках, которые Юрасов проскочил, не вчитываясь особенно, была о том, что женщины, должно быть, действительно делятся на три типа. Первый – это такие, как его матушка, которую ничего кроме ее самой и того, что с ней может приключиться, сроду не интересовало. Второй тип – сплетницы. К этому типу относилась милейшая тетушка Марфа Константиновна. Читая ее письмо, Арсений просто поражался, как могут изменяться в их устах самые обыкновенные события, обрастая порой совершенно фантастическими подробностями. Был еще и третий тип женщин. И им молодой Юрасов искренне восхищался. Женщины мудрые, спокойные и в первую очередь, стремящиеся к всеобщему благу. Оставались, правда, еще девицы. Но их Арсений никуда не записывал – они еще не сформировали свои натуры и могли, волей судьбы и их окружения, превратиться во что угодно. Эмилия Турчанинова оказалась женщиной второго типа. Читая про дуэль, молодой человек едва сдерживался от смешка – только губу закусил. Хорошо, что в письме не расписан в подробностях итог этой «дуэли». С другой стороны, жаль, что и истинная ее причина не обозначена. Эмилия была старше Арсения на шесть лет. Это не мешало ему восхищаться ее красотой и умом. Но романа между ними не было, одни лишь дружеские отношения, в возможность которых отец в жизни бы не поверил. По его разумению, дружбы с женщиной не существует в природе – всегда будет какой-то умысел. А вот Арсений, напротив, всегда ценил такие тихие отношения, немного напоминавшие отношения между братом и сестрой… Та же злосчастная история случилась в основном из-за болтливости слуг, которые могли бы встать на сторону хозяйки, но до смерти боялись истинного демона в человеческом обличии, ее супруга. Господин Турчанинов отличался буйным нравом – не раз избивал жену, хотя слугам перепадало, конечно, чаще. Вот кто-то из них, видно, желая выслужиться, и доложил, что в комнатах хозяйки последнее время часто бывает Юрасов. Последовал вызов… Арсений пообещал Эмилии не убивать ее мужа, но разве не имел он права наказать его?! Потому после их дуэли господин Турчанинов почти две недели не мог сидеть, проводя досуг в позе римского патриция, дни напролет возлежащего на кушетке. При этом Арсений серьезно предупредил его, что в следующий раз, если доведется услышать об обидах, наносимых Эмилии, он выступит в роли ее рыцаря и без честного поединка… Ну, хорошо, что же еще в этом письме? А, карточные долги! Куда же без них, правда, и тут тетушка несколько ошиблась, но ведь она воочию не наблюдает, как Арсений играет и не видит, что он выходит из игры, едва проигрыш достигает определенной суммы… Так, а вот это правда. В прошлом месяце они с друзьями и вправду искупали в Неве городового. Только он и сам виноват. Принял их шумную компанию за бандитов и, спасая молодого человека, ринулся за ним в реку. Благо, все было у самого берега и никто не утоп. Но смотрелось со стороны невероятно смешно. На губах у молодого человека мелькнула улыбка, едва он вспомнил, какими словами ругался тогда почтенный служитель закона. - Марфе Константиновне бы на разведку служить! Врагов дезинформировать! Ибо, подобной ерунды я в жизни своей не читал, - Арсений пожал плечами и бросил лист перед собой на стол, - Ну, допустим, кое-что здесь правда, хотя она изуродована почти до неузнаваемости. Вы хотите получить объяснения, отец? Извольте, я готов их дать по каждому пункту сполна. Могу принести и расчетные ведомости свои, коли вам хочется узнать мое финансовое положение. Но, право слово, это все так скучно!
Лев Юрасов: Лев Михайлович внимательно наблюдал за выражением лица сына. Что он ожидал там увидеть? Досаду, гнев, раскаяние; возможно, даже некое опасение. Лев не почитал себя великим знатоком человеческих душ, отнюдь, чаще всего люди поступали самым загадочным для него образом; однако, нечто подобное, скорее всего, он испытал бы сам. Выражение вежливого интереса на лице наследника (дескать, экую забавность папенька привез)медленно сменялось... чем? Дрогнули губы, мелькнула лукавая искра в глазах - позвольте, да ведь шельмец смеется! - Так тебе смешно? - голос звучал тихим рокотом далекой грозы. Брови, и без того не выражавшие безмятежности, и вовсе сошлись на переносице; пару недель назад, попадись сын под горячую руку, шуму было бы куда больше. Несчастная книга со стуком приземлилась на стол, ибо велико было желание применить ее не по назначению; велико - но недостойно дворянина. - Марфа Константиновна не претендует на звание твоего летописца, Арсений. Она - голос общества, это надобно понимать. Эта, как ты говоришь, ерунда - то, что знают все, это и есть слухи. Внутренние волнения требовали действий, и в который уже раз Лев Михайлович подавил желание вскочить и - хотя бы! - заходить по комнате. Он сцепил пальцы на колене, откинувшись в кресле от греха подальше, и продолжил: - Не нужно ничего объяснять. Каждому не объяснишь, а я поверю тебе и так. "Кому иначе верить?" - мелькнула горьковатая мысль. Доселе Льва Михайловича как-то не смущало, что он не верил никому и проверял любое слово: не в укор, а для надежности. А теперь поди ж ты, размяк. Видно, старость. - Скучно. Вот оно что, - Лев все-таки не выдержал, встал, качнулся медведем; подобрал трость и затопал вокруг кресла. Колено немного ныло, наверное, снег пойдет. - Я тебе вот что скажу, Арсений. Прямо скажу: ты знаешь меня, я темнить не люблю. Ты взрослый мужчина; ты неглуп и образован; ты не подлец и не мошенник, мне не стыдно за тебя, хотя таких писем дома целая стопа. Проблема в том, - он остановился, пристально, по обыкновению, уставившись на наследника, - что, глядя на тебя, я вижу мальчишку. Мальчишку! А мне нужен наследник. Бабы, дуэли, купания в Неве, прости господи! Почему-то именно эти купания более всего нанесли душевную травму несчастному Львы Михайловичу. Стукнув раздраженно тростью в пол, он, куда и хромота девалась, заходил по библиотеке снова, меряя паркет широкими шагами. - И вот скажи мне, сын, - низкий голос стал почти вкрадчивым. - Как я могу быть спокоен? Я-то ведь уже не мальчик. Я почти старик. У меня слабое сердце. "И нервы!" - И если завтра, или послезавтра, или через месяц я умру - не перебивай, пожалуйста, - что останется? Останется состояние, не такое великое, чтобы можно было пустить все на самотек, да мальчишка, которому скучно заниматься делом, а хочется купать городового! Про мать я вообще молчу. И Лев действительно помолчал, глядя в огонь камина. Эта душещипательная проповедь, неожиданно, задела его куда глубже, чем ожидалось, превращаясь скорее в исповедь. "Размяк, как есть размяк, старый хрыч, - неодобрительно подумал себе Лев Михайлович. - Заканчивай давай сопли. Тьфу, все это книжки ваши сентиментальные." - Таким образом, - сказал он сухо, не отрывая взгляда от огня. - Я решил. Передам тебе все дела: поместье, заводы, шахты, партнеры - это все теперь твоя задача, а ты - почтенный господин, которому не подобает поведение, подобное описанному. Старший Юрасов отвернулся от огня; что-то скрипнуло - то ли несчастная трость, то ли паркет, то ли колено Льва Михайловича. - Кроме того, - уже спокойно закончил он, - ты должен жениться. Почтенному господину необходимы наследники, желательно несколько, чтобы не возникало таких ситуаций. Невесту можешь выбрать сам - или ее выберу я. Рекомендую первый вариант.
Арсений Юрасов: Все, что говорил отец во время своего долгого монолога, Арсений мог бы с легкостью оспорить. Во-первых, слухи и сплетни – это именно слухи и сплетни, и мало кто, кроме родителя и Марфы Константиновны, к ним относится серьезно. Во-вторых, практически о каждом молодом человеке в Петербурге ходят подобные слухи. И чем их больше, тем более завидным кавалером для дам обычно является объект обсуждения. Ну, а в-третьих, здоровье Льва Михайловича не вызывало опасений. Достаточно было взглянуть на него хотя бы сейчас, пылающего праведным гневом. Буквально на глазах преобразился! Если и не помолодел, то выглядеть явно стал как-то выше и значительнее. И сразу как-то понятнее стало, почему рабочие на заводах старались всуе не поминать имя хозяина, а самого его лишний раз не гневить. Впрочем, все, что Арсений выдумывал отцу в ответ, тотчас исчезло из головы, едва до молодого человека дошел смысл последнего, из того, что им было сказано. - Жениться?! – неуверенно повторил он, изменившись в лице и резко обернувшись ко Льву Михайловичу. Затем вскочил со стула и подошел к родителю ближе, словно надеялся рассмотреть на его, обычно мало что выражающем лице хотя бы какие-то признаки того, что все это шутка. Но тот стоял у камина спокойно. И был, к тому же, явно доволен эффектом, произведенным на отпрыска, поглядывая на того с отчетливо читающимся во взоре вызовом. Арсений испытал досаду: на себя – за то, что поддался эмоциям и позволил отцу увидеть его растерянность, и на отца – за его безжалостность. Но уступать ему так просто не собирался. - И как скоро мне предстоит жениться? – с опаской, но уже спокойнее поинтересовался он, попутно соображая, кого из знакомых можно было бы назначить себе в невесты? Вопрос простой лишь на первый взгляд. Однако женщины, с которыми Арсений обычно общался, либо не подходили для создания семьи – отец определенно не позволит ему жениться на балерине или актрисе, либо уже были замужем, причем давно. И почти всегда были старше самого молодого человека. Но позволить отцу выбирать будущую мадам Юрасову без своего участия было все-таки слишком унизительно. Отец-то выберет, можно не сомневаться! А ему после терпеть эту особу подле себя остаток дней. Внезапно перед глазами юноши нарисовалась вполне отчетливая картина – дом в Малаховке, где сам он он сидит в собственном кабинете, облаченным в халат и колпак, читает отчеты по управлению заводами. И тут вдруг заходит супруга – в домашнем платье, поверх которого накинут шерстяной капот, на голове чепец, из-под которого выглядывают кудри в папильотках, и предлагает ему пойти пить чай с бубликами. А в столовой, вокруг стола богомолки и приживалки. А из сада, тем временем, крики и визги детей – сразу шести маленьких девочек… «Почему именно с бубликами?» – попытался одернуть себя Арсений, но наваждение не отпускало. И было по-прежнему невыносимо жалко себя, будущего. - Хорошо, я найду себе невесту. Только не так сразу. Ну, дайте мне хотя бы немного времени!
Лев Юрасов: Лев Михайлович ожидал возражений. Возмущений. Обвинений, в конце концов, и был к ним готов. Обычно отпрыск всегда находил, что возразить, и споры порой затягивались надолго, пока обе стороны, измотанные сражением, не оставались при своем или пока Лев, пользуясь преимуществом положения, не пускал в ход грязные, но действенные приемы. И вот теперь, кажется, открыт еще один; жаль, что он так скоро потеряет актуальность. Неподдельное, чистое смятение, возникшее на лице сына, отражавшем обычно тщательно срежиссированную скуку, максимум - вежливый интерес, стоило неприятных моментов, пережитых Юрасовым в две последние недели. Отвечая спокойным взглядом на встревоженный взгляд Арсения, он даже развеселился. "Будто не женитьбу ему предлагаю, а ссылку на каторгу. Или, к примеру, прогулку в исподнем по Невскому... Хотя, возможно, эта перспектива оказалась бы даже предпочтительней." Впрочем, подобная реакция становилась вполне понятной, стоило только вспомнить их с Полиной пример семейной жизни. Чего уж тут радоваться. Возможно, он почувствовал бы раскаяние - однако виноватым себя в том балагане, что подразумевалось под его браком, не считал. Так распорядилась судьба, и стоило благодарить Бога, что хоть один наследник у него был. Не лучший, но и не худший из возможных вариантов. - Чем скорее, тем лучше, - мягче, чем следовало бы, ответил Лев. Перед смертью не надышишься, а решив - нужно делать, не оттягивая неприятные дела на потом. Ну вот, уже и он стал считать это неприятным делом, женитьбу-то?! Глупости какие. Человек не волен решать, кем родиться, не волен решать, мужчиной быть или женщиной, слугой или господином, иметь талант или не иметь, умирать или нет. С чего же тогда к продолжению рода относиться так? Есть долг, и долг нужно исполнить, вот и все. - Ищи, Арсений. На титул да деньги не смотри: есть - хорошо, нет - и сами с усами. Главное, чтобы была здорова, неглупа и тебе не противна. Ну, да не мне тебя учить. Снова заныло колено, возвещая перемену погоды и его, Льва Михайловича, дурное настроение, потому как попробуйте сохранять приподнятое с больным коленом. - А сроку тебе дам неделю. Можно было управиться куда быстрей, но Лев решил дать сыну поблажку. К тому же, излишняя суетливость тоже не приносит ничего хорошего. - Ну что же, Арсений. Надеюсь, мы правильно поняли друг друга, и более не вернемся к этому разговору. Через неделю у тебя должна быть невеста, к концу сезона - жена. По возвращении на Урал передаю тебе все дела. И он, неторопливо постукивая тростью, направился к выходу. Впрочем, в свете последних событий... - Арсений, и еще. Я хочу нанести визит Марфе Константиновне. Если желаешь, можешь составить мне компанию. Премерзкую книгу он захватил с собой. Нужно же довести эксперимент до конца.
Арсений Юрасов: - Неделю? Всего одну неделю? Отец, я ведь не лошадь выбирать буду, а будущую жену! Хотя бы месяц! – но Лев Михайлович уже выходил из кабинета, поэтому реплика Арсения прозвучала ему в спину. Чувствуя нарастающее раздражение, молодой человек решил все-таки добиться своего. За столь короткий срок он действительно не мог бы справиться с поставленной задачей, ведь все же существуют критерии, по которым подбирают будущих жен. Можно было бы обратиться за помощью к Юлии Михайловне, родной тетушке, которая всегда снисходительно относилась к племяннику и его шалостям. Именно ее салону он, в частности, обязан знакомству с Эмилией, так почему бы тетушке не озаботиться и более серьезным для него делом? Уже покидая кабинет, Лев Михайлович обронил, что желает наведаться к Серебряковым. Собственно Арсений теперь и сам был вполне не прочь поглядеть на Марфу Константиновну – виновницу вдруг свалившейся на него радости. - Сейчас только одиннадцать. Вы собираетесь нанести визит женщине с самого утра? Это не провинция, принимать здесь начинают позже. К тому же, вы с дороги, отец. Вам бы платье сменить, да поесть? Вы ведь не завтракали? Я тоже. А уж после я с превеликим удовольствием вместе с вами навещу мадам Серебрякову. Возражение было резонным, посему Юрасов-старший спорить на этот раз не стал. Арсений отдал распоряжения накрывать завтрак, а отец удалился в комнаты, которые обычно занимал, приезжая к нему в гости. Через полчаса они снова встретились в столовой. Завтрак прошел почти в полном молчании, каждый из мужчин думал о своем. Тишину нарушали лишь общие фразы – о здоровье матушки, о снежном покрове, что укрыл уже все поля в губернии, о сломанной ноге соседа, который упал с саней… Арсений слушал, кивал, что-то отвечал. Но мысли его были полностью заняты грядущим. Нет, он уже не воображал себе халаты и бублики, но всерьез думал, где ему искать девушку, которая должна будет стать ему супругой. «Готский альманах», вот, что ему нужно! Недавно, помнится, они как раз подобным образом развлекались с друзьями. Матушка Лео, княгиня Борисова, решила женить старшего отпрыска, но красавицами со столичной ярмарки невест не удовольствовалась, полагая, что сын ее достоин невесты заграничной. Потому специально и выписала это знаменитое издание, где достоинства девиц самых знатных европейских фамилий расписывались, словно стати чистокровных лошадей в специальной литературе. Все, что нужно знать заводчику: от момента основания рода и до наших дней, со всеми достоинствами членов семьи, включая и саму девицу на выданье. Так, красоту одной из них описывали там словами, достойными пера поэта, но в конце приписывали, что она глуха от рождения. У другой была хромота, которая, верно, должна было «компенсироваться» чистым сопрано барышни, которая, как сообщалось дальше, «прекрасно поет знаменитые оперные арии». Иногда на страницах даже встречались портреты представителей самых знатных семейств… Но все это, конечно, несерьезно – кто из тех, чьи имена вписаны в данную книгу, решится выйти замуж на сына русского дворянина и промышленника? Скромнее надо быть, Арсений Львович! Спустя пару часов после завтрака, Юрасовы отправились с визитом к Марфе Константиновне. Отец поехал в экипаже, а вот Арсений захотел проветриться и велел оседлать коня – превосходного андалузца, недавно выигранного в карты у Раевского. Госпожа Серебрякова не стала томить своих гостей долгим ожиданием. Вошла в гостиную всего через пару минут, следом за ней – девушка с подносом, на котором стоял чайник и чашки. Порой Арсений буквально ненавидел светские визиты, а все из-за этого обязательного чайного ритуала! В иной такой день случалось напиваться чаю на две недели вперед. - Какая неожиданная и приятная встреча, Лев Михайлович! – низкий и глубокий голос Марфы Константиновны сразу же будто бы заполнил своим звучанием все пространство комнаты, - И вы, Арсений Львович, давно у нас не были! Совсем позабыли родственницу свою! «Зато вы почти обо всем упомнили, а что не упомнили – так на бумажке записывали, и потом батюшке в письмах докладывали!» - пока Арсений мысленно произносил эту фразу, он успел склониться к протянутой ему женской руке, коснуться губами воздуха над тонкой тканью митенок и выпрямиться с сияющей улыбкой на губах. - Дела, Марфа Константиновна, дела! Ни минутки…, - дальше он замолчал. Отец глядел на него серьезно и если не с угрозой, то с предостережением. - Ну, садитесь и рассказывайте. Дальше они минут десять скучно беседовали о том же, что Арсений уже успел до этого обсудить во время завтрака с отцом: матушка, погода, дальняя родня, дела производства. А потом Марфа Константиновна вдруг вспомнила, что нужно позвать в гостиную старшую дочь Елену. - Она нынче с Боренькой гуляет на заднем дворике. Арсений Львович, а не желаете ли сами за ней сходить? Задний двор маленького особнячка Серебряковых был устроен, как парк, посреди которого находился пруд. Летом там плавали красивые зеркальные карпы, а теперь он замерз и использовался в качестве домашнего катка. Там-то частенько и веселились Еленка и ее младший брат. Появление на крыльце Арсения, занятые собою, они пропустили, чем молодой человек не преминул тотчас воспользоваться: сгреб с балюстрады снег, слепил из него увесистый шарик и запустил им в парочку, метким ударом сбив с головы Бори его бобровую шапку.
Лев Юрасов: Вот, теперь подозрительно послушный субъект с лицом Арсения куда больше напоминал Льву Михайловичу его сына. "Только бы спорить, - довольно ухмыльнулся отец, пользуясь тем, что лица его уже не видно и поле боя - в этот раз - осталось за ним. - Чего там месяц выбирать? И полдня хватит, чтоб в глаза посмотреть да парой слов перекинуться; еще полдня - с родителями договориться. А узнать человека по-настоящему - и жизни не хватит, так и пытаться нечего. Поймет когда-нибудь." Приставать к сыну с подобными нравоучениями он перестал давно, а сын не искал его советов, возможно, потому, что слишком часто получал указания. А возможно, потому, что, как это бывает в молодости, все знал сам. Следующее замечание сына - вернее, целый набор! - убедили Льва во втором варианте, и некое подобие раскаяния исчезло так же быстро, как явилось. "Отца учить вздумал!"- с неким оттенком восхищения, которое мы испытываем к отчаянным людям, подумал старший Юрасов, останавливаясь на пороге и удивленно вздымая брови. - "Когда мне ездить, куда и в чем!" Набрав побольше воздуху в грудь и сощурив воинственно глаз, он обернулся для достойного ответа - и тут вспомнил, что обещал себе не давить на отпрыска. Как тут воспитаешь в себе инициативность, ежели отец родной рычит в ответ на советы? - Акхм, - изобразить улыбку оказалось непросто, и вышла она не лучшим образом: лицевая мускулатура Льва Михайловича нуждалась в соответствующей подготовке перед таким сложным упражнением. - Благодарю, Арсений. И сам так хотел поступить. И ты, - воодушевлен успехом, продолжил он передавать полномочия, - не распорядишься ли насчет экипажа и обеда... завтрака? Это было довольно необычно - добровольно отказаться от контроля ситуации, и не сказать, что приятно. Лев Михайлович всю свою жизнь в той или иной мере контролировал окружающий мир, а уж в собственном доме?.. "А вдруг повар, шельма, некрепким чай заварит?" - терзался он, наблюдая за камердинером, колдующим над шейным платком. Камердинер чуял упрек и нервничал, пальцы его дрожали. Лев Михайлович не замечал, поглощен мыслями о возможном чайном конфузе. Однако чай оказался приятным, вафли не подгорели; отсутствие проблем принесло предчувствие проблем в грядущем. "Уж лучше бы вафли спалил, право слово!" - сердился Лев Михайлович. Потому что ежели тут ничего не упущено, значит, подадут коляску вместо кареты, или лошадь охромеет на полдороги, и придется ехать на извозчике, как какому-нибудь писарю. В свете этой тревоги обед, он же завтрак, прошел, почитай, в молчании. Сыну тоже было о чем поразмыслить, да и во всем семействе Юрасовых болтливостью отличалась разве что Полина, и то - исключительно на животрепещущие для ней темы вроде кишечных проблем да знамений господних. Иногда это было одно и то же явление. Лев Михайлович, по обыкновению, пожелал отправляться сразу после еды; "Что, еще ждать?!" - возопил он под укоризненным взглядом сына. Однако, сказав "а", говори и "б", и еще один бездарно потраченный час погоды не сделает. "Глядишь, точно дочитаю книжонку эту", - прожигал он взглядом ни в чем не повинное изделие бумажной промышленности. Однако всему приходит конец, вот и вынужденное бездействие старшего Юрасова не избежало общей участи, сменившись не особо деятельной, однако же вносящей хоть какое-то оживление поездкой. Лев Михайлович любил Петербург, насколько можно любить скопление домов и людей; любил его прямоту и рациональность, холодный гранит и смурное небо, и спешащих по делам прохожих. Петербург жил больше и быстрее сонной глубинки, и тем был по душе. Настоящей целью визита, помимо вежливости, разумеется, был Арсений; так что взять его с собой было несколько опрометчиво. Однако, что сделано, тому возврата нет, оставалось надеяться на сообразительность и деликатность сына или же самой хозяйки. А нет - так и присутствие не помеха, в любом случае, все присутствующие были в курсе того, как именно обстоят дела, изображая при этом полную невинность. "Марлезонский балет," - досадливо подумал Лев, однако же применил к лицу улыбку за нумером три, и, приложившись к мягкой, надушенной ручке родственницы, приветливо загудел: - Марфа Константиновна, все хорошеете! Госпожа Серебрякова была под стать своей ручке: мягкая, сдобная, с удивительно простодушным выражением лица, вводившим в заблуждение непосвященных; удивительно, как этой самой ручкой она уверенно управляла хоть и невеликим, а все ж хозяйством, да еще и тремя детьми, двое из которых еще и девицы. Помня о собственных хлопотах с замужеством сестрицы, Лев Михайлович восхитился мужеством этой дамы; в то же время эта мысль навела его на иную идею, пока еще робкую, все ж таки он обещал сыну неделю свободного выбора. Кстати о сыне. Арсений, видимо, обижен формой, в которую облеклась забота Марфы Константиновны, явно собирался сморозить нечто, о чем потом пришлось бы жалеть; Лев грозно уставился на него, предостерегая от глупостей. Маневр удался, или же сын действительно начал взрослеть. Оба варианта были неплохи, и старший Юрасов с воодушевлением завел обычный, пустой светский разговор, который ничуть не мешал обдумывать новорожденную идею; к сожалению, Марфа Константиновна - не Арсений, и перейти к делу удастся далеко не сразу, хорошо еще, если сегодня. Вспомнить бы еще, сколько лет дочерям Серебряковой? Старшую он помнил этаким энергичным меховым колобком, шубкой на ножках; а младшую и вовсе мяучащим свертком. Когда ж это было?.. Пять лет назад, десять?.. - А как поживают ваши дети? - со всей доступной деликатностью подтолкнул он разговор в нужную сторону. - Здоровы ли? Госпожа Серебрякова оживилась, пустившись в пространные рассуждения; любой матери приятно говорить о детях, но Лев подозревал, что дело не только в этом. - Ой, да что я рассказываю! - всплеснула руками Марфа Константиновна и отправила Арсения во двор за предметом беседы. Едва наследник скрылся, она внимательно поглядела на Льва, сочувственно поджав губки: - Вы ведь не из-за моего письма приехали, Лев Михайлович? Ведь никакой беды?.. - Марфа Константиновна, - покачал он головой. - Полно волноваться. Арсений - неплохой мальчик, только ветер у него в голове. С кем другим он вовсе бы не стал обсуждать внутрисемейные вопросы, но госпожа Серебрякова стала непосредственным участником. Даже и так - не стоило выдавать всего. Марфа Константиновна удрученно закивала. - Я вам очень благодарен за поддержку; а с сыном договорился, конец вашим бдениям, - улыбка за нумером пять намекала на иронию. - Вот как, - осторожно протянула та, гадая о переменах. - Что же решили? Лев Михайлович пожал плечами, не желая торопить события. Прямота в данном случае могла быть воспринята как предложение, а он такового сделать пока не мог: Арсению обещана неделя. К тому же, может та девица еще мала, и говорить-то не о чем. - Решили, что Арсений срочно взрослеет, - обтекаемо сообщил он и повел в ответ свой разведывательный маневр. - Так вы говорите, часто он у вас бывал?..
Елена Серебрякова: Чудесная солнечная, снежная, но не слишком морозная погода, установившаяся еще на Рождество, буквально призывала пользоваться замечательной возможностью как можно чаще и дольше бывать на улице – гулять, предаваться всевозможным развлечениям. И пусть некоторые всерьез полагают, что большая часть из них уже не по возрасту семнадцатилетней барышне, проводящей в Петербурге свой первый взрослый сезон, сама Леночка так вовсе не считала. В отличие от большинства своих приятельниц, вечно сетующих то на холод, то на ветер, то на сугробы, она любила зиму – не только за ее веселые праздники, но и просто за красоту, царящую вокруг повсюду, сколько хватает глаза. Любила искрящийся алмазными проблесками снег, любила короткие зимние дни с долгими задумчивыми синеватыми сумерками, любила даже мороз, которого совсем не боялась, в шутку поясняя свою «морозостойкость» избытком внутреннего жара, который – смотрите-ка! – даже наружу, вон, выплескивается – в виде цвета волос! А еще Лена очень любила кататься на коньках. Модное это увлечение не так уж и давно свело с ума всю столичную молодежь, но Марфа Константиновна все же относилось к нему с подозрением – опасно, да и что за радость, гонять по льду на двух заточенных полосках железа, точно мальчишка-сорванец? Потому Лене стоило больших усилий добиться разрешения устроить на заднем дворе хотя бы небольшой каток. Впрочем, несмотря на внешнюю строгость, долго противостоять желаниям детей госпожа Серебрякова никогда толком не умела. Так что с некоторых пор двое старших ее отпрысков едва ли не целыми днями пропадали на катке, в который на время превратили дворовый пруд, делая перерывы лишь на еду, сон и уроки – Борис, и непременные выезды «в свет» – Леночка. Причем, оба – с явной неохотой. Благо сегодня никаких вечерних мероприятий с участием мадемуазель Серебряковой не ожидалось, а ее младший брат наслаждался свободой из-за вынужденного перерыва в занятиях, связанного с болезнью англичанина-гувернера. Запертый докторами в стенах своей комнаты, чтобы не заражать никого вокруг, мистер Грей уже третий день страдал от жестокой ангины. И Борис, который каждое утро слал ему – с подсказки маменьки или старшей сестрицы – душевные пожелания скорейшего выздоровления, на деле, в глубине души, надеялся, что старый зануда проваляется в постели еще как минимум пару недель, прежде чем вновь примется истязать его английскими глаголами и прочей ерундой, тратить время на которую – просто грех, когда на улице такая отличная погода. - Ой, Ленка! Да ты что, рехнулась?! Мы же так не договаривались! – возмущенно воскликнул мальчишка. Увесистый снежок, пущенный чьей-то предательской рукой, когда он наклонился, чтобы завязать распустившийся на ботинке шнурок, сшиб с головы шапку, а самого Борьку, с трудом удержавшего от неожиданности равновесие на коньках, едва не усадил пятой точкой на лед. Елена, самозабвенно проносившаяся в этот момент мимо, раскинув руки и прикрыв от удовольствия глаза – настоящий полет! – резко затормозила подле брата и удивленно уставилась на него: - Но зачем мне это?! Ловко подхватив из-под его ног злосчастный головной убор, девушка тотчас водрузила его на законное место, поправив попутно и сбившийся, как всегда, на горле шарф. А уж после только оглянулась, уже догадываясь, кто именно мог быть виновником этого маленького происшествия. – Это вон, кто, смотри! – кивнула она в сторону их дальнего кузена, замершего на заднем крыльце, руки в боки, и явно наслаждающегося произведенным на всех остальных присутствующих эффектом. – Ну-ка, погоди! – шепнула она вдруг, на мгновение склоняясь к обиженно засопевшему брату, шепотом приказывая ему быстро налепить снежков побольше. А сама выкатилась вперед, закрывая мальчика собою, и с широкой улыбкой помахала Юрасову ладошкой, упрятанной в белую пуховую рукавичку. – Арсений! Ну что же вы там стоите, идите к нам! Когда же тот, зашагав вниз по каменным ступенькам и дальше в сторону катка – по скрипучей от мороза тропинке среди сугробов, приблизился на достаточное, с точки зрения удобства «обстрела» расстояние, вдруг резко нагнулась. Схватив сразу несколько заготовленных младшим братом снежков, девушка звонко скомандовала: - Огонь! Пли! – и со всего размаху бросила один из них прямиком в шествующего с вальяжным видом Сеньку. А после нее – и Боря, весьма довольный возможностью столь быстрого отмщения за нанесенную обиду.
Арсений Юрасов: Едва Еленка заметила его и помахала рукой, Арсений сразу же направился к катку. Девушка же по-прежнему стояла на месте и лукаво улыбалась. На шапочке ее блестели снежинки, щеки были красны от легкого мороза и быстрого катания, а в глазах плясали чертенята. Наверное, ему нужно было сразу же заметить их и насторожиться, но Арсений не обратил внимания на хитринку в ее улыбке и поплатился. Первый снежок попал в плечо, от второго увернуться тоже не удалось, но его Юрасов уже заметил, и удар пришелся по касательной, лишь чиркнув по рукаву сюртука. - Двое на одного?! Да вы разбойники! – петляя по дорожке, как заяц и со смехом уворачиваясь от пущенных в него снежных снарядов, Арсений бросился обратно под укрытие спасительной балюстрады на крыльце. С ее парапета он вновь сгреб снег и, приглядевшись в щель между столбцами, запустил ответный снежок. Продолжая, словно малые дети, перекидываться снежными комками, они втроем обменивались короткими репликами – то Борька, называя трусом, выкликал его на открытую дуэль, то сам Арсений дразнил его за промахи, которые мальчик допускал всякий раз, когда сестра смешила его своими веселыми воинственными возгласами. - Елена Даниловна, вас бы в предводители разбойничьей ватаги! Вы бы там команды раздавали, отвлекали прохожих, а в случае чего – еще и отстреливаться могли бы помочь! – то, что он первым напал на ничего не подозревавшего «честного гражданина» Борьку, молодой человек уже позабыл. Отвлеченная его репликой, следом за нею, девушка пропустила его меткий бросок, и на подоле ее нарядного тулупчика возникла белая клякса. В ответ на ее непритворный гнев по этому поводу, Арсений лишь лучезарно улыбнулся Часто бывая в доме Серебряковых, Арсений, сам того не замечая, почти привык считать их своей семьей. Тут всегда было уютно, тепло и просто. В своем собственном отчем доме он никогда не помнил такой атмосферы. Когда Марфа Константиновна – предательница и ябеда – собирала в гостиной или в столовой всю семью, ее дети никогда не боялись откровенничать за столом, рассказывая всяческие смешные истории, спрашивая друг у друга и у матушки совета, делясь сокровенными желаниями. И Сеня тоже был посвящен в тайны этого дома как свой, не просто дальний родственник, но всегда желанный и любимый гость. Для младшей дочери Серебряковых, Арсений часто исполнял роль живой игрушки, никогда не стесняясь казаться глупым в тех играх, которые ему предлагала Таня. Уходя вечером к друзьям в клуб, Юрасов иногда прикидывал, какой смех поднялся бы, узнай товарищи, что час назад он завязывал куклам банты, изображая их камеристку. Для Бори же он был старшим товарищем, который мог что-то подсказать и по учебе, и в вопросах более личных. Тех, которые в женском семейном кругу ему обсуждать казалось постыдным. Ну а Еленка… Лена была его доброй подругой. Она всегда могла выслушать и со своим неизменным искрометным юмором, указать на глупость его переживаний. Он никогда не смотрел на нее как на женщину, но она для него была гораздо больше, чем просто подруга. - Елена Даниловна! – из-за балюстрады показалась рука с белым платком, - Я призываю вас к короткому перемирию! Я ведь выступаю в роли посла! А с послами так себя не ведут! – он выглянул и убедился, что бой прекращен. Выпрямившись, отряхнул снег с сюртука и предпринял еще одну попытку спуститься по лестнице, не забывая при этом подыгрывать Боре, который делал вид, что целится в него, время от времени замирая «от страха» и прикладывая руки к груди. - Меня, любезная мадемуазель, к вам прислала матушка, которая просит немедленно прекратить баловство и ребячество – вы ведь взрослая девица! А еще она велит пойти надеть лучший свой наряд и спуститься немедля в гостиную, где вас ожидает… - сделав театральную паузу, Юрасов закончил с печальной миной на лице. - Мой отец. Свалился мне поутру, как снег на голову. И решил меня немедленно женить. Вот и теперь, подозреваю, с вашей матушкой, Еленка, он плетет против меня паутину заговора. Марфа Константиновна ваша ведь доложила ему обо всех моих проказах, посему есть повод меня наказать. Так что… – Юрасов повернулся к Боре, - веди себя хорошо, а то и тебя женят!
Лев Юрасов: Лев Михайлович также имел привычку классифицировать дам, как и его сын, только классификация у него была другая. Первый тип - дамы реалистически ориентированные, вроде его матушки, обладающие житейской мудростью; из этой категории он всегда выбирал себе любовниц: с ними никогда не бывало проблем, а порою они даже могли подсказать удачное решение. Второй тип - духовно ориентированные дамы, с этими, напротив, он старался не связываться - себе выходило дороже. У особ этих на уме вечно были какие-то бредни, романтические, мистические, вроде Полины, или еще какие, неподвластные никакой логике. Были и третьи - с умом острым, как и язык, и следовало бы им, по справедливости, рождаться мужчинами вместо тех нытиков и хлюпиков, что по недоразумению получали то, чего иная девица добивалась всю жизнь, а получала лишь насмешки да звание синего чулка; либо же изображала примерную преглупую барышню, отчего вовсе сникала. К таким дамам он и относился, как к мужчинам - либо уважал, либо терпеть не мог. В любом случае, в любовницы они не годились: зачем тратить время в спорах, когда можно проводить его более приятно? Поспорить можно хотя бы и с Арсением. Марфа Константиновна попадала у него в первый отдел: без сомнения, особым умом она не отличалась, но практичности - хоть отбавляй; вот и сейчас она, воркуя, будто голубка, вдохновенно описывала, как часто бывал у них Арсений, и как замечательно они подружились с ее детьми, "в особенности с Леночкой, они ведь почти ровесники!" - Что-то долго их нет, - вздохнула Серебрякова, поднимаясь с дивана и направляясь к окну. Лев Михайлович хмыкнул, рассеянно покручивая трость в руках: - А сколько лет вашей Елене? - задумчиво прогудел он. - Семнадцать, - расцвела Марфа Константиновна, - уж такая умница! Вот, подите сюда, что покажу вам. Юрасов поднялся, хрустнув коленом, и подошел, повинуясь ладошке, что нетерпеливо манила его. Окно кстати выходило на задний двор, и там, на пруду, зимою исполняющем роль катка, разыгрывалось целое ледовое побоище. В роли доверчивых тевтонцев, видно, оказался незадачливый Арсений, поскольку был заманен и бит объединенными силами мальчишки и девицы в нарядном тулупчике. Оценив военную хитрость, он усмехнулся; рядом тихонько засмеялась Марфа Константиновна. Однако Арсений не был бы его сыном, если так просто сдался бы; он совершил тактическое отступление, и завязалась оживленная перестрелка. Девица задорно хохотала, и эти нелепые приспособления на ногах скорее создавали ей преимущество, чем мешали. Марфа Константиновна тем временем завела пространный рассказ о том, какая именно Леночка умница, помощница, красавица и вообще сокровище. Лев Михайлович кивал, слушая вполуха: насколько он мог видеть с такого расстояния сквозь подмороженное стекло, девица и впрямь была недурна собой (хотя что путного разглядишь в зимнем облачении), и уж точно не относилась к жеманным кокеткам. В какой-то момент он понял, что непатриотично сочувствует злосчастным тевтонцам; Арсений, видно, тоже смекнул невыгодность своей позиции и объявил перемирие. Старший Юрасов задумчиво наблюдал, все более чувствуя свой возраст, точно что-то осязаемое, стоящее за плечом, как, перешучиваясь и посмеиваясь, Арсений помогал девице снимать коньки; младший брат ее, пренебрегая условностями, просто уселся для этого в сугроб: чего церемониться, если и так весь в снегу. - Кажется, скоро вернутся, - кашлянув, Лев Михайлович подхватил Серебрякову под локоток. - Пойдемте, сядем: решат еще, что мы подглядывали. - Но мы и вправду подглядывали, - лукаво улыбнулась та. - Вот именно, - с достоинством ответил Лев.
Елена Серебрякова: Нельзя сказать, что новость о приезде Юрасова-старшего, принесенная его сыном, произвела на Елену значительное впечатление. Приехал и приехал – родственники большей или меньшей близости довольно часто гостили, а то и подолгу жили в их гостеприимном доме. Сам Арсений, стоящий перед нею в эту минуту был тому живым подтверждением. В Петербурге у Юрасовых – дальних родственников маменьки – имелся прекрасный дом, но Сенька бывал у них так часто, что иногда Лене начинало казаться, будто домом своим, не в архитектурно-строительном, а по сути, он полагает в Петербурге именно маленький особнячок Серебряковых. Впрочем, саму девушку его визиты ничуть не тяготили. Прежде, когда Арсений только поступил в университет и переехал в столицу, Леночка общалась с ним совсем немного – что общего может быть у юноши семнадцати лет и четырнадцатилетней пигалицы, которая, к тому же, большую часть времени в тот момент проводила тоже не с семьей, а в стенах Смольного института? Однако с тех пор, как она вновь вернулась домой, точек соприкосновения стало больше – Леночка подросла, стала выезжать в свет, где внезапно выяснилось, что кузен пользуется большим успехом у барышень, которые были готовы на многое, чтобы свести с ним знакомство. И потому сразу стали искать общества его кузины, которая сама – как это часто бывает в подобных случаях, не находила в Арсении ничего такого, за что можно было бы в него влюбиться. Нет, несомненно, он был хорош собой, умел прекрасно держаться в обществе, весел и ненатужно остроумен на балах и званых вечерах, где они бывали вместе… Но для Леночки всегда оставался скорее добрым приятелем, с которым они после тех самых балов, сидя вдвоем на высоком и широком подоконнике в тиши отцовской библиотеки и беззаботно болтая в воздухе ногами, с иронией разной степени язвительности обсуждали достоинства барышень, добивавшихся его внимания. В том числе и через попытки польстить мадемуазель Серебряковой, к которой Арсений никогда не скрывал своего дружеского расположения и оказывал всю возможную поддержку в ее первый взрослый сезон. Из этих же долгих бесед девушке было ведомо и то, что Сеня не слишком ладит со своим отцом. Суть этих неладов, впрочем, была несколько вне пределов ее понимания – собственные воспоминания Елены об отце и отношениях с ним были самыми теплыми. И до рассказов Сени она просто не подозревала, что у кого-то может быть иначе. Потому и в этом случае предполагала некоторое преувеличение – разве есть на свете родители, которые желают своим детям зла?! Вопрошая об этом себя в раздумьях, в разговорах с Арсением она, тем не менее, не решалась любопытствовать на данную тему вслух. Прежде всего, из деликатности, а кроме того, полагая, что со временем Сеня все поймет и сам. Тем более что во всяком споре, как известно, надо выслушать обе стороны, а Льва Михайловича Лена совсем не знала. Даже внешне почти не помнила – последний раз тот гостил в Петербурге, когда еще был жив отец, а сама Лена – совсем маленькой и с взрослыми, во всяком случае, не являющимися близкими родственниками, почти не общалась, проводя все время, как и положено, в детской. - Женить?! – звонко расхохоталась она в ответ на нынешнее – как вновь показалось, совершенно абсурдное предположение кузена относительно планов его родителя в столице. – И на ком же, осмелюсь спросить?.. Нет! Позволь, угадаю! Уж, не на Верочке ли Хованцевой, той, с длиннющим, как у цапли носом, за которой две тыщи крепостных душ дают? Или, может, на Катеньке Татищевой? Та вообще всем мила – и лицом, и статью. Покуда ротик не откроет и не скажет чего… Сеня, ну что ты говоришь? – вновь сделавшись более-менее серьезной, Леночка взглянула в лицо молодому человеку. – Как это можно в наше время кого-нибудь заставить против его воли пойти под венец?! А тем более не беззащитную девицу, а взрослого мужчину?.. Ну, почти что взрослого! Не удержавшись от буквально просившейся на язычок колкости, Елена вновь прыснула от смеха. А Арсений, сделав вид, что страшно обижен ее издёвкой, с насупленным видом принялся помогать ей отвязывать от зимних сапожек коньки. Конечно, идти домой совсем еще не хотелось, однако маменьке ведь не объяснишь про хорошую погоду и желание еще покататься. Ну, или хотя бы покидаться снежками. «Ты должна понимать, дорогая, что наше положение дает не только преимущества, - не раз поучала Марфа Константиновна старшую дочь, когда та опять начинала сетовать, что лучше бы провела еще один вечер дома с книгой, нежели скакать козой на очередном балу, в узких туфлях и корсете, сжимающим ребра чуть не до обморока. – У всех взрослых людей, в том числе и у тебя, есть обязанности. Причем, не только перед семьей, но и перед обществом. И соблюдать их – и есть наша работа. Раз уж мы не занимаемся физическим трудом ради пропитания». Леночка в таких случаях, правда, всегда ощущала некую несоразмерность масштаба усилий, которые прилагают – дабы исполнить свой долг перед обществом – простые хлебопашцы и их господа. Но с маменькой спорить по этому поводу как-то стеснялась. Вот и теперь, хотя и без особого желания, все-таки пошла в дом, переодеваться, отправив Арсения, за которым, как всегда, хвостом тотчас увязался Борька, сказать, что она скоро выйдет в гостиную. И через четверть с небольшим часа, действительно, исполнила свое обещание, предварительно быстро сменив с помощью горничной влажное от растаявшего снега уличное платье на более легкое и нарядное. Хотя, конечно, вряд ли оно, сшитое из насыщенной красно-зеленой «шотландки» с маленьким белым кружевным воротником и такими же манжетами, могло считаться ее «лучшим нарядом», как в шутку приказывал от имени Марфы Константиновны Арсений. Однако чрезвычайно шло к огнистым прядям, свободно вьющимся почти до талии, будучи собранными лишь вверх ото лба на макушке несколькими шпильками, дабы не мешаться на лице. На более сложную прическу просто не было времени, но и самой Лене больше всего нравилось ходить дома именно так. Из большой гостиной, где маменька обыкновенно принимала лишь самых почётных гостей, доносились приглушенные звуки беседы. Стремительным и легким шагом миновав ведущие к ней комнаты, Елена бесшумно приоткрыла тяжелую дверь и скользнула внутрь, невольно приковав к себе взгляды всех присутствующих, которых поприветствовала легким реверансом. Маменька смотрела на нее с одобрительной улыбкой. Арсений, стоявший за спинкой дивана, на котором она в это момент сидела, скорчил, пользуясь тем, что никто из «взрослых» этого не увидит, потешную мину, изображая, что пленен ее неземной красой в самое сердце. Но девушка только на мгновение дрогнула уголками губ в ответ на его пантомиму. До того, как скользнув взглядом в сторону высокого кресла, в котором восседал, иначе и не скажешь, внушительный господин, встретившись глазами с которым всего лишь на миг, она вдруг затрепетала ресницами и в непритворном смущении уставилась в пол. Чувствуя при этом, как щеки ее опаляет румянцем, вовсе не похожим на тот, какой раскрашивает их при долгой прогулке на морозе. - А вот и наша Леночка! – воскликнула Марфа Константиновна. – Загулялась ты, душа моя! Думали, что уж и не дождемся. Ну что же ты замерла на месте? Подойди, поздоровайся с нашим гостем, Львом Михайловичем Юрасовым, отцом Сенечки. Не чувствуя от волнения ног – да что же это такое, в самом деле?! – Елена послушно исполнила маменькино указание, подошла ближе и, пересилив смущение, взглянула Льву Михайловичу прямо в серьёзные, пронзительные серо-зеленые глаза: - Здравствуйте, господин Юрасов. Очень рада видеть вас в нашем доме, - прошелестела она почти бесшумно. – Арсений так часто рассказывает про вас, что кажется, будто мы с вами давно знакомы. Надеюсь, визит в Петербург вас не разочарует…
Арсений Юрасов: - Только при отце этих имен не упоминай! Он может принять обе эти кандидатуры всерьез. Представь себе, но он уверен, и вполне серьезно, что для поиска невесты мне хватит одной недели! И, увы, мой друг, меня женят – хочу я того или нет. Лена продолжала смеяться и потешаться, считая подобное невозможным. Если отец сердит на него, утверждала она, Арсению нужно просто показать себя с положительной стороны, чтобы за неделю примерного поведения заслужить отмену подобного приговора. Молодой человек с сомнением пожал плечами в ответ, но в душе готов был признать резонность такого предложения. А что если и вправду, начав заниматься делами заводов, он сможет добиться с отцом перемирия и получит хотя бы отсрочку в женитьбе? Нужно будет попробовать. Ленка – золотая голова! Они вернулись в дом, и девушка стремглав бросилась наверх переодеваться, а сам Арсений вместе с Борей отправился назад в гостиную. Когда он вошел, родитель по-прежнему сидел в той же самой позе и на том же самом месте, чинно беседуя с Марфой Константиновной «Словно истукан!» - подумал сын и милой улыбнулся отцу и матушке Елены. - Еленка обещала скоро спуститься. Мадам Серебрякова кивнула и принялась представлять Льву Михайловичу младшего сына. Рассказывала она и о его успехах в учебе, о том, что со временем планирует для него карьеру чиновника в Министерстве иностранных дел. - У нас есть связи, а у Бори – способности. Мальчик, вероятно, не был настолько же уверен в своих способностях, но не спорил и лишь поглядывал на Арсения, у которого мог найти хотя бы сочувствие и каплю понимания. Родители всегда знают, что лучше для детей. Они дальновидны, они могут, как хорошие шахматисты, предугадать развитие игры. Жаль только, что даже самый лучший стратег ни за что не сумеет предсказать наперед ходы, которые судьба будет делать в ответ… Слушая разговор в гостиной, Арсений сам в нем почти не участвовал, лишь изредка вставляя вежливые замечания, всегда в тему. Похоже, это нравилось отцу, ну а Марфа Константиновна всегда знала, что Сеня – мальчик смышленый. Наконец, дверь в гостиную отворилась и вошла Лена. По мнению Арсения, она всегда была одной из тех редких барышень, которым требовалось всего несколько минут, чтобы выглядеть хорошо и чуть больше времени, чтобы выглядеть идеально. Кто-то из его приятелей однажды заметил, что мадемуазель Серебрякова особенно хороша, когда смеется. Да, смех действительно был лучшим Еленкиным украшением – в такие моменты она вся будто бы начинала искриться. Но и смущение, оказывается, шло ей не меньше. Впервые в жизни, пожалуй, Сеня видел ее такой растерянной, а все из-за того, что встретилась глазами с его отцом. Что же, немудрено! Говорят, взгляд императора Николая Павловича был подобен взгляду Василиска, от которого мужчины обмирали, а женщины падали в обморок. Сене государя пока видеть не довелось, равно как и испытывать на себе силу его взгляда, но и папашкин, как ему казалось, был порой не менее выразителен. Но если сам Арсений давно к нему привык, то для других людей все не так однозначно. Вот и теперь серые глаза Льва Михайловича из-под сурово сведенных бровей изучали вошедшую девушку. При виде этого зрелища, молодому человеку вдруг захотелось как-то защитить Елену, но сделать это было невозможно. Да и глупо бы это выглядело, встань он перед ней как щит. Но слова ее при этом прозвучали немного забавно. Да, он иногда говорил ей об отце. Но не сказать, что это были настолько интересные и подробные рассказы, чтобы вот так нагло врать – «будто мы с вами давно знакомы»!
Лев Юрасов: Марфа Константиновна, видно, чувствуя себя участницей заговора (отчасти, так оно и было, правда, разумение о сути этого заговора было у всех разным), пришла в прекрасное расположение духа и принялась рассказывать анекдот о том, как Борис нашел на прогулке ежа и тайно принес в дом, а гувернантка Татьяны, ночью услыхав сопение и топот в пустом коридоре, приняла его за неприкаянную душу и учинила переполох. Лев Михайлович посмеивался, представляя, что бы устроила в такой ситуации Полина: не было бы житья всей усадьбе, хоть бы и сотню ежей ей предоставили в доказательство материальной природы происшествия. Его настроение также заметно улучшилось: проблема, терзавшая его давно в силу своей деликатности, наконец обрела решение, если не во плоти, то в его, Льва Михайловича, представлении. "Арсений может сколько угодно страдать да разглядывать в лорнет портреты девиц на выданье, - думал себе старший Юрасов. - Недели ему мало, видите ли. Полдня не прошло, а у меня есть вариант, и вариант прекрасный. Семья известная, и связи налажены; репутация хорошая; девица, кажется, приятна собою и дети, видно, будут - у матушки ее трое. Надобно, конечно, чтоб не дурища еще была; это сейчас кажется неважным, а потом станет мучиться, как я с Полиной. Ну да сомневаюсь, чтобы девица, которая так надула сейчас Арсения, глупа. Да и не стал бы он столько времени проводить с ней." Внезапное озарение вспыхнуло звездой: а если сын и вправду увлекся этой Еленой, вот и ходит к Серебряковым, как медом ему тут намазано? "Чего ж он меня дурил тогда? - с досадой подумал Лев, глядя на входящего в комнату и улыбающегося как ни в чем не бывало наследника. - Вот жук; смотри у меня, выведу на чистую воду." Пресловутый жук тем временем, не подозревая об уготовленной ему участи (а возможно, и подозревая, да смирясь с нею, потому что батюшка его частенько занимался выводом окружающих на чистую воду, нимало не считаясь с их желанием оного), поддерживал непринужденную беседу с госпожой Серебряковой, словно наглядное пособие юноши хороших манер. Предметом беседы служил Борис и его блестящее будущее; сам малолетний укротитель ежей стоял с видом скромным и почтительным, словно вовсе и не он обстреливал Арсения пару минут назад с самыми разбойничьими целями. Старший Юрасов многозначительно кивал, выслушивая о блестящем будущем ныне десятилетнего мальчишки, румяного с морозу, и думал о том, что человек предполагает, а бог располагает. И в возрасте Бориса Лев был твердо уверен, что сделает прекрасную военную карьеру, и все вокруг были уверены в том; однако же вот он, рябчик, отец своевольного и несуразного семейства, хромой и желчный старикан, трясется над своими заводами, будто это и есть величайшее благо. - А скажите мне, Борис Данилович, - с серьезным, по обыкновению, лицом поинтересовался Юрасов, отгоняя пораженческие мысли, - как охотник охотнику. Где вы добыли того ежа? Борис, позабыв и светские наставления, удивленно воззрился на него, потом понял, о каком еже речь, смутился и перевел вопросительный взгляд на матушку. Та подбодрила его улыбкой. - В парке, - он сделал до того невинное лицо, что Лев Михайлович заподозрил неладное, однако же не подал виду: в ежиной истории и без того было полно темных мест. - Нашел. Немногословность сия только убеждала в том, что дело тут нечисто; впрочем, у Льва не было никакого права лишать чужих детей тайн, а потому он только многозначительно покивал. - Ладно, Боренька, - смилостивилась над наследником Марфа Константиновна, - Беги, переоденься, да Нестор Гаврилович заждался тебя, поди, на уроки. Беседа свернула было на преимущества и недостатки домашнего образования перед гимназическим, но тут наконец появилась мадемуазель Серебрякова. Особа эта занимала мысли Льва Михайловича достаточно долго, чтобы он уставился на нее со своим тяжелым любопытством. Признаться, после батальной сцены на льду, всех рассказов и имея Марфу Константиновну наглядным примером, он ожидал увидеть крепкую, румяную и бойкую девицу, острую на язык - однако увидел нимфу, тонкую, невесомую, показалось, что она, как тот призрак, и не касается пола туфлями. Единственно угаданный румянец лишь подчеркивал молочную прозрачность кожи, а золото и медь тяжелых колец волос, подсвеченных солнечными лучами - нежность тонких черт. Лев Михайлович неожиданно осознал, что некоторое время не дышит; а к тому же засмущал девицу, таращась совершенно невежливо. "Медведь уральский", - обругал себя Юрасов, поднимаясь из кресла навстречу. У нее оказались, к тому же, дивные, прозрачные глаза, напоминающие о холодных весенних ручьях в причудливых ледяных руслах. - Здравствуйте, Елена Даниловна, - загудел он приветливо, пытаясь загладить неясную неловкость, которую почему-то испытывал. Вот еще, перед барышнями ли робеть на старости лет? - Воображаю, что бы он мог про меня рассказывать, что я тиран и деспот? Все правда, - Лев улыбнулся, сводя в шутку то, что шуткой вовсе и не было. Подводя девушку к дивану, он с удивлением понял, что совершенно забыл, о чем хотел ее спросить. О чем-то ведь хотел? - А вот мне Арсений о вас не рассказывал, впрочем, он мало мне рассказывает о своей жизни, - подосадовал старший Юрасов, усаживаясь обратно в кресло. - Самостоятельный стал. Расскажите хоть вы: что вам интересно? Чем вы занимаетесь? Помимо того, что приглядываете за моим... ммм... - "Оболтусом", вертелось на языке, но Лев щадил самолюбие сына. Не перед дамами же честить. - За моим сыном?
Елена Серебрякова: Ироническое замечание, походя отпущенное в адрес Арсения, свидетельствовало о том, что Лев Михайлович – один из тех проницательных людей, которым лучше не говорить неправды даже под видом стандартной светской любезности. Ругая себя за то, что вообще затронула столь сложную и неоднозначную тему, как отношения отца и сына Юрасовых, Леночка пыталась на ходу придумать, как выкрутиться из дурацкой ситуации, в которую – что показательно, она загнала себя сама. К счастью, Лев Михайлович, то ли отвлекшись, то ли просто решив на первый раз пощадить, не стал настаивать на ответе на свой вопрос. Вместо этого он неожиданно спокойно взял ее за руку, как будто маленькую растерявшуюся девочку – да, собственно, именно так Елена себя в этот момент и ощущала, и отвел прямиком к маменьке, рядом с которой она и присела на краешек дивана, послушно сложив руки на коленях, точно прилежная институтка. При этом ладонь правой руки, к которой господин Юрасов коротко прикоснулся, у нее еще некоторое время была будто горячее левой. И казалась Леночке самой живой частью ее совершенно одеревенелого тела. Прежде никогда так сильно не робевшая в присутствии незнакомцев, она никак не могла понять, с чем это может быть связано, отчего смущалась еще сильнее и мучительнее. Что в конечном итоге заметила даже Марфа Константиновна, удивленно покосившаяся на дочь, которая вместо нормального ответа на вполне обыкновенный вопрос гостя вдруг промямлила что-то маловразумительное и вновь замолкла. - Леночка, что это с тобой? Ты, часом, не заболела ли, душенька? – обернувшись к дочери, тихонько поинтересовалась она, встревоженно вглядываясь в ее пылающие на бледном меловом лице щёки и нервно поблёскивающие глаза. – А вот я всегда говорила, что не доведут до добра эти дикие крестьянские забавы! Ведь что выдумали, Лев Михайлович! – театрально вздохнув, госпожа Серебрякова вновь обратилась к гостю, словно ища у него поддержки. – Коньки эти ужасные! Ведь не было никаких коньков прежде, когда мы с вами молодыми были. И ведь находили же себе без них по сердцу зимою увеселения!.. Вот вы спросили давеча, чем Лена увлекается, так грех сказать! Целыми днями вместе с Боренькой на заднем дворе торчат на холоде, да в снегу… - Но это не совсем так, маменька! – внезапно перебила ее девушка, которая, за то время, пока на нее не смотрел отец Арсения, немного пришла в себя и теперь вновь была готова рассуждать внятно. – У меня много других разных интересов: я и читать люблю, и рукодельничать. И музыкой занимаюсь. Да только это же все дома! А нельзя ведь все время дома, словно канарейка в клетке? Разве это так уж дурно хотеть быть не канарейкой, а живым человеком, Лев Михайлович? Увлекшись, она даже не сразу обратила внимание, что Марфа Константиновна украдкой стала дергать ее за платье, призывая умерить пыл. Но и когда заметила, все равно не подумала остановиться, хотя уже и понимала, что за это внезапно сделавшийся с нею припадок откровенности придется заплатить выслушиванием строгой маменькиной нотации, как только гости отправятся восвояси. Да только почему-то казалось, что господин Юрасов, взирающий на нее теперь, кажется, даже с любопытством, скорее оценит такую искренность, чем жеманную скуку и банальные рассуждения о мало кому интересных вещах. Почему-то Леночке вдруг стало очень важно, чтобы он непременно оценил.
Лев Юрасов: Лев Михайлович не был привычен к общению с нежными барышнями. Обычное его окружение составляли челядинцы, которых он строил в шеренгу и отдавал распоряжения, да рабочие, которым приходилось немногим легче - их мнением он хотя бы интересовался, справедливо почитая, что снизу порою видней, да такие же, как он сам, ухватистые дельцы, коим только дай слабину - последние порты отнимут; а следовательно - надобно с ними построже. В любовниц он также выбирал дам, которых и пьяный драгун не смутит; или то они выбирали его? Как бы то ни было, единственной, пожалуй, особой из окружения Юрасова, с которой он осторожничал, была Полина - но здесь он просто предпочитал сводить контакт к минимуму. Не трогай осиное гнездо, если не хочешь укусов; у Льва Михайловича была и еще метафора, куда более емкая и достоверная, но называть таким словом даму вовсе не годилось, даже и жену. Елена же Даниловна напоминала скорее хрупкую фарфоровую вазу, такой тонкой работы, что и рассмотреть поближе хочется, и сломать боязно грубыми руками. Старший Юрасов редко сетовал на свои манеры, либо не замечая их разрушительного действия или не придавая ему значения, либо – что бывало чаще – используя в своих интересах. А вот производить впечатление человека мягкого и благодушного – к этому, стыдно сказать, он и не знал, как подступиться. Елена Даниловна, тем временем, казалось, совсем сникла, являя собой создание милое и тихое. Лев Михайлович снова обругал себя грубияном, обнаруживая невиданно высокий для одного дня уровень самокритичности, и, неловко кашлянув, отвел взгляд. Тем временем, Марфа Константиновна и ее говорливость явились сущим спасением ситуации, и старший Юрасов вцепился в поданную тему с завидным энтузиазмом, возвращая себе душевное равновесие, а с ним – непоколебимую уверенность в своем мнении, как единственно правильном: - Ну, отчего же дикие, Марфа Константиновна, - добродушно усмехнулся Лев Михайлович, вспоминая давешнюю баталию. – Гимнастические упражнения, да на свежем воздухе – куда полезней, чем над пяльцами глаза портить, или модные журналы разглядывать. "Или языки чесать, или в карты играть, или по бабам бегать!"- присовокупил он мысленно, но вслух, разумеется, не сказал, щадя чувства присутствующих. По крайней мере, некоторых из них. К тому же, уж в последнее занятие точно не включалось в список домашних забав девиц. Пока он размышлял над вопросом гендерных различий в увеселениях, да представлял Арсения за вышиванием, а Елену – за картами (хорошо хоть за картами), не забывая глубокомысленно поддакивать Марфе Константиновне, девица ожила. "Видно, и впрямь поменьше нужно на нее таращиться", - хмыкнул про себя Юрасов, и тут же, вопреки полученному выводу, вновь уставился на Елену, уж больно занятная выходила картина. Немудрено, что она нравилась Арсению (как уже решил про себя Лев Михайлович): в них обоих ключом била жизнь, они стремились к свободе, и бунтовали – каждый по-своему. Арсений купал городовых назло отцу и общественному мнению, Елена предпочла мальчишечьи, крестьянские забавы занятиям, более подобающим девушке хорошей семьи. Мало того – она смело говорит об этом постороннему дядьке, которого только что робела. "Страшно представить, что же тогда она высказывает в более приватном кругу, - усмехнулся он про себя. – Тому же Арсению. Как бы революцию не затеяла." Неожиданно для себя он понял, что находит такое вольнодумство…милым. Забавным. А этот вдохновенный взгляд и румянец! - О, на канарейку вы нисколько не похожи, Елена Даниловна, - совершенно серьезно заверил он, пряча улыбку. Чертовски захотелось ее подразнить. – Ну, помимо домашних занятий юные барышни находят приятными… скажем, балы. Танцы. Что еще? – он оглянулся на сына, соорудив на лице растерянное выражение, впрочем, не столь далекое от истины. – Наряды. Следующим пунктом в списке предполагаемых увлечений барышень шла болтовня, и в менее деликатном обществе Лев так бы и сказал, но тут задумался, подбирая более приятный оборот. - Беседы…гм… - "о танцах и нарядах" – подумал он, и, не найдя чем сие заменить благообразней, просто выразительно поднял брови.
Арсений Юрасов: Арсений еще какое-то время постоял за спинкой дивана, на котором сидела Лена с матушкой. Все это время он украдкой смотрел на отца. «Вот ведь гриб старый! Засмущал Еленку своими вопросами. Никогда прежде такой не бывала!» Наконец, не выдержав, он с шумом отодвинул стул, надеясь тем привлечь к себе внимание и на время освободить подругу от папенькиного тяжелого взгляда. Уловка не сработала, и тогда Юрасов-младший просто сел. Пытаясь привлечь внимание девушки – и пользуясь тем, что тот этого не видит, каждую реплику отца юноша сопровождал комичной гримасой, но казалось, что Лене нет до него никакого дела. Зато Борька, который мялся в дверях, не желая покидать взрослое общество, довольно громко прыснул в кулак в тот самый момент, когда Арсений Львович изображал лицом барышню, обсуждающую танцы и наряды. - Борис! Ты еще здесь! Ступай наверх! Сказано, время занятий и нечего прохлаждаться! Мальчишка выбежал, а Сеня грустно вздохнул. Марфа Константиновна продолжила свою бестолковую речь, о танцах, приемах. Рассказала, что Потаповы в том месяце устроили такой бал, что аж загляденье. Мадам Потапова наказала бал сделать «цветным». То есть, и дамам, и кавалерам предписывалось явиться в костюмах одного цвета. Путем жребия, цветом торжества выбрали лиловый. И, да, ужаснее зрелища Арсению до того еще видеть не приходилось! Почтенные матроны в этих нарядах цвета распустившейся сирени все как одна были похожи на кремовые пирожные, обильно присыпанные пудрой – только не сахарной. А юные барышни, облаченные во все оттенки этого цвета, вскоре уже вызывали не желание любоваться ими, а нестерпимую рябь в глазах. А еще эти настойчивые ароматы лавандовой и сиреневой воды повсюду… Что и говорить, бал получился запоминающийся! Леночка, на которую Арсений вновь посмотрел в эту минуту, видно подумала о том же. Потому что на лице ее, наконец, появилось привычное скептическое выражение. Однако, наблюдая за ее поведением в присутствии своего отца, молодой человек все равно никак не мог до конца избавиться от ощущения, что вновь видит перед собой картинку из зоологического пособия. Ту, где жуткий удав зачаровывает взором маленького пушистого кролика, а тот, не в силах бежать, безвольно ждет, когда его сожрут. Впрочем, в какую-то минуту Арсений вдруг подумал, что все не совсем так, как показалось вначале. И Леночка не так уж напугана. И она даже будто заигрывает с отцом – поддразнивает его! Не так смело, конечно, как с самим Сеней, но отнюдь не паникуя… - А почему бы и нам не устроить праздник! В вашу честь, Лев Михайлович! Вот смотрите, как здорово я придумала?! О нет-нет, не надо вашей ложной скромности! Мне будет искренне приятно в честь вас дать небольшой бал. К тому же, мы давно уже у себя дома никого не принимали! Леночка, Арсений! Правда, это хорошая идея? - Весьма, - буркнул юноша и угрюмо посмотрел на свои до блеска отполированные ногти, - Только уж не «цветной», умоляю вас, тетушка! - Ну что же ты, совсем за дурочку меня держишь, Арсений Львович? Не стану же я повторяться за какой-то там Потаповой! Мы и сами что-нибудь интересное придумать сможем.
Елена Серебрякова: Да уж. Какая там канарейка? Скорее уж глупая трещотка-сорока, которая приступом безудержной разговорчивости только что, кажется, окончательно испортила о себе впечатление. А иначе с чего бы Льву Михайловичу, в ряду прочих, по его мнению, горячо почитаемых девицами увеселений упоминать страсть к болтовне, деликатно названной любовью к «беседам»? Чувствуя, что вновь краснеет, Лена, тем не менее, хотела проверить свою догадку. Оторвав взгляд от нервно переплетенных на коленях пальцев рук, она подняла голову и впервые с момента встречи отважилась взглянуть в лицо их гостю – пока маменька вновь отвлеклась на Борьку, который, пользуясь случаем, надумал под шумок отлынивать от занятий, впрочем, безуспешно, ибо в чём-чём, а в этих вопросах Марфа Константиновна всегда проявляла завидную настойчивость и принципиальность, никогда не позволяя детям лениться в учебе. В ту же секунду облегчением заметив, что была неправа в своих подозрениях, девушка каким-то шестым чувством внезапно поняла, что выражение ледяного безучастия ко всему, так смутившее и даже напугавшее ее в Юрасове-старшем, на самом деле – не больше, чем его привычная маска. К которой Лев Михайлович, должно быть, настолько привык, что просто не замечает и не осознает, какое впечатление она производит на людей. В то время как сам он отнюдь не лишен способности испытывать самые разные эмоции. Вот и сейчас, когда, судя по всему, пребывая в благодушном расположении духа, просто решил немного подшутить над нею, а вовсе не осудить – как это вначале показалось. И потому, уверенная, что наконец-то смогла хотя бы немного приблизиться к разгадке этого непростого, но такого интересного человека, Леночка вдруг едва заметно улыбнулась, желая тем дать ему понять, что вполне почувствовала содержащийся в серьезной интонации скрытый подвох. Однако ничего при этом не сказала. А после вновь быстро потупилась. Но, уже не смущаясь, а скорее из неосознанного – и потому невинного кокетства. Впрочем, уже через пару мгновений после этого яркой молнией озарившая маменькин ум идея устроить в их доме бал, заставила Лену вновь вскинуть глаза и посмотреть теперь уж на Арсения, который, вероятно, был удивлен не меньше ее самой. Балов – если не считать таковыми детские праздники в именины для Бори и Танечки, в доме Серебряковых не устраивали со дня смерти Даниила Андреевича. Потому все это показалось вдвойне необычным. Но воспоминания о «цветном» бале, после которого у нее впервые в жизни сделалась мигрень, и в самом деле, навевали скорее страх, чем приятные ассоциации. И Лена была уверена, что Сеня с ней в этом вполне солидарен, потому мысленно послала кузену воздушный поцелуй, когда тот попросил Марфу Константиновну не устраивать у них ничего подобного. Сама Лена на такое с маменькой бы не отважилась. Хотя мысль о празднике – да хоть в чью угодно честь! – уже захватила ее сознание. Ибо несмотря ни на что, она была вполне обыкновенной барышней, и, сколько бы ни иронизировал на этот счет грозный Лев Михайлович, тоже любила танцы и наряды. К слову, с приготовлением последнего ей придется изрядно поторопиться. «Не являться же в собственном доме перед гостями невзрачной пичужкой!» - подумала она, даже не отдавая себе отчета в том, что под «гостями» прежде всего подразумевает почему-то именно Сенькиного отца…
Лев Юрасов: Лев Михайлович не любил балов. Во-первых, он, как нигде, чувствовал на них свой возраст, во вторых - полагал их удивительно бесполезным видом времяпрепровождения. Однако же отговорить Марфу Костантиновну от свежепридуманного приема не виделось возможным; к тому же, при разумном рассмотрении, из всего можно извлечь пользу, даже и из танцев. К примеру, приурочить к балу объявление помолвки. А тем временем, изо всех сил стараясь следовать выбранным курсом, не давить на Арсения и не торопить события, Лев Михайлович решил в качестве исключения заняться улаживанием своих собственных дел. Дела, не выдерживая пристального внимания этого решительного господина, заканчивались возмутительно быстро, оставляя чувство удовлетворения - и пустоту, занять которую становилось решительно нечем. Унылый герой унылой книжонки, которую от безысходности ожидания начал читать Юрасов, уныло закончил свои страдания; Лев Михайлович плюнул в сердцах, зарекшись от современной литературы. Многочисленные родственники и знакомые, которых должно было посетить с визитом, были посещены; а некоторые и неоднократно. Свежие сплетни, сплетни с душком и вовсе древние теснились в его голове; количество выпитого чая превышало все мыслимые пределы; новые знакомцы, старые знакомцы, домашние животные ровным строем проходили перед его внутренним взором; Лев Михайлович положительно не мог понять, как Арсений выдерживает такую жизнь и как она вообще может нравиться. Перебрав все возможные варианты досуга, старший Юрасов решил отправиться за покупками. Уж наверняка столичный, портовый Петербург мог бы предложить нечто интересное; обычно покупками занимались челядинцы (по строгим указаниям, разумеется), но сейчас, со скуки, Лев Михайлович готов был даже читать сказки младенцам. Неожиданно, такое бесперспективное занятие принесло некую пользу: в одной из лавок он обнаружил прекрасной работы трости (чертовски верный баланс, и ладонь не скользит), в другой - чудный выбор стеклянных глаз (надо же, соколиные - просто как живые). Возможно, именно укоряющий взгляд стеклянных глаз чучела кабарги и навел его на мысль озаботиться подарками для оставшихся на Урале дам: ему понадобится благосклонность Полины, когда ей сообщат о свадьбе, а Ольгу, последнюю пассию, он обещал взять с собой в следующую поездку в Петербург - но, по понятным причинам, обещания не исполнил, за что, конечно, придется извиняться - и лучше бы делать это с внушительной артподдержкой в виде пары серег. Однако, он решил начать не с ювелирной лавки, справедливо решив, что уж туда-то успеет зайти в случае поражения по остальным фронтам.
полная версия страницы