Форум » Петербург » Летний дождь » Ответить
Летний дождь
Франсуа Вермон: Время: 10 июня 1833 года Участники: Алина Бернар, Франсуа Вермон Место:Летний сад
Ответов - 9
Франсуа Вермон: Сегодня Франсуа провел за работой в залах дворца меньше времени, чем обычно. Он спешил в Летний сад, на пленэр, ведь за последние две недели в Петербурге впервые появилось солнце, и он уже представлял себе, как белоснежный мрамор переливается в золотых лучах, как тени от листвы деревьев дрожат на щеках пленительных нимф и античных богинь. Так что его добрый проводник по залам, Сидор Иванович, старший лакей Большого Эрмитажа, на сей раз не успел принести французскому барину даже чаю. В то время как обычно после полуденного выстрела пушки у них следовал неизменный маленький застольный ритуал – Франсуа выпивал чашку чаю и закусывал полюбившимися ему здесь, в России, баранками. Однако даже сегодня по доброте душевной Сидор Иванович все-таки успел сунуть в рабочую сумку француза бумажный сверток, в котором и лежала еще теплая сдоба. Благодаря протекции своих высоких покровителей маркиз де Грасси получил и впрямь уникальную для иностранца в России возможность посещать залы императорской резиденции. Правда, если бы сейчас было не лето, а зима, не помогла бы никакая протекция. Но пока семья Императора пребывала в своих загородных летних владениях, молодой художник в сопровождении своего чичероне мог почти беспрепятственно бродить по великолепным залам, любуясь картинами выдающихся мастеров. Особенно гордый при виде откровенного восторга Франсуа, словно стремясь окончательно «добить» того русским имперским великолепием, Сидор Иванович любил иногда как бы невзначай указать на какой-нибудь шедевр и бросить что-нибудь вроде: - А вот эту картинку особо любила Катерина Алексеевна, матушка наша, покойница. Впрочем, в данный момент своего существования Франсуа быстрым шагом приближался к ажурной решетке Летнего сада, который раскинулся прямо на берегу Невы. За нею неторопливо прохаживались дамы и господа, кто пешком, кто верхом, а няни и гувернеры выгуливали своих маленьких подопечных. Свернув с главной аллеи, молодой человек нашел себе укромный уголок возле «Аллегории красоты», раскрыл складной стульчик, и опустился на него, положив на колени этюдник. Давно привыкшая позировать статуя чуть надменно улыбалась художнику, словно сомневаясь, сможет ли тот должным образом передать ее великолепие, а подле её ног, распахнув хищную пасть, сидел непонятный зверь. Первый эскиз Франсуа сделал углем, второй решил делать цветной пастелью. Погоду в Петербурге предсказать не мог никто, кроме, пожалуй, кота, принадлежавшего приятелю, в доме которого Франсуа квартировал. Вот и сегодня утром Поль сказал, что Фаворит обещает дождь, но, выглянув в окно, маркиз не увидал там ни единого облачка. Однако теперь готов был признать правоту домашнего предсказателя. Внезапный сильный порыв ветра принес с собой влажный воздух, а на горизонте, над золотым шпилем Петропавловского собора вдруг возникла, стремительно разрастаясь, сизая туча. Гуляющих в саду как-то сразу поубавилось, но Франсуа упорно не желал покидать свое место, упорно продолжая свое занятие. Ведь еще совершенно неизвестно, солнце придет в этот странный город следующий раз. И тут очередной порыв ветра, до того нещадно трепавший его кудри и пытавшийся вырвать из-под руки листы бумаги, принес молодому человеку нежданный подарок в виде маленького кружевного зонтика. Видно, упрямо противиться погоде здесь кто-то решил еще кто-то кроме него...
Алина Бернар: Стать «барышней Карсавиной» оказалось проще, чем Алина ожидала. Лишь самые первые дни она постоянно чувствовала напряжение из-за того, что боялась ненароком сделать что-то не так, сказать не то, что нужно… да, в конце концов, просто выдать себя каким-нибудь пустячным промахом по части этикета, с которым актриса, конечно, была знакома, но далеко не во всех его тонкостях. Однако вскоре выяснилось, что от провинциальной барышни вовсе и не ждут ни особенной утонченности, ни блестящего ума, ни даже совершенного знания французского языка, на котором в Петербурге, казалось, говорили все вокруг, за исключением прислуги. Если бы Алина на самом деле была той, за кого себя выдавала, подобное ее бы, несомненно, задело. Но в нынешнем положении она решила, что это даже ей на руку. Тётушка Дарья Ильинична была к ней добра и предупредительна, Петр Андреевич внимания тоже проявлял достаточно – и даже больше, чем можно было рассчитывать. Тем не менее, через какое-то время Алина стала ловить себя на том, что ей все-таки трудно «оставаться в образе» практически все двадцать четыре часа в сутки. Хотелось хоть иногда, и не только в собственной спальне наедине с Настасьей, побыть самой собой, а не вымышленной Полиной. Поэтому, спустившись в один из дней к завтраку в столовую и узнав, что госпожа Знаменская нынче прямо с утра изволили отправиться на беседу к своему духовнику и будут дома лишь после обеда, почувствовала прилив настоящего счастья от ощущения долгожданной свободы. Целых полдня располагать собою по собственному усмотрению – разве это не замечательно?! Наскоро разделавшись с завтраком, толком ничего и не поев, девушка побежала обратно в свою комнату, куда тотчас же вызвала Настасью и весело сообщила, что они едут гулять. - Да куда же, Алина?! Мы ведь и города совсем не знаем, и ругать, небось, господа станут, когда приедут, а нас дома нет! - Во-первых, не называй меня этим именем, а во-вторых, Знаменские нам не господа, – нахмурившись, шикнула на нее девушка. – Сколько раз можно это повторять?! А в третьих, мы здесь не пленницы. Потому с полным правом можем собою распоряжаться! Так что помоги-ка мне побыстрее переодеться и живее собирайся сама! В прогулке молодой барышни в сопровождении горничной, действительно, не было ничего предосудительного. Но дворецкий, которого она решила предупредить на случай, если Дарья Ильинична вернется домой раньше, или по дороге домой из присутствия заглянет к тетушке Петр Андреевич, немного удивился, когда, поинтересовавшись, следует ли заложить лошадей, узнал, что это им не нужно. - Не стоит беспокоиться, мы с Настасьей воспользуемся наемным экипажем, - качнула головой девушка и с высоко поднятой головой гордо проследовала на улицу. А следом, ворча и жалуясь потихоньку на ноющую «не иначе как к дождю» коленку, шла Настасья. - Да перестань, какой дождь?! Подумаешь, пара облаков! Да ветер их вскоре вовсе разгонит! А тебе просто нужно больше двигаться! – беззаботно отмахнулась мадемуазель Бернар. Решительным жестом останавливая извозчика, она проворно забралась на заднее сиденье его легкой летней повозки, дождалась, пока рядом с нею с кряхтением устроится «горничная» и приказала везти их в Летний сад, где пока ни разу не была, но еще дома слышала от знакомых, бывавших в Петербурге, что там очень красиво. А порой даже можно встретить на прогулке самого Государя императора! Последнее, впрочем, юную актрису пока не интересовало. Да и о чем бы им с Николаем Павловичем говорить при встрече? Зато посмотреть на других представителей благородного сословия, особенно на женщин – по большей части, разумеется, чтобы сравнить себя с ними и еще раз уточнить, насколько она достоверна в своей роли, будет очень даже не лишне. Знаменитый парк встретил новых посетительниц звонким щебетом птиц, смешивающимся с шелестом яркой молодой листвы. Взрослых людей среди прогуливающихся в этот ранний, по меркам светского Петербурга, давно попутавшего день с ночью, час, было существенно меньше, чем нянюшек и гувернанток с разновозрастными воспитанниками, чьи оживленные голоса приятно перекликались для Алининого слуха с птичьими трелями. - Ну, разве же не чудесно, что мы сюда пришли?! – обернувшись к Настасье, воскликнула она, готовая от радости пойти вприпрыжку по аккуратно посыпанной песком аллее, на которой они оказались, миновав распахнутые настежь ворота ажурной ограды. С удовольствием рассматривая выглядывающие то здесь, то там из разросшихся зеленых листьев деревьев и кустов белоснежные мраморные изваяния, мадемуазель Бернар бродила, прислушиваясь к невольно доносящимся до ее ушей обрывкам чужих разговоров, украдкой глазела на барышень, точно так же, как и сама она, гулявших по дорожкам в сопровождении служанок или гувернанток, ловила заинтересованные взгляды в собственный адрес от попадавшихся иногда навстречу щеголеватых молодых людей, конных и пеших. Заговорить с нею никто не пытался, подобное было немыслимо для приличной молодой особы, но Алине хватало и этого – приятно ощущать, что нравишься и ничем не уступаешь столичным красавицам! Когда погода успела кардинальным образом измениться, она так и не заметила. Но легкий ветерок, прежде лишь игриво колыхавший перья, которыми была украшена новая шляпка девушки, буквально на днях купленная вместе с Дарьей Ильиничной в одной из модных лавок на Невском, вдруг резко усилился. А облака, которые Алина, непривычная к переменчивому нраву погоды Балтики, сочла совершенно неопасными в смысле вероятности осадков, вдруг обратились тяжелой тучей, вот-вот грозящей разродиться ливнем. - Вот! Я же говорила, а ты еще спорила! – сетовала Настасья. – А теперь, поди, и спрятаться не успеем! - Успеем, ерунда! – упрямо твердила Алина, однако и сама в это уже не слишком верила, хотя дождя особенно и не боялась. Подумаешь, летний ливень, разве может он быть надолго?! – Мы уже почти на главной аллее! – добавила она, и в этот миг внезапный резкий порыв ветра выхватил из ее руки изящный кружевной зонтик с тонкой ручкой из слоновой кости, который девушка по рассеянности еще не успела сложить, несмотря на то, что солнце давно уже спряталось. – Ох! – только и успела сказать Алина, глядя, как ее несчастный аксессуар, словно искусно пущенная кем-то стрела, пролетев несколько шагов вперед, ткнулся наконечником в плечо молодого мужчины, расположившегося у подножия одной из статуй с мольбертом и карандашами и, кажется, совершенно не беспокоящегося о спасении от стремительно надвигающейся непогоды. – Простите, месье, мне так неловко! Это все дурацкий ветер! Вы не поранились? – сказала она это по-французски, памятуя о том, что благородные барышни в Петербурге на родном языке, как правило, почти не говорят.
Франсуа Вермон: - А я уж подумал, что это один из мраморных купидонов запустил в меня своей стрелой, сударыня. Но не переживайте, он не причинил мне никакого вреда, - улыбаясь, Франсуа вернул барышне ее «сбежавший» аксессуар. Та, мило смущаясь, продолжала извиняться, демонстрируя при этом великолепное французское произношение. Впрочем, Франсуа уже давно успел убедиться, что в столице Российского государства его родной язык в большом почете. И потому в хороших домах им владеет даже прислуга, а служители Высочайшего двора так и вовсе в дополнение к французскому, часто сведущи в немецком и даже английском языках. Франсуа скорее удивило несколько просторечное замечание в адрес погоды в устах столь зефирного создания. Правда, после того, как за спиной ее возникла пожилая нянюшка или камеристка, она тотчас замолчала. Погода тем временем сделалась еще хуже – солнце скрылось за тучами, и на аллеи спустился почти вечерний сумрак. - Мадемуазель, стоит поторопиться, иначе дождь застигнет нас прямо здесь, в парке. А ваш зонт не предназначен для непогоды! – заметил Франсуа. Дуэнья девушки согласно закивала и тоже стала в чем-то горячо убеждать ее по-русски, говоря, вероятно, о том же самом. - Ведь дома хватятся, барышня! А вдруг искать станут? А где нас найти? Нехорошо заставлять о себе волноваться, - поблагодарив молодого человека, она взяла воспитанницу за руку и решительно повела за собой. Да и сам Франсуа поспешно начал укладывать свои рисовальные принадлежности в футляры, также надеясь еще до дождя добраться до набережной Фонтанки, где у моста можно будет попытаться поймать извозчика. Вот только дождь в Петербурге, обычно, не дает зазевавшимся пешеходам шансов на спасение – начинается внезапно и сразу превращается в ливень. Так что месье Вермон с папкой под мышкой едва дошел до середины главной аллеи, когда крупные и тяжелые капли уже стали проникать сквозь густую крону деревьев. Делать было нечего, свернув направо, вскоре Франсуа оказался перед маленьким Чайным домиком. Архитектор Шарлемань построил здесь это небольшое строение, декорированное дорическими колонами и вырезанными из дерева украшениями, всего несколько лет назад, чтобы праздно гуляющая по саду публика при необходимости могла найти здесь небольшой отдых, скрыться от зноя или непогоды, а также угоститься чаем и сладостями. Забежав на крыльцо, Франсуа первым делом принялся отряхивать с цилиндра и одежды водные капли, проверяя заодно, не промокла ли туго завязанная кожаная папка с эскизами. Потому не сразу заметил, что под козырьком укрылись еще две дамы, стоя несколько поодаль. Это были все та же, милая барышня с зонтиком и её спутница. - Все-таки не успели? – смеясь, проговорил он, скорее утверждая, чем спрашивая, и девушка кивнула в ответ. Дождь становился все сильнее, и если раньше на землю быстро летели отдельные крупные капли, то теперь это были уже просто сплошные потоки, извергающиеся с неба. Зато стих ветер, и прохлада, наполненная ароматами молодой зелени и влажной земли, стала настойчиво проникать под одежду. Подумав, что в такой ситуации не слишком нарушит правила приличий, Франсуа вновь повернулся к барышне и предложил: - Дождь вряд ли закончится быстро, вы можете продрогнуть. Может быть, зайдем внутрь, и вы позволите мне угостить вас и вашу спутницу чашкой горячего чаю? К слову, разрешите представиться – меня зовут Франсуа Вермон, я свободный художник и путешественник. Не дожидаясь ответа, он подошел к двери и любезно распахнул ее перед женщинами. Из глубины Чайного домика повеяло теплом и уютом, а следом, подхваченные сквозняком, наружу вырвались аппетитные запахи корицы и ванили. - Соглашайтесь же!
Алина Бернар: Заставлять себя ждать было, в самом деле, не очень красиво. Однако прежде нужно быть уверенным в том, что тебя действительно ждут. Дарья Ильинична же совершенно определенно сказала, что дома будет лишь во второй половине дня, потому Алина вовсе не видела смысла так уж торопиться обратно в свою, пусть и золотую, но все-таки – клетку. Даже несмотря на то, что силой ее там пока вроде бы никто не удерживает, да и согласилась она на все сама… - Ты совсем рехнулась? – сохраняя на лице милую улыбку, так же по-русски тихонько осведомилась Алина, обращаясь к своей «бонне», настойчивость которой превосходила все дозволенные рамки отношений между хозяйкой, пусть даже и совсем юной, и ее служанкой. – Что он о нас подумает?! Еще за косу меня схвати и поволоки за собой следом! То, что молодой человек, по-прежнему не спешащий оставить своих собеседниц, несмотря на грозящую вот-вот разыграться непогоду, с любезной и чуть недоуменной улыбкой всматриваясь в их лица, пытаясь понять, о чем те говорят – чистокровный француз, а не кто-либо местных горожан благородного сословия, Алина поняла практически сразу. Трудно сказать, по чем именно – мало ли русских, с детства обученных французскому языку, и говорящему на нем без малейшего акцента… Но было что-то иное, неуловимое. В способе произносить слова, в манере держаться – родное, полузабытое, из так рано закончившегося для нее детства. Но мгновенно вспыхнувшее в сердце приятным теплом. Между тем, Настасья, воспользовавшись минутным замешательством девушки, уже тащила ее за руку прочь, почти буквально воспользовавшись данным недавно язвительным советом, ничуть не смущаясь возможного гнева Алины, которой в обычной жизни спуску не давала. Даром, что теперь приходилось постоянно сдерживаться. - Что подумает, что подумает! Что на сумасшедшую какую-то напал, вот что! Того и гляди дождь хлынет, а она стоит, уйти не дает, и улыбается загадочно, как Лиза Манная! – проговорила она, наконец, когда обе спрятались от все-таки заставшего их дождя под навесом крыльца какого-то павильона. - Мона Лиза, ты хотела сказать? – машинально поправила ее Алина. Настасья считала себя знатоком искусства и иногда любила ввернуть в свою речь что-нибудь этакое, «высокохудожественное». Выходило порой довольно странно. И в другой раз девушка бы непременно всласть поиздевалась бы над нею за это. Но сейчас лишь сдержанно улыбнулась и вдруг прибавила. – Знаешь, а он совсем как мама слова выговаривает… Настасья лишь тяжко вздохнула в ответ и покачала головой. А мадемуазель Бернар отвернулась сторону и стала молча задумчиво глядеть, как дождевые струи упруго колышут молодую зелень, изредка высовывая из-под навеса ладонь, чтобы собственной кожей ощутить весомую силу льющейся сверху воды. Их уединение не было долгим. Прошло всего несколько минут, и под навесом деревянного павильона, который, как девушка уже успела понять, все-таки был чем-то, вроде маленькой чайной – из распахнутых настежь окон даже сквозь шум дождя доносились характерные позвякивания ложечек по фарфору посуды, появился еще один пострадавший от собственной беспечности беглец от непогоды. Алина сразу узнала в нем того француза с мольбертом, и было дернулась в его сторону, желая продолжить приятное знакомство, но Настасья и тут опередила ее, крепко схватив за руку и удержав на месте. Не привыкшая к подобным ограничениям в обычной жизни, где общалась лишь с тем, с кем хотела, а того, кто был ей неприятен, без сожалений прогоняла прочь, Алина вспыхнула и нахмурилась, готовая дать ей отпор, но через мгновение «погасла». Пожалуй, на этот раз Настасья права… Впрочем, отряхнувшись, сколько было возможно, от воды и оглядевшись по сторонам, художник заметил их сам. - Не успели, - с виноватой улыбкой пожала плечами девушка, в очередной раз нарушая совершенно не понятное ей лично правило этикета, гласящее, что пожимать плечами на людях – дурной тон. – И вы из-за нас тоже. Активно подкрепляя свои слова жестикуляцией, молодой человек уверил, что они ни в чем не виноваты. После чего все трое еще некоторое время стояли молча, изредка поглядывая друг на друга и улыбаясь. Точнее, улыбались, конечно, Алина и француз. А Настасья на все это творящееся на ее глазах непотребство взирала, напротив, сурово и осуждающе. - А я и не думала отказываться! – беззаботно мотнула она головой в ответ на предложение Вермона, и без дальнейших уговоров вошла в распахнутую перед нею дверь чайной, мысленно показав перед этим своей строгой дуэнье язык. «Вот пусть только попробует сейчас что-нибудь возразить «хозяйке»!» Но Настасья, то ли из-за того, что опешила от такой дерзости, то ли просто тоже замерзнув, молча пошла следом. – Признаться откровенно, выпить чего-нибудь горячего – уже примерно четверть часа моя заветная мечта, месье Вермон. Внутри помещения действительно было тепло, уютно и довольно многолюдно. Много детей, богато одетые дамы, их спутники. Все чинно пили чай или кофе, вкушали десерты и свежую выпечку… Похоже, Настасья могла быть спокойна. Алина не сделала ничего предосудительного в глазах благородного общества, принимая приглашение нового знакомого. Разве что до сих пор не назвала ему своего имени. - А меня зовут Полина Карсавина. Очень рада знакомству, месье Вермон. А это – моя няня Настасья. Она очень строгая, но все равно добрая. Едва завязавшись, разговор был прерван явлением полового, предложившего сделать заказ. Алина попросила для них с Настасьей чаю и пирожных с земляникой и взбитыми сливками, которые с первого взгляда, брошенного на прилавок в углу, где были выставлены имеющиеся в продаже лакомства, показались ей наиболее аппетитными. - А вы давно в Петербурге? Уже бывали здесь прежде? А если нет, то почему решились приехать так издалека? – едва официант удалился исполнять заказ, мадемуазель Бернар поспешила возобновить беседу, одновременно стараясь отвлечь внимание собеседника от собственной персоны и заставить его как можно больше говорить о себе самом. – И еще, в каком жанре живописи вы преимущественно подвизаетесь?
Франсуа Вермон: - В разных, сударыня. Могу копиистом, для души – пишу пейзажи, а вот на жизнь зарабатываю написанием портретов на заказ. Но сейчас у меня что-то вроде каникул. А в Петербург меня пригласил друг, который помог мне увидеть императорскую коллекцию живописи и даже получить разрешение на работу во дворце. Нет, Франсуа вовсе не желал хвастаться, он честно отвечал на вопрос своей собеседницы, которую только теперь смог рассмотреть. Там, на аллее, её лицо было в тени, да к тому же выражало беспокойство и неловкость, от чего не показалось художнику ни привлекательным, ни особенным. Но вот теперь, когда мадемуазель Полина сидела перед ним и спокойно улыбалась, Франсуа готов был признать уникальность ее внешности. Слишком необычный для славянки резкий контраст – белоснежная кожа и черные, как ночь, волосы. Глаза сверкают как два драгоценных камня, а алые губы в улыбке то и дело обнажают превосходные перламутровые зубки. Ну и как тут не разыграться художественному воображению?! Помимо воли, Франсуа уже представлял, какие именно краски нужно смешать, чтобы совершенно точно передать на холсте сияющую белизну кожи этой красавицы – возможно, изобразив ее лесной колдуньей, или той нежной девой из сказки братьев Гримм, которую изводила злая мачеха… Должно быть, заметив его пристальное внимание, мадемуазель Полина вскоре, впрочем, выдернула его из художественных и не очень грез, поинтересовавшись, что с ней не так и почему он так смотрит? - Всё так, сударыня, простите. Я всего лишь залюбовался вашим лицом и думал, как можно было бы лучше его изобразить. Я был бы счастлив писать ваш портрет, но не смею даже просить стать моей моделью. Вернувшийся с маленьким пузатым самоваром в руках официант вновь прервал их разговор. Оставив его посредине стола, он вновь отошел, но через минуту уже торжественно расставлял перед гостями предметы чайного сервиза, изготовленного специально для Чайного домика. На каждой чашке красовалось изображение одной из мраморных статуй Летнего сада, а на чайнике с двух сторон были изображены творения Шарлеманя – сам домик и узорная решетка ограды Летнего сада. Пока происходила эта церемония, которая Франсуа, сгорающему от нетерпения в ожидании ответа девушки, показалась не короче соответствующей японской, сама мадемуазель Карсавина сидела с непроницаемым выражением лица. Но то, как она перебирает пальчиками бахрому своей шали, отчего-то почудилось ему проявлением недовольства. - Вы сердитесь?! – с отчаянием в голосе поинтересовался он, когда их, наконец, оставили наедине – если не считать присутствия нянюшки Настасьи, которая тотчас деловито принялась наливать чай себе и воспитаннице. – Прошу, не обижайтесь! Забудьте обо всем. Это было глупо и нескромно – предлагать вам подобное. Лучше скажите, часто ли вы бываете в Летнем саду? Говорят, петербуржцы гуляют здесь в основном по утрам. Но я предпочитаю заглянуть сюда именно на закате. Все вокруг становится таким таинственным, а журчащая в фонтанах вода будто нашептывает секреты, которые ей удалось подслушать за день.
Алина Бернар: Зарабатывающий на жизнь написанием портретов молодой иностранец, имеющий друзей, способных добиться для него разрешения на свободный доступ в царский дворец. В империи, чьи подданные не могут передвигаться без специально оформленных документов, даже не пересекая ее границ? В Петербурге, где без рекомендации и протекции десятка родственников тебя и на порог не пустят не то, что в императорский дворец, а в самый обыкновенный приличный дом? Ну да, конечно… Только он, что, всерьез считает, что она должна в это поверить? «Ты – нет, а вот деревенская дурочка, которую пытаешься здесь изображать перед всеми, включая милейшего месье Вермона, кем бы он ни был на самом деле, просто обязана», - мысленно напомнила себе Алина, по губам которой, прежде, чем они успели сложиться буквой «о» в знак крайнего удивления, на краткий миг успела скользнуть тень понимающей улыбки. - Надо же, какое совпадение, месье Франсуа! – воскликнула она уже вслух, сложив вместе ладони. – А мы тоже в столице по приглашению друзей! Как это мило, правда? Должно быть, переход между настоящей Алиной Бернар, какой она была на самом деле, до этой самой минуты общаясь с Вермоном, хоть и представлялась при этом чужим именем, и образом, который должна была изображать все это время, но «включилась в роль» лишь теперь, был слишком резок. Потому озадачил француза, который, как все художники, наверняка, обладал повышенной наблюдательностью, заставляющей его более пристально всматриваться в лицо собеседницы, отчего Алина немного занервничала и даже спросила – как бы в шутку, что именно с ней не так. - Портрет? – нельзя сказать, что это показалось ей неожиданностью, однако прежде Алину еще никто ни разу не рисовал. Вернее, конечно, предложения такого рода поступали и раньше, однако высказывались, как правило, совсем иным тоном и подразумевали не только, а иногда и не столько сеансы позирования перед холстом – кто станет всерьез церемониться с актеркой, особенно совсем юной и еще мало кому известной. Поэтому стоило порой большого труда и дипломатического усилия, чтобы отказаться и не нажить себе врага на всю жизнь. Однако теперь все совсем иначе. И месье Вермон, уж конечно, не имеет никаких тайных порочных намерений, а получить собственный портрет, пусть даже и кисти начинающего художника, Алина, сказать по правде, была бы совсем не против. Потому, пока вернувшийся с самоваром в руках официант расставлял перед ними чайные приборы, всерьез раздумывала, как можно было бы устроить все таким образом, чтобы об этих художественных сеансах не узнали в доме на Большой Мещанской. И в результате этих продолжительных размышлений поняла, что все-таки никак. Хотя и очень-очень жаль. - Нет, что вы! Я не сержусь и не обижаюсь! – оставив в покое бахрому своей шали, которую до того в задумчивости теребила – еще одна детская привычка, от которой никак невозможно было избавиться, Алина взглянула на собеседника с грустной и чуть виноватой улыбкой. – Но это действительно невозможно, месье Вермон! Моя… тетушка, - «да, пусть она будет лучше моей тетушкой, чем родственницей жениха», - очень строга, поэтому вряд ли позволит такую вольность. Простите… Но, может быть, вы взамен постараетесь рассказать на словах, как именно бы нарисовали меня, а я, в свою очередь, попытаюсь представить это в своем воображении?
Франсуа Вермон: За несколько мгновений, в течение которых ждал ответа мадемуазель Полины, Франсуа успел испытать и сладостное томление, и предвкушение, и страх получить отказ. А она вовсе не спешила отвечать, смотрела задумчиво, словно бы сквозь него, и губы чуть заметно подрагивали, будто слова уже готовы сорваться с них, но удерживаются лишь от недостатка решимости. Так что Франсуа оставалось лишь наблюдать за ней и любоваться. Но и это было невозможно слишком долго и так, как хотелось ему – с противоположной стороны стола Настасья, в свою очередь, сверлила взглядом его самого, словно ожидала чего-то неприличного, что надеялась упредить собственной повышенной внимательностью. Наконец, Полина заговорила. - Ах, конечно, ваша тетушка…. Она права, безусловно, - кивнул Франсуа, мысленно уже проклиная эту неизвестную ему женщину, которая своими строгими нравами практически сразу же лишила его реальной возможности вновь увидеть понравившуюся барышню. Почему-то казалось, что расставшись сегодня просто так, без надежды на новую встречу, они, и в самом деле, никогда больше не увидятся. И это очень расстраивало Вермона, который, тем не менее, уже решил, что напишет портрет мадемуазель Карсавиной даже в этом случае – по памяти. - Описать словами портрет?! – удивился он. – Могу сказать лишь, что ваш облик с первого взгляда показался мне очень необычным. Вообще-то, это было не совсем правдой. Там на аллее, внешность Полины его вовсе не «зацепила», но теперь он и сам уже почти верил, что в румяной от смущения и быстрой ходьбы барышне сразу же увидел эту спокойную отрешенность лесной волшебницы с черными локонами и зелеными глазами. - В остальном, боюсь, что родившись художником, а не поэтом, даже при всем желании не способен приблизиться к пленительным описаниям женских образов, вроде той же байроновской кадиксанки, помните? «…Лазури нет у ней в очах, И волоса не золотятся; Но очи искрятся в лучах И с томным оком не сравнятся. …А кудри - ворона крыла: Вы б поклялись, что их извивы, Волною падая с чела, Целуют шею, дышат, живы...» «Интересно, какой длины на самом деле ее волосы? До пояса, или, может, даже ниже? Эх, убрать бы прочь эту соломенную преграду!» - внезапно подумал Франсуа, невольно разглядывая скопление шелковых цветов и перьев на шляпке мадемуазель Карсавиной, и испытывая при этом неизъяснимое раздражение против ни в чем неповинного кокетливого аксессуара. - И все-таки я, пожалуй, попробую, - изобразив пантомимой, что взял в руки палитру и кисть, Вермон «смешал» на ней воображаемые краски и, прищурившись, внимательно взглянул на Полину, - Для вашего портрета, мадемуазель, я взял бы лишь чистые и яркие тона – никаких полутеней и плавных переходов. Чтобы изобразить волосы – черную сажу. Лучше всего ту, которая остается на абажуре масляного светильника - она похожа на бархат, нежный на ощупь, с легкими переливами. И еще, пожалуй, я добавил бы туда немного синей лазури – самую капельку. Сделав несколько «мазков» на своем невидимом холсте, Франсуа вновь поднял взгляд на свою модель. Она внимательно его слушала, но не забывала и про принесенное ей лакомство, и когда их взгляды встретились, откусила кусочек пирожного, крем от которого чуть перепачкал ей губы. И тогда, пренебрегая салфеткой, Полина быстро облизнула губы, заставив Вермона этим нехитрым движением на мгновение забыть о том, как дышать. Что за удивительная девушка! Вроде бы простая и скромная, но буквально одним взглядом или жестом способна породить в его воображении целый сонм фантастических и даже грешных образов... Определенно, права была матушка, упрекая его в избытке фантазии! - Губы я писал бы вермильоной, - проговорил он через паузу, с трудом отводя взгляд от ее рта. – Её основа – ртуть, дрожащая и переменчивая. Красному цвету она сообщает особое сияние, которое на полотне переливается, будто драгоценный камень. А для кожи смешал бы краски так, чтобы оттенком они напоминали топленое молоко... Да-да! Очень хорошо, мадемуазель! Поверните немного голову к свету! Именно так… теперь глаза. Тут нам понадобиться богемская земля – полупрозрачная и яркая, а чтобы взгляд стал как живой – добавим золотые искры охрой. Ну и несколько завершающих штрихов – платье зеленого бархата? Такое, какое носили в XVII веке. И пейзаж с единорогом… Все, готово! Взгляните же скорее и вынесите свой вердикт. С шутливым поклоном, Франсуа протянул Полине ее воображаемый портрет, мысленно при этом еще раз перебрав все названные ей вслух краски и все нюансы. Сегодня же вечером он непременно воплотит эту картину в жизнь. *Вермильона – одна из разновидностей киновари, которую выделяют французы.
Алина Бернар: Мгновенно принимая назначенную ей роль натурщицы, Алина игриво поправила шляпку, а также кружева, украшающие корсаж ее платья, впрочем, и без того – слава отменной модистке, лежавшие в безупречном порядке, села поудобнее и приготовилась «позировать» месье Вермону. Однако слушала его поначалу не слишком внимательно, воздавая должное и ароматному чаю, и оказавшемуся отменным даже на вкус отчаянной сладкоежки, пирожному. И еще, конечно, продолжая осторожно осматриваться по сторонам. Было все еще трудно поверить, что она здесь со всеми на равных, что никому из сидящих вокруг людей не придет в голову окинуть ее высокомерным взглядом или хуже того, одарить вроде бы и любезной, но при этом холодной и надменной улыбкой. Её не раз приходилось видеть подобные на лицах светских дам и барышень, когда после очередной успешной премьеры, после рукоплесканий и криков «браво!», несущихся из зрительного зала, где, в том числе находились и они, на сцену, где стояла в тот момент сама Алина, она встречала их вне здания театра. В модных лавках, где с недавних пор у мадемуазель Бернар появилась возможность покупать себе дорогие шляпки и ткани для платьев, в городском саду, где она иногда гуляла с подругами или очередным кавалером из числа самых истовых поклонников ее дарования… Эти глупые курицы всегда считали для себя возможным смотреть либо сквозь Алину, будто бы не замечая ее присутствия рядом с собой, либо все-таки на нее, но все равно с этим треклятым выражением, за которое девушка, бывало, с трудом удерживалась от того, чтобы не выцарапать им глаза! Ведь она ничем не хуже их! И обладает отнюдь не меньшим правом наслаждаться жизнью и получать от нее удовольствие, чем те, кто априори – без всяких на то причин, а тем более доказательств, причисляет ее чуть ли ни к «падшим». И все лишь потому, что несколько раз в неделю она выходит на театральную сцену, чтобы развлекать их своим искусством перевоплощения! Нет, сегодня ей были адресованы совсем иные взгляды: приветливые, заинтересованные и даже восхищенные. Именно так – с восхищением смотрел на нее и месье Франсуа, когда описывал во всех красках существующий пока лишь в его воображении портрет. Причем, по мнению Алины, делал это ничуть не хуже английского поэта, строки из стихотворения только что так к месту процитировал, невольно заставляя мадемуазель Бернар вновь слегка покраснеть – теперь уже от удовольствия, и тем добавить немного теплого розового в обычную сливочную белизну ее кожи. - Это… поистине замечательный портрет! – тихо проговорила она, когда Вермон, наконец, умолк и вложил ей в руки «готовое полотно». - Клянусь, никто из знаменитых художников не мог бы нарисовать его лучше, потому что вы изобразили на нем мою душу… «Пейзаж с девушкой и единорогом», - внезапно рассмеялась она, поднимая на него сияющий взгляд и замечая ответную удовлетворенную улыбку. – А мне нравится это название! Давайте именно его и оставим? Только почему же вы решили изобразить меня именно в старинном наряде? Неужели я кажусь вам такой древней?.. Или же, может быть, это и вовсе того хуже, намек на мою провинциальную отсталость от последних веяний столичной моды? Уперев руки в боки, Алина демонстративно нахмурила брови и взглянула на месье Франсуа исподлобья, демонстрируя глубокую обиду, хотя в самой глубине ее тёмных глаз маленькими аквариумными рыбками по-прежнему резвились едва заметные золотисто-охряные искры.
Франсуа Вермон: - Что вы, сударыня! Я вовсе не хотел!.. - растерялся было вновь месье Вермон, но смешинки в глазах собеседницы быстро подсказали, что все ее обвинения – не более чем шутка. – Нет, не древней. Скорее, сказочным видением, сопровождать которое могут лишь сказочные существа. Возьмите этот образ на заметку и вы, ежели вдруг случится быть приглашенной на один из маскарадов, которые так часто здесь устраивают. А если не сможете найти к нему настоящего единорога, его роль всегда сможет сыграть комнатная собачка, у которой привязан к голове серебряный рожок. «Я же теперь точно на каждом маскараде буду разыскивать свою Даму с единорогом!» - решил Франсуа, и грустно улыбнулся своим мыслям, глядя в окно. Дождь за ним совершенно стих, и водные капли на листьях деревьев, покачивающихся за стеклом, теперь были похожи на россыпь драгоценных камней, переливающихся в лучах выглядывающего солнца. Половые вновь начали распахивать ставни, и в теплую залу чайной, смешиваясь с ароматами выпечки, потянулись и ароматы свежей, умытой дождем зелени. Посетители, сидевшие и прежде тихо переговариваясь между собой, вдруг будто бы осмелели, голоса вновь зазвучали громче, послышался веселый смех. Непогода прошла, миновало и затишье – все и всё вокруг снова ожило. Встрепенулась вместе со всеми и нянюшка мадемуазель Полины. Осмотревшись по сторонам, быстро и с весьма строгим выражением лица, она принялась что-то ей выговаривать. Русского языка Франсуа до сих пор, как известно, не постиг, но не нужно было знать слов, что бы понять – мадемуазель Карсавиной нужно уходить. А это означает, что, скорее всего, они больше не увидятся. Просить у нее новой встречи у Франсуа права не было, да и основания тоже. - Вам, наверное, пора? Что же, мне тоже нужно идти. Но позвольте хотя бы сохранить в памяти нашу встречу и этот необычный опыт рисования! Когда дамы были готовы идти, он проводил их до дверей чайной, но следовать дальше не посмел. Взгляд Настасьи красноречиво говорил: «За заботу спасибо, но больше в ваших услугах мы не нуждаемся!» Еще раз поклонившись на прощание, Франсуа подождал пока они скроются за поворотом дорожки и вернулся в зал, где на свободном стуле подле стола были разложены его рисовальные принадлежности. Сказав Полине, что ему также пора собираться, он немного покривил душой – торопиться было некуда. Потому еще некоторое время он никуда не уходил, а сидел с карандашом в руках, попивая чай, и быстро набрасывая на листе бумаги один за другим эскизы портрета Полины: вот она улыбается, вот хмурит брови, вот ее тоненькие пальчики кокетливо касаются кружевной оборки на шляпке. Торопился их зарисовать он не потому, что боялся вскоре позабыть её облик, но от переполняющих душу эмоций, которые не было сл сдержать до дома. Вернувшись к себе, Франсуа сразу же поднялся в мастерскую, где принялся за работу над «Девушкой с единорогом». За этим его и застала веселая компания приятелей, как обычно запросто ворвавшаяся ввечеру в уже темную комнату, где только несколько свечей освещали мольберт. - Ага, так вот где наш затворник! А я-то решил, что тебя дождем смыло! Предупреждал же, что Фаворит никогда не обманывает! – громогласный голос хозяина дома прервал занятие Франсуа, и вскоре он внезапно обнаружил, что рисовал не меньше шести часов, - Так, и что это у нас тут?! Ух, ты! Неужто за мифологию принялся? - Ну, можно и так сказать, Пьер.* Мне говорили прежде, что ваш Петербург – город мифический, но я не верил, что в нем и впрямь можно встретить деву из грез… - И впрямь хороша, - с уверенностью знатока подтвердил второй молодой человек, которого уже многие знали в столице как хорошего портретиста**. – Кто она? - Не знаю. Сегодня случайно увидел ее в Летнем саду, - ответил Франсуа, отчего-то умолчав о своем знакомстве с Полиной и чувствуя внезапный прилив ревности лишь от одной мысли, что Алексис восхитился не столько самой работой, сколько ее моделью. - Даже имени не спросил? Ну и ладно, не расстраивайся! Петербург – город небольшой, авось еще свидитесь! А нынче оставь уже свою нимфу в покое! Пойдем-ка лучше, к Лулу – у нее и не такие в наличии имеются – все как на подбор веселые и настоящие! Вон, спроси у Гришки!*** Ему есть что нам сегодня рассказать! – подмигнув приятелю, Алекс глумливо захохотал и, подхватив Вермона за руки, друзья буквально поволокли его, шутливо упирающегося, прочь из мастерской. А вскоре их шумная компания уже брела по темным улицам вечернего города навстречу новым приключениям. *Петр Васильевич Басин (1793, Санкт-Петербург — 1877, там же) — русский религиозный, исторический и портретный живописец, академик (с 1830 года). Пётр Васильевич Басин овладевал художественным мастерством под руководством профессора В. К. Шебуева, будучи одним из его учеников. Мастерская художника Петра Васильевича Басина (К.А. Зеленцов, 1833). Затем П. В. Басин провёл 11 лет в Риме. Написал около сотни картин, наилучшие принадлежат Академии художеств. По возвращении в Санкт-Петербург в 1830 году признан академиком за картину «Сократ спасает Алкивиада», скоро затем начал преподавать, а в 1836 г. получил звание профессора. В 1869 году оставил кафедру. Им написано множество портретов, аллегорических фигур, украшающих залы Зимнего дворца, но известность ему создали работы в области религиозной живописи. **Александр Алексеевич Алексеев (1811—1878) — русский живописец. Он был учеником у Крылова, расписывавшего иконостас в имении кн. А. П. Путятина, и у Венецианова, обратившего на него внимание в апреле 1825 г. Состоя, вместе с другими учениками этого родоначальника русской бытовой живописи, пенсионером общества поощрения художников, с 1826 г., Алексеев получил, по присуждению совета Академии Художеств: 21 сентября 1827 г. — 1-ю серебряную медаль, а 22 января 1829 г. — 2-ю золотую, за бывшую на академической выставке 1827 г. и принадлежавшую впоследствии П. П. Свиньину, очень интересную по сюжету картину с натуры: «Перспективный вид мастерской Венецианова», и, наконец, 29 декабря 1832 г., по утверждении данной ему ещё в марте 1828 г. отпускной, — аттестат на звание свободного художника. В Академии в 1830 г. — пять портретов: 3 мужских, 1 женский и 1 «девочки с розой». По отзыву академика Мокрицкого, Алексеев хорошо писал с натуры, но владел особым даром копировать с различных мастеров. ***Григорий Григорьевич Чернецов (Лух, 12 ноября 1802 — 8 июня 1865, Санкт-Петербург) — один из братьев Чернецовых, академик пейзажной живописи. В начале 1819 года Чернецов обратился в Академию художеств с письмом, к которому приложил два небольших рисунка с эстампов, с просьбой принять его в ученики Академии на казенный счет, так как недостаток средств отца не позволяет ему поступить в Академию на собственный счет. Из-за малого возраста и отсутствия свободных мест ему было отказано, но Академия, уважая его желание быть художником, предложила ему бесплатно нужные художественные пособия. С 1829 года он носил звание придворного живописца и получал содержание от Кабинета Его Величества. Уже в 1821 году Академия наградила его за живопись; в 1825 году за живопись перспективную он был удостоен серебряной медали первого достоинства. В 1826 году Чернецов представил вид Военной Галереи и пейзаж, писанный с натуры, за что и получил золотую медаль второго достоинства и признан художником XIV класса. В 1831 году он был удостоен звания академика за исполненную, по назначению Академии, картину, изображающую вид в окрестностях Петербурга.
полная версия страницы