Форум » Петербург » Но мститель, пусть он справедлив, убийцей станет, отомстив » Ответить

Но мститель, пусть он справедлив, убийцей станет, отомстив

Антонина Одинцова: Время: осень 1832 - зима 1833 гг. Место: Петербург Участники: супруги Одинцовы, Ангелина Богданова, Сергей Коротнев и петербургское общество

Ответов - 16

Антонина Одинцова: В самом начале сентября, сразу после празднования Рождества Пресвятой Богородицы, у Одинцовых готовился большой прием. И шуму из-за него в доме тоже было много. Что ж удивляться, первый бал нового сезона! И пусть еще далеко не все завсегдатаи их гостиной вернулись из своих имений или из-за границы, посетителей, тем не менее, ожидалось достаточно. Потому Антонине Николаевне нынче было особенно важно блеснуть перед ними не только привычным гостеприимством, но и знанием последних европейских веяний в моде. Для увеселения гостей в дом были призваны итальянские певицы (может, и не примы, но весьма значимые), чтобы дуэтом исполнять популярные оперные партии. На ужин составлено изысканное меню, а вина были только теперь доставлены из Франции. В общем, расстарались хозяева на славу. И это притом, что финансовое положение у Одинцовых было не самое завидное. - Можно подумать, что я ради себя одной стараюсь! – пуховка мягко скользнула по женской щечке, затем по шее и остановилась над глубоким вырезом платья, пока еще домашнего, ведь до приема еще добрых два часа. Борис Васильевич сидел возле жены на низком пуфе и внимательно следил за ее манипуляциями. Выглядел он больным – лицо было бледным, глаза лихорадочно блестели, а руки сжаты в кулаки, чтобы не так заметна казалась дрожь в пальцах. А ведь еще минуту назад он расхаживал по будуару супруги, высказывая свое возмущение и крайнее неудовольствие по поводу затеянного ею торжества. - Мы сейчас совершенно не можем этого себе позволить! – говорил он. - Наши финансы… Антония, ты же знаешь, что я несколько… немного… - В пух и прах проигрался! Давай смотреть в лицо фактам: это окончательно подорвало нашу платежеспособность. И при этом ты еще смеешь обвинять меня, что пытаюсь сама заботиться о наших финансах и пополнять домашнюю казну любыми доступными мне средствами?! Последняя фраза явно была намеком на обвинения Бориса Викторовича в супружеской измене, брошенные им Антонии в запале одной из их многочисленных ссор. - Между прочим, вот! – госпожа Одинцова достала из верхнего ящика туалетного столика сафьяновый футляр, раскрыла его и продемонстрировала мужу удивительной красоты парюру: серьги, ожерелье, эгрет и брошь переливались и сверкали на белой атласной подкладке всеми возможными цветами. Яркая турецкая бирюза, обрамленная жемчугом и сапфирами и дополненная россыпями мелких брильянтов. Недавний подарок последнего из воздыхателей очаровательной богини столичного света, грузинского князя. Пальцы Бориса непроизвольно потянулись к сокровищу, да так и застыли, не смея коснуться этой неземной красоты. - Вот видишь, от моих валетов куда больше пользы, чем от твоих дам! - Да это же целое… - … состояние! – докончила за него супруга и, презрительно передернув плечами, захлопнула футляр, едва не прищемив мужу пальцы. Надо сказать, что отношения между ними давно уже были весьма своеобразны. Утратив всяческую иллюзию семейного счастья еще в первый год брака, испытав уже тогда не только разочарование, но и приступы презрения к мужу, теперь Антония чувствовала к нему лишь жалость. Не в силах простить Борису его порочных пристрастий, которые постепенно разрушали их жизнь, глядя на него иногда, в моменты особого настроения, Тонни, впрочем, отмечала, что внешне Борис все еще привлекателен, умен и возможно…. Невозможно! Он просто жалок! Так и не смог побороть в себе страсти к картам, заложил имения, продал ценные бумаги. А она всего лишь слабая женщина в мире мужчин, которым нужно лишь одно. Так почему бы не одарить своими ласками какого-нибудь князя, получив за это в подарок милую ценную безделушку? - Вот именно, состояние. И я уже проконсультировалась у Адольфа Карловича, во сколько это можно оценить. Думаю, хватит, чтобы выкупить Махновку и расплатиться с частью кредиторов. Разумеется, при условии, что ты не станешь более играть! Борис! Я умоляю, заклинаю тебя! Ну, не ради меня, так подумай хотя бы о Геле! Последний аргумент всегда имел на супруга особое воздействие. Борис боготворил юную свояченицу, называл ее Ангелом и вкладывал в свое к ней отношение всю ту любовь, которую никогда не сможет подарить родным детям. Впрочем, видел он Гелю довольно редко. Хотя в последнее время, в силу уже известных обстоятельств, вынужден был чаще бывать дома. - Конечно, сначала я покрасуюсь в нем раз или два. Нельзя же вот так сразу избавиться от такого подарка. К тому же, он так мне идет. Эта дивная бирюза… Через несколько минут, проводив супруга из комнаты, Антония решила наведаться к сестре и узнать, не раздумала ли та последовать ее совету в выборе наряда и аксессуаров. Для Ангелины нынешний сезон должен был стать особенным - первым по-настоящему серьезным и ответственным. Конечно же, до этого девочка уже бывала на домашних балах, но именно в этом году Антонина впервые ждала от нее многого. И в первую очередь – того, что Геля найдет себе хорошую партию.

Ангелина Богданова: - Барышня, миленькая, Ангелиночка Николаевна! Ну, сколько же ждать-то еще? Вода в лохани, поди, уже остыла совсем, заново греть придется! А ведь еще в платье облачаться, а куфюра! – горничная Ариша возмущенно и шумно вздохнула и вновь нетерпеливо посмотрела на Гелю. – Гости скоро в дом явятся, а вы чуть не в исподнем! - Не «куфюра», а «куафюра». Сто раз говорила: хочешь использовать мудреные слова, хотя бы узнай для начала, как верно их произнести, - усмехнулась девушка, не поднимая головы от небольшого листа бумаги. Затем, чуть повременив, продолжила вдохновенно водить по нему грифельным карандашом, пытаясь как можно точнее воспроизвести по памяти черты лица незнакомца, которого мельком увидела сегодня в городе, выходя из церкви после заутренней. Он стоял подле церковной ограды, будто дожидаясь кого-то. А через минуту ее внимание отвлекла, подзывая к себе, Антония. Геля не успела уловить момент, когда ту перехватила у церковных ворот какая-то приятельница, поэтому невольно убежала вперед. И за это теперь получила от Тонни сразу два замечания: одно – что совсем не смотрит по сторонам, когда ходит, а второе – что и не ходит вовсе даже, а просто носится, словно на пожар, хотя взрослой барышне полагается двигаться степенно и неторопливо… И если с первым Ангелина еще бы поспорила – коли были бы теперь не на людях, то со вторым следовало согласиться. Геля действительно имела привычку делать все довольно быстро: собираться, есть, ходить… Рисование было, пожалуй, единственным занятием, которое могло затянуть ее по-настоящему надолго, заставить забыть о времени. Как теперь, когда примерно полтора часа тому назад девушка «на минуточку» присела в кресло с листом бумаги и карандашом, чтобы зарисовать лицо того мужчины, пока яркие впечатления будущего бала окончательно не стерли из памяти его черты, чем-то зацепившие ее мимолетный взгляд. К слову, когда Геля, смиренно выслушав нотацию сестры, вновь смогла оглянуться, мужчина уже куда-то ушел… - И они еще не скоро приедут. Два часа – это целая вечность, - проговорила она еще через несколько минут, когда, наконец, удовлетворившись результатом, отодвинула эскиз, чтобы полюбоваться. - А кто хоть это, барышня? Старый какой, лохматый… - Даже и не знаю, как сказать. Человек просто, - пожала плечами девушка и добавила вдруг с неожиданной горячностью в голосе. – Ничего он не лохматый. Да и не старый вовсе, а такой, как Борис Викторович, наверное… Впрочем, я и не разглядела толком. Не важно. И не смотри на меня с такой мерзкой ухмылкой, совсем распустилась! Папку для этюдов лучше подай, а сама за горячей водой на кухню ступай, а то, правда, того и гляди, опоздаем! - Ага-ага… уже убежала, - с хитрой ухмылкой на румяном лице, Ариша вручила смущенной и отчего-то покрасневшей вдруг Геле ее этюдник, а затем подхватила с пола большой кувшин и двинулась к выходу, где едва не столкнулась с входящей в комнату Антонией. – Ох, простите, барыня! – метнувшись в сторону, она враз посерьезнела, а после исчезла, словно в воздухе растворилась. В отличие от Ангелины, которую слуги по-прежнему считали ребенком, а потому позволяли себе в ее присутствии несколько более вольное поведение, старшей из сестер – памятуя об ее периодических вспышках гнева – среди дворни побаивались. Да что прислуга, даже сама Геля временами робела своей старшей! Гораздо больше, чем, например, того же Бориса Викторовича, хотя тот даже не был ей родным по крови. Потому и вскочила с места при ее появлении в комнате, словно ученица перед строгой наставницей. - Сестрица! Хорошо, что ты пришла. Я послала Аришу готовить ванну, а потом как раз хотела велеть ей позвать тебя, чтобы вместе выбрать украшения к моему платью… Нет-нет, я помню, ты уже выбрала, но… тебе не кажется, что то ожерелье – оно несколько помпезное? И выглядит... дороже, чем я сама?

Антонина Одинцова: - Ванну?! Да впору уже одеваться, а ты как всегда! – Тонни рассерженно развела руками, как бы призывая невидимых свидетелей полюбоваться беспорядком в комнате и его хозяйкой. Бальное платье разложено на кресле, на туалетном столике разбросаны шпильки и щетки, бальные туфельки почему-то валяются прямо на кровати, а сама Геля стоит перед ней, прижимая руками к груди папку с рисунками. Губы Антонии невольно дрогнули, и гримаса раздражения явственнее проступила на лице. Но затем, вновь взглянув на сестру, Антония почувствовала, как внутри у нее что-то шевельнулось. «Господи, совершенный ребенок!.. Но не в жертву же я ее принести собралась, - тотчас же напомнила она себе, - а одного добра желаю. Сама вышла замуж по любви, но ей своей ошибки повторить не дам. Брак должен заключаться не из глупых сентиментальных соображений, но быть тщательно продуман и рассчитан!» В том, что иногда сомневалась относительно мотива, по которому вышла замуж за Бориса, Тонни вспоминать не любила, хотя когда-то, еще давным-давно, пришла к выводу, что, скорее всего, выйди она замуж действительно по любви, все в ее жизни сложилось бы иначе. Еще хуже, чем теперь. Быстрым шагом пройдя к трюмо, Антония начала раскладывать вещи по порядку, а после велела сестре сесть у зеркала. - Не говори глупостей. Это ожерелье выглядело бы ужасно лишь в том случае, если бы ты вздумала надеть его с повседневным платьем! – сказала она, извлекая из футляра украшение – баядеру, сплетенную из трех нитей крупного жемчуга – золотистого, розового и пепельного оттенка, что оканчивалась двумя жемчужинами в форме капель. Затем, вставая за Гелиной спиной, аккуратно застегнула украшение на шее девушки. - Видишь, так оно действительно смотрится неуместно, а ты – меркнешь на его фоне. Но с платьем и прической, которую я тебе посоветовала, оно, напротив, лишь подчеркнет твою красоту. Это как с твоими рисунками, - Антония протянула руку к папке, которая оказалась теперь на краю столика, но Ангелина, как всегда, не позволила открыть ее. - Не важно! – мадам Одинцова пожала плечами и отошла к дверям, в которых уже появилась Ариша с кувшином горячей воды в руках. - А теперь поторопитесь, иначе накажу обеих! Сегодня слишком важный день. Когда стали подъезжать первые гости, Антония Николаевна и Борис Васильевич уже ожидали их внизу. Геля должна была спуститься чуть позже: встречать гостей ей было не обязательно, да и представлять сестру каждому из них – слишком утомительно. Вечер начался, как и было задумано, оживленными разговорами. Свежие новости, старые истории и их продолжение – хорошим знакомым, даже если они давно не встречались, всегда есть, о чем поговорить. Но были среди посетителей приема и новые лица. Опытная светская львица, Одинцова прекрасно знала, что удивлять следует не только размахом торжества, но и интересными гостями. За таковых вполне могли нынче сойти грузинский князь Пагава, английский посланник и даже экзотический американец, путешественник и исследователь, с которым Антонию познакомил ее последний по счету возлюбленный - Мельхиседек Егорович. Когда же все гости, собрались, Антонина Николаевна, наконец, торжественно представила им всем свою сестру. Геля, оробевшая от всеобщего внимания, стояла в этот момент подле Бориса, который улыбался, тихонько подбадривая ее добрыми словами. В его взгляде, обращенном на девушку, светилась почти отцовская гордость, в то время как сама Антония, глядя на сестру, испытывала что-то вроде ревности. С детских лет любившая старинные немецкие легенды, она ощущала себя гордой царицей. Той, которая больше всего на свете любила смотреться в волшебное зеркало, всякий раз твердившее ей о том, что красота ее несравненна, и узнавшей в один ужасный день, что кто-то сумел превзойти ее в этом, тотчас же пожелав избавиться от соперницы. Так и сама она вскоре начнет меркнуть рядом с прелестью и свежестью младшей сестры, а это значит, что нужно как можно скорее выдать ее замуж, чтобы избавить себя от еще одного кошмара. Кошмара оказаться старой, некрасивой, да еще и с разорившимся в пух и прах мужем… Отогнав прочь эти неприятные мысли, Тонни раскрыла рот, чтобы пригласить гостей столовую, но тут дверь в гостиную опять распахнулась, и дворецкий громко объявил имя нового посетителя, Егора Денисовича Бунина, который мало того, что осмелился явиться к Одинцовым позже всех, так еще и не один…


Сергей Коротнев: Санкт-Петербург сильно изменился с тех пор, как Коротнев видел его в последний раз. Он ехал по улицам, которые должен был бы узнавать, но память хранила совсем другие картины. Ошеломленный, Сергей попросил извозчика остановиться, расплатился с ним и решил продолжить путь пешком. Экипаж ехал слишком быстро, чтобы успеть рассмотреть все перемены, а городские пейзажи мелькали перед глазами с такой скоростью, что Сергей чувствовал себя не в своей тарелке. Пешим ходом воспринимать окружающую действительность стало немного легче. Меняясь, город его юности по-прежнему оставался таким же стремительным и полным жизни. Свернув в показавшийся знакомым переулок, Сергей вышел прямиком к ограде старой церквушки и тотчас же почувствовал себя так, будто оказался в прошлом. В том самом, еще до отъезда. Когда-то давно он так много времени провел здесь, ожидая самую красивую девушку в мире, что до сих пор помнил каждую пядь двора, которую эта ограда отделяла от улицы, потому мог и сейчас с уверенностью сказать, что ничего здесь не изменилось. Привычно прислонившись к кованой витому узору спиной, Сергей невольно улыбнулся, вновь припомнив ту наивную любовь. Какая, право, глупость! Особенно, если вспомнить также и о том, что его неземная красавица оказалась в результате изрядной змеей… Конечно, Коротнев отдавал себе отчет в том, что не все женщины таковы, после в жизни встречались и более достойные – для них был недостаточно хорош уже он сам. Должно быть, это действительно был какой-то его врожденный изъян. Так что, если отбросить истрепанные представления о добродетели и милосердии, та девушка была, в общем-то, и права, когда выбрала его соперника. Одно даже нынешнее возвращение в Петербург, чтобы, так и не сумев простить, заставить ее пожалеть о том давнем решении, было явным доказательством морального ущерба. Впрочем, размышления – пустое времяпрепровождение. Если бы вместо того, чтобы действовать, он размышлял, то обзавелся бы в лучшем случае безымянной могилой где-нибудь в богом забытом уголке Сибири. А так он жив, вполне здоров, обеспечен всем необходимым и имеет собственный дом в Санкт-Петербурге. И еще сегодня вечером, наконец, произойдет встреча, которую он представлял, наверное, каждый день с момента своего отъезда. За эту возможность, впрочем, следовало быть благодарным случаю, столкнувшему Сергея вскоре после приезда в город с давним знакомым. С ним Коротнев когда-то вместе учился и помнил неплохим парнем. Потому, хоть близкой дружбы между ними прежде и не водилось, счел полезным возобновить общение. Отогнав некстати нахлынувшие воспоминания, Сергей обернулся к входу в церковь и едва не вздрогнул, заметив на себе пристальное внимание со стороны симпатичной девушки, стоящей посреди двора. Странные вещи творило его воображение. Ведь представить, что это происходит наяву, было бы уже слишком. Однако перед ним стояла Антонина, которая, конечно, немного изменилась внешне, но от этого, кажется, только выиграла... Сердце, на мгновение забывшее, как биться, застучало в груди в учащенном темпе. Однако эта растерянность была короткой и, поспешно отвернувшись, чтобы не оказаться узнанным раньше времени, Коротнев поспешил прочь, но до самого вечера вновь и вновь вспоминал ее лицо. А вечером, поднимаясь по ступеням ее дома, был уже даже благодарен судьбе за эту встречу, иначе ее красота, наверняка, оглушила бы его, как это случалось в былые времена и тогда все наверняка бы пошло не так, как он планирует. Теперь же он вполне готов улыбаться, оставаясь внешне спокойным. Его товарищ, любезно принявший ответственность за их опоздание на себя, извинился – также за двоих, и представил Сергея Одинцовым. Антонина, казалось бы, тоже ничуть не выказавшая удивления их встречей, любезно поприветствовала новых гостей и далее был обыкновенный в таких случаях обмен любезностями, а после гостей пригласили в столовую, куда хозяйку сопровождал, естественно, ее муж. Коротневу же досталось право проводить к столу ее младшую сестру, которая, к счастью для его рассудка, и оказалась той самой девушкой, которую Сергей днем видел у храма.

Антонина Одинцова: Опоздавший Бунин был сослуживец Бориса, хороший человек, добрый и с некоторыми странностями. Поэтому Одинцовых совсем не удивило, что он привел вместе с собой незнакомца. Одним гостем больше, одним меньше - места за столом хватит всем. - Хороший мой приятель, Сергей Дмитриевич Коротнев. Вместе учились, и он так давно не был в столице, что никого здесь уже не знает. Так что я подумал, что неплохо было бы начать возобновление прежних связей именно в вашем, Антонина Николаевна, блестящем обществе, вы ведь не будете против? Тонни действительно была бы не против – если бы это был кто угодно другой, только не тот, кого она видела перед собой в это мгновение. Тот, кого она давно привыкла считать мертвым – для себя уж точно. Потому, пока Бунин не назвал это имя – Сергей Коротнев, даже не смогла сообразить, где же видела прежде этот цепкий взгляд совершенно бесстрастных голубых глаз. Но сколько же ей потребовалось силы воли и самообладания, чтобы на лице не дрогнул ни один мускул после, когда в голове одна другую сменяли разные мысли: «Он жив? Он в Петербурге? Что он здесь делает? Зачем явился в мой дом?» Борис, будто почувствовав странное состояние супруги, сильнее сжал ее локоть и громко пригласил гостей проследовать в столовую, куда Антонину взялся проводить сам, а ее младшую сестру вручил заботам господина Коротнева. Первые минуты застолья, как это часто случается, прошли в тишине. Слуги сновали вокруг стола, подавали угощения и разливали вина. Наконец, провозгласив все обязательные вначале любого званого обеда тосты, гости немного расслабились и предались неспешному поглощению еды и застольным разговорам и непременному в таких случаях скрытому наблюдению за повадками прочих присутствующих, особенно новичков. Самый большой интерес вызвал, разумеется, последний из ныне явившихся, граф Коротнев, который держался немного таинственно, хотя любезно отвечал на все обращенные к нему вопросы. Впрочем, возможно эта таинственность лишь мерещилась Антонии, которая старалась не смотреть в сторону Сергея, но все равно то и дело невольно задерживала взгляд на его лице. - Значит, вы теперь будете в Петербурге обживаться? Оно и правильно. Другие бы на вашем месте подались заграницу, да только как-то это неправильно, непатриотично, - разглагольствовал Федор Григорьевич Шеленберг, урождённый Теодор Гийомович, французский доктор, давно прижившийся в России. - Здесь бы прямо и открыли бы дело – в столице? Хотя, вы и в Сибири, конечно, потрудились немало, а теперь, верно, на покой решили к нам сюда перебраться? Сергей в ответ пустился в долгие объяснения, которые совсем не занимали внимания Антонии. Впрочем, не только они – из за своего нынешнего состояния она пропустила, наверное, также и половину слов своего нынешнего любовника, который пылко шептал ей на ухо, что от жара ее тела подаренные им драгоценности сияют еще краше, наполняясь таинственным огнем – верно, желая намекнуть, что все это к ней очень идет, но все равно до отвращения неуклюже. Но вскоре Тонни и вправду стало жарко. Их с Коротневым обоюдное, казалось бы, желание не вспоминать былого, скорее всего, привело бы к тому, что оно так и осталось тайной для всех, если бы все тот же разговорчивый Бунин вдруг громко не поинтересовался, как это Антония Николаевна умудрилась не узнать в Сергее Дмитриевиче своего старого знакомца. Секунд пять после этого Тонни, не мигая, смотрела на него так, чтобы Бунин вполне осознал, что только что произнес не то глупость, не то пошлость. И в глазах ее при этом горел совсем недобрый огонек. Но потом лик богини в очередной раз преобразился, на бледных губах появилась мягкая улыбка, с которой она и ответила: - Вы правы. Теперь я определенно припоминаю. Но за жизнь перед нами проходит столько разных лиц, что не всегда возможно вспомнить каждое с первого же взгляда. Внешне Антония была совершенно спокойна, но в голосе звенела напряженная нотка еле сдерживаемой ярости, которую другие посетители могли и не заметить, но вот муж и Геля наверняка обратили внимание.

Ангелина Богданова: В силу небольшого опыта присутствия на «взрослых» приемах, в течение всего застолья Геля ощущала изрядную скованность. А та, в свою очередь, подпитывалась еще до конца не миновавшим изумлением, которое девушке довелось испытать, когда перед нею наяву вновь вдруг явился облик человека, занимавшего мысли и воображение в течение всего этого дня. «Сергей Коротнев – вот, значит, как его зовут», - подумала она в тот момент, когда господин Бунин произнес его имя вслух, и уже тогда решила, что ей нравится, как оно звучит. Короткое, звучное и твердое. Такое же твердое, как и его рука, которую граф предложил Геле, когда Борис Викторович доверил Коротневу проводить свою свояченицу к столу. Сергей Дмитриевич сделал это с любезной улыбкой и как раз в той самой непринужденной манере, которая присуща лишь настоящим аристократам. В то время как сама Ангелина в первый же миг соприкосновения их рук, напрочь лишившись обычно присущей ей грации и легкости движений, вдруг ощутила себя нелепой деревянной куклой, у которой внезапно заело все суставы-шарниры. Правда, ее спутник этого вовсе и не заметил. Да и как бы он смог, если, кажется, больше ни разу и не взглянул на нее с той самой минуты, как, усадив за стол, все так же вежливо и равнодушно откланялся, а после ушел на свое место, которое было достаточно удалено от Гелиного. Впрочем, возможно, это даже и хорошо, ведь так можно было надеяться на возможность лучше разглядеть его – разумеется, украдкой. Делая вид, что внимательно слушает задаваемые Коротневу вопросы и его ответы, на самом деле, звучавшие в ушах равномерным гулом, похожим на шум прибоя, Геля была сконцентрирована лишь на том, что пыталась понять, в чем же состоит неуловимое нечто, привлекшее ее внимание к лицу этого человека буквально с первого же взгляда? То, что она так долго пыталась выудить из собственной памяти, когда хотела после изобразить его на бумаге, но все никак не могла поймать? Из этого странного, задумчиво-созерцательного состояния последних минут Ангелину внезапно вывела реплика старшей сестры. Девушка не совсем поняла, о чем – или о ком говорила Тонни, внимание привлекла, скорее, ее напряженная, чуть звенящая интонация. Очень знакомая и, как правило, не предвещавшая ничего хорошего для того, к кому бывала обращена. Отводя взор в сторону, словно сама была в чем-то перед нею виновата, Геля осторожно покосилась на сидящего рядом Бориса Викторовича, который или ничего странного не заметил, или умел лучше скрывать свои чувства. В отличие от несчастного господина Бунина, который даже закашлялся, поперхнувшись вином, бокалом которого до того тщетно попытался прикрыться от выразительного взгляда Антонии, со всей очевидностью означавшего лишь то, что принимают его в этом доме, видимо, в последний раз. Впрочем, легкая суета с похлопыванием пострадавшего по спине, советами дышать глубже, да быть впредь осторожнее, несущимися со всех сторон, возникшая следом, несколько рассеяла повисшее, было, в воздухе напряжение. И вскоре гости, немного разочарованные так и несостоявшимся происшествием, как по команде начали припоминать известные им истории об всяких мелких застольных неприятностях – смешные и не очень, словно бы желая восполнить тем недостаток пикантных впечатлений от этого вечера. После окончания трапезы, по новомодной европейской традиции, был подан коньяк и сигары для мужчин, а дамы и барышни, ведомые госпожой Одинцовой, удалились в гостиную. Антония при этом вновь смотрелась вполне умиротворенной, шутила и смеялась с кем-то из своих приятельниц, так что Геля, которая до того намеревалась как-нибудь осторожно спросить у сестры, чем же именно была спровоцировано ее недовольство, решила этого не делать. Тем более что вскоре ее буквально со всех сторон окружила разноцветная стайка приглашенных вместе со своими маменьками и отцами барышень, таких же юных, как и сама мадемуазель Богданова. И, слушая веселый щебет подружек, Геля вскоре напрочь позабыла свои недавние тревоги, с удовольствием погружаясь в привычные для девиц всех времен и народов обсуждения нарядов, их обладательниц, а также грядущего бала, начала которого все они ждали с большим нетерпением. - Представь, самое начало вечера, а ее танцы уже полностью расписаны! Я сама видела ее бальную книжку! Просто не понимаю, что только в ней находят, - горячо шептала ей на ухо Варенька Гессен, осторожно, из-под раскрытого веера указывая на княжну Лисицыну, стоящую несколько поодаль рядом со своей маменькой, взирающей на всех вокруг с видом победительницы. Впрочем, и сама Лили явно чувствовала себя королевой этого вечера, да и было, из-за чего – высокая, белокурая, с прекрасной нежной кожей и горделивой осанкой, она всегда казалась Геле воплощением всего того, кем ей никогда не стать. - Ну, зачем ты так, Варя! Лили очень красивая! – тихонько прошептала она в ответ, глядя на подругу с легкой укоризной. – К тому же, тебе ли сетовать? Уже через месяц состоится официальное объявление о вашей помолвке с… - Геля! Ну, я же по секрету тебе об этом сказала! Тебе одной! – смущенно хихикнула Варя и отвернулась в сторону, не обращая внимания на уверения Ангелины, что их никто не слышал, но вдруг громко ахнула и вновь взглянула на подругу расширившимися от любопытства глазами. – Смотри, это он!.. Да не оборачивайся же, не то он поймет, что мы про него говорим! – растерявшись от явного противоречия, прозвучавшего в словах Вареньки, Геля, конечно, тотчас же рефлекторно попыталась взглянуть назад, но была остановлена ее грозным шепотом. - Кто поймет, Варя? Да о ком ты?! – Кто-кто! Граф Коротнев! Неужели ты ничего про него не слышала? – пришлось в очередной раз признаться в своей некомпетентности и тем вызвать со стороны мадемуазель Гессен почти жалость. - Как ты умудрилась? Весь Петербург о нем говорит! Богат, как Крез, появился… будто бы из ниоткуда несколько месяцев тому назад. Купил себе роскошный огромный особняк, в котором, однако, никого не принимает. И сам почти не выезжает. Я чуть в обморок от удивления не упала, когда увидела его сегодня в вашей трапезной!.. О, боже! Геля! Смотри, он, кажется… направляется в нашу сторону, теперь я точно потеряю сознание…

Сергей Коротнев: Коротнев предполагал, что его встретят не с распростертыми объятиями, да он и не собирался набиваться в друзья сразу же в первую встречу, но он припоминал (если ему, конечно, не отморозило в Сибири голову), что с самого начала их с Антонией знакомства не сделал ничего такого, за что должен был бы расплачиваться теперь. За что, скажите на милость, он получил эту отповедь?! А несчастный Бунин? Он выглядел так, будто бы в выборе между этой столовой и адом, выбрал бы ад. Да ладно Бунин, он как был человеком мягким и стеснительным, так и остался. Но он и сам уже чуть было не начал оправдываться, благо увидел раскрасневшееся лицо товарища и был так поражен его несчастным видом, что растерялся от изумления и не успел ничего сказать. Однако не изменился за эти годы не только Бунин, все осталось так же. И непринужденное дружелюбие вдруг оказалось забытым, люди начали припоминать допущенные промахи, с жадным вниманием набрасываясь на самые неприятные из них. Удивительно, как они его подвиги не припомнили. Сергей был уверен, воспоминания не стерлись из памяти этих людей, но теперь, впечатленные слухами о его состоянии, они благоразумно молчат. И такая печаль и скука накатила, что хоть вставай и уходи. И, конечно, этот случай потом будет муссироваться не меньше тех, что были озвучены. Не слишком ли часто Антонии удавалось его прогнать? Он ведь приехал доказать, что все переменилось, что переменился он сам, так вот демонстрацию надо начинать с малого. Никуда он не уйдет. Когда дамы удалились, дышать стало легче, но удовольствия от присутствие в доме Одинцовых не прибавилось, напротив, как будто он лишился той небольшой, но очень для него важной причины, существования. Поэтому, когда их, как скот из загона, выпустили в гостиную, Коротнев испытал проблеск радостного волнения. Эта пауза дала ему осознать нечто очень важное: Антония не была безразлична к нему, она злилась, раздражалась, пугалась его присутствия. Это все было ужасно глупо, по мнению Сергея, он не видел причин всех этих чувств. Возможно, она досадовала на саму себя? Но разве может она на себя злиться? Да все каждый жест ее, осанка, наклон головы говорили о том, что она не может злиться на саму себя, так ценна она была в своих собственных глазах, что кругом виноваты были все и вся. Но и это объяснение казалось ему странным. Значит, было у нее некое недовольство, которое стало особенно очевидным, когда она увидела его. Все это походило на игру, на таинственную историю, которую ему вдруг очень захотелось распутать, но больше всего ему захотелось покорить ту, которая так и осталась непокоренной, несмотря на годы супружеской жизни. Но в этой игре придется быть очень осторожным, прежде, чем приступать к решительным действиям, нужно втереться в доверие. А к самой Тони сейчас на хромой козе не подъедешь. Значит он зайдет с тыла: у нее есть муж-осел, который подходит для его плана как нельзя лучше. Коротнев обернулся в поисках Одинцова и увидел сестру Тони, как там ее Гелю. Она очень увлеченно о чем-то шепталась со своей подружкой, премилой девицей. Сначала они рассматривали бледную великаншу, которая с таким воинствующим видом осматривала бальную залу, как будто разгромила армию Наполеона. Многие юноши бросали на нее пламенные взоры, Сергея их безоговорочное поклонение несколько удивляло. Кому может понравиться эта ледяная громадина? Или эти юноши знали о ней чуть больше, чем он? Возлюбленная его юности тоже была очень сдержанна, однако бушующий в ней огонь не потух до сих пор. Геля с подружкой вдруг засуетились, они явно обсуждали его, пытаясь делать вид, что он вовсе не интересует. Он сделал несколько шагов, чтобы оказаться ближе и подслушать, о чем они говорят, но его маневр был тут же рассекречен и обе уставились на него, как на привидение. Сергей обернулся на ту белокурую кобылицу, но потом, сделав вид, что передумал, пошел к Геле, учтиво ей улыбаясь. - Ангелина Николаевна, не будете ли вы так любезны танцевать со мной?

Ангелина Богданова: - Я… у меня не занята мазурка, - звук, который вырвался из горла в ответ на простой вопрос графа Коротнева, мало напоминал обычный Гелин голос, да, впрочем, и человеческую речь вообще. Это был скорее сдавленный цыплячий писк. Если только можно попытаться нарисовать в воображении образ очень высокомерного цыпленка. Ведь отвечать подобным образом было довольно неучтиво, следовало вначале поблагодарить за приглашение, потом спросить, какой именно танец имеет в виду кавалер, а уже после, сверившись с содержанием своей бальной книжки, предлагать ему варианты … Которых, сказать по правде, у Гели было сразу несколько. Ведь это только в карнэ княжны Лисицыной, как утверждают, нет ни единой свободной строчки. – Или, может быть, один из вальсов? После этих слов в глазах Сергея Дмитриевича Геле отчетливо привиделся проблеск иронии, впрочем, не злобной, а вполне добродушной, но от этого лишь сильнее ее смутившей – так смотрят на детей, совершивших какой-нибудь забавный промах по части манер. А ведь именно перед этим человеком ей почему-то особенно хотелось бы выглядеть взрослой и уверенной в себе дамой. Только как всегда, в нужный момент все пошло не так, как надо. Впрочем, к счастью, помимо иронии, граф Коротнев, кажется, обладал еще и достаточно развитым чувством такта. Спокойно поинтересовавшись, какой именно из танцев предпочитает сама Геля – девушка, конечно же, выбрала мазурку, самый важное и значительное действо любого бала, он столь же любезно, как и первый раз, поклонился и, отпустив ее взглядом, отошел, оставляя обескураженную барышню Богданову, а вместе с нею и Вареньку Гессен, гадать, что же это такое сейчас было? - С ума сойти! – только и прошептала она, спустя пару минут, провожая взглядом высокую фигуру мужчины, передвигавшегося среди заполнивших зал людей с изяществом и ловкостью дикой кошки. Большой, сильной и – хищной. Да, несомненно! Это было как раз то самое нечто, которое Геле все никак не удавалось прежде поймать и понять в его внешности. Неуловимо влекущее к себе и притягательное, но одновременно опасное и даже пугающее, обаяние человека большой внутренней силы и страстей, которые он намеренно не желает демонстрировать. Прежде Геля никогда не встречала таких людей, но цепким взглядом художницы сразу же выделила из толпы, пусть и не сразу сумев определить природу этого интереса. И вот теперь все вдруг стало на свои места. Но спокойнее от этого отнюдь не стало. Напротив лишь сильнее замерло сладким предчувствием чего-то нового и необычного ее прежде ровно и беззаботно стучавшее в груди сердце. - Да оно и видно! – иронически откликнулась в ответ Варенька. – Причем, не только мне! – тихонько добавила она, красноречиво скосив взгляд в сторону стоявшей поодаль, но явно видевшей все, что только что происходило, Тонни. Повернувшись следом за подругой, Геля посмотрела на сестру и широко улыбнулась ей, будто бы желая показать, что ничего особенного не случилось, в душе, тем не менее, понимая, что это нисколько не поможет ей уже нынче вечером, после окончания бала, избежать очередной долгой нотации относительно того, как следует правильно себя вести в обществе приличной барышне. Однако, кажется, впервые в жизни почувствовала, что ей это совершенно все равно.

Антонина Одинцова: - Как ты мог не сказать мне, что он вновь в Петербурге?! – едва слышным шёпотом выговаривала Антония мужу, который, как оказалось, тоже знал о возвращении Коротнева в Петербург. Борис пожимал плечами, стараясь смотреть не на жену, а чуть в сторону. Её испепеляющий взгляд перенести было сложно, а в зале и без того было душно. - Ну кто же знал, что он осмелится сюда явиться? Я бы, на его месте, не решился. - Ты бы не решился, да. В этом я ничуть не сомневаюсь… Закончить свою мысль Антония не успела, потому что в ту самую минуту, будто джинн из волшебной лампы, рядом с нею возник сиятельный князь Пагава. Борис же немедленно воспользовался этим, чтобы затеряться среди толпы гостей, предоставляя жене возможность развлекаться и пополнять их семейный бюджет. Улыбаясь возлюбленному, Тонни простерла к нему руки и чуть заметно повела плечами, как бы демонстрируя подаренное украшение, которое надела «только ради него». На короткое время ей даже удалось отвлечься от тягостных мыслей, да и вообще от всего на свете. Реальным были лишь его василькового цвета глаза, и горячие губы, один лишь взгляд на которые волновал кровь, обещая божественное наслаждение. Впрочем, уже через минуту вся радость от этой встречи словно бы рассыпалась на тысячу блестящих осколков – стоило Тонни чуть отвлечься и скользнуть взором по бальной зале, на другом конце которой Сергей о чем-то преспокойно беседовал с ее младшей сестрой. А Геля, вся пунцовая – то ли от удовольствия, то ли смущения, тем не менее, бойко ему отвечала! Что именно, понять с такого расстояния было невозможно – бесполезно даже напрягать слух. К тому же мешал Эмиль – своего любовника Тонни любила звать на французский манер – который все никак не переставал нашептывать ей на ухо пылкие слова, в один миг переставшие быть возбуждающими, а лишь чрезмерно откровенными и пошлыми. - Мне нужно уделить внимание и другим гостям, - поспешно и чуть сердито произнесла Антония, не сводя глаз с лучезарно улыбающейся сестрицы. «Ну ничего, дура ты этакая, я тебе вечером еще устрою!» – подумала она с яростью, когда чуть позже, проходя мимо Гели и ее подруги, наградила обеих девушек взглядом, достойным самой Медузы Горгоны, от которого им обеим следовало бы немедленно окаменеть на месте до самого конца бала. Но вслух ничего не сказала, потому что на самом деле сейчас ей было вовсе не до младшей сестры с ее глупыми детскими страстишками. Гость, внимание которому намеревалась уделить Антония, стоял к ней спиной, но, верно, каким-то особым образом предугадал ее появление, потому что обернулся, едва Одинцова собралась назвать его имя, и взгляды их скрестились. Но если Геле достался весь лед, то во взоре, обращенному к графу Коротневу полыхал неподдельный огонь. И пусть это был лишь огонь ее гнева, но Антония даже сама почувствовала этот жар. «Какого черта ты забыл в моем доме и что тебе надо от моей сестры?!» – вот два вопроса, которые ей сейчас больше всего хотелось бы ему задать. Но вместо них с губ вдруг слетело вполне светское: - Как вам у нас нравится, граф?

Сергей Коротнев: «Скандала не избежать», - подумал Коротнев, ощутив на своей спине взгляд Антонии. Сказать по правде, он бы не удивился, если бы в тот же миг на его голове даже вспыхнули волосы или на нее сверху обрушилась бы хрустальная люстра с множеством свечей. Опять огонь, видимо, Антония ныне устойчиво ассоциировалась у него с адом. А животный инстинкт самосохранения буквально вопил, требуя спасаться, но не бежать же в страхе от одной разъяренной женщины… Вот если бы их была бы хотя бы парочка, Сергей бы сделал ноги без промедления, но с одной он как-нибудь уж справится. Стоило Антонии заговорить, как атмосфера вокруг них переменилась, людские голоса стали чуть тише – зрители явно ожидали продолжения спектакля, начатого за столом. - Прекрасный вечер, Антонина Николаевна, удивительный! А какое утонченное общество вам удалось у себя собрать, быть у вас – редкое удовольствие! – С раздражающей искренностью ответил Сергей. Он так старательно изображал благодушие и полное довольство, что самому себе хотелось плюнуть в рожу, удивительно, что от его лучезарности никто не ослеп. Зрители, почуяв, что спектакля не будет, вернулись к своим разговорам, однако Коротнев не собирался отступать от выбранной роли благостного идиота. Что может раздражать сильнее, чем очень вежливый дурак? - А уж радушие хозяев… не смущайтесь, Антонина Николаевна, благодарю вас от всего сердца за столь теплый прием. Я был так ободрен вашим гостеприимством, что снова почувствовал себя юношей и даже решил танцевать. К слову, сестра ваша премилая девушка, такая скромная, воспитанная, - Сергей понизил голос так, чтобы его слова было сложно расслышать, - Я всегда знал, что ваши таланты многочисленны. Но теперь к длинному их списку прибавился еще и педагогический! Господи, да что это я? – вдруг воскликнул он, - похоже, совсем одичал вдали от приличного общества! – приняв важный вид, Сергей склонился перед Антонией в легком поклоне и смущенно проговорил. - Не будете ли и вы столь же любезны оказать честь танцевать со мной? Прошу, не будьте жестокосердны, не откажите!

Антонина Одинцова: За вспышкой гнева и из-за внезапной, последовавшей за нею, растерянности, столь непривычной для нее в обычное время, Тонни вдруг поняла, что не успела даже толком разглядеть Коротнева. Между тем, он изменился внешне, и годы – хоть и были милосердны к нему, но все же внесли заметные изменения в его облик. Потому, встретив его в толпе, она, возможно, и не узнала бы Сержа. Да, память, верно, кольнула бы отдаленным воспоминанием, но вряд ли решилась бы терзать им вновь, стоило бы отвлечься на иные мысли. Но теперь от этого было уже не скрыться, и Антония внимательно рассматривала стоящего напротив мужчину, словно бы пытаясь выяснить все его мысли и планы по выражению лица. Сергей никогда не казался ей внешне красивым, скорее обаятельным. Не стал он красавцем и теперь. Однако прежнее юношеское обаяние все еще просвечивало в его голубых глазах. Даже сейчас, когда он говорил и смотрел на нее резко и насмешливо, что смотрелось явным противоречием светской любезности его тона. Всем своим видом он будто бы желал показать ей, что ничего не помнит, что ничего – тогда – между ними не было. Но Антония все равно знала: было и помнит! И она тоже – увы, все еще помнит обо всем, что их когда-то связывало и ненавидит себя за эти воспоминания, так некстати нахлынувшие, лишившие покоя и душевного равновесия. - Рада, безмерно рада, что Вам у нас нравится. Ваше появление вообще для нас с супругом такой сюрприз, что и описать невозможно! – со всех сторон их окружали другие гости, потому госпожи Одинцовой был столь же приторным, как речи ее собеседника. Игра на публику была превосходной, вот только… «…Только бы не захлебнуться от этой патоки!» Когда же Коротнев пригласил ее на танец, во взгляде женщины на мгновение промелькнуло недоумение – уж не почудилось ли? Но нет… - Когда же вы стали столь страстным любителем танцев, граф? - чуть насмешливо откликнулась Тонни, светской улыбкой встречая его новый вызов, - Хорошо, я принимаю приглашение, - добавила она, в душе желая лишь одного: позвать слуг, чтобы те выпроводили этого наглеца прочь. «Тем более что уже наверняка не впервой», - зло думала она, спустя минуту, отходя прочь, после того, как пообещала Коротневу один из своих свободных – вернее, принадлежащих мужу, вальсов. Мнения Бориса на этот счет можно было даже и не спрашивать – если нужно, подвинется и уступит место гостю, пусть даже и такому.

Сергей Коротнев: - Молод был и глуп. Это теперь-то я понимаю, что танцевать на балах – главная обязанность всякого мужчины, - усмехнулся Коротнев. - А уж с вами и вашей сестрой - и вовсе одно сплошное удовольствие, - добавил он через мгновение, отвешивая Одинцовой небольшой иронический поклон и наблюдая после за ее реакцией. Впрочем, следовало признать, что относительно мадемуазель Ангелины Сергей говорил без всякого преувеличения. Во-первых, потому что барышня действительно была мила и прелестна, а, во-вторых, зная, кто пригласил танцевать ее сестру, Тонни уже не сможет его игнорировать, как бы к этому ни стремилась. Так что пусть себе смотрит. И ничего, что любой другой от такого взгляда предпочел бы провалиться под землю, Сергею прежде приходилось сносить от нее обиды и посерьезней. Тем временем, объявили танцы. Говорить, пытаясь перекричать громкие звуки музыки, стало неловко. Потому самая сложная для Сергея часть вечера, исключая вальс с Антонией, наконец, закончилась, а вместе с ней и все эти словесные уловки, перепалки и столкновения, в которых он всегда ощущал себя несколько неуверенно. Вот если бы шею любому из присутствующих здесь светских хлыщей свернуть потребовалось – это запросто. А долго и красиво говорить… Пожалуй, превратиться в краснобая Коротнев смог бы лишь в случае сильного душевного нездоровья. К тому же, сегодня он, и в самом деле, очень много танцевал, задаваясь вопросом, отчего не делал так раньше, оказывается, это может быть даже весело! Только все хорошо в меру, и, решив взять паузу, Коротнев покинул танцевальную площадку, смешавшись с разноцветной толпой, где вскоре нашел себе нового собеседника, посчитав, что было бы неправильно общаться здесь только с Антониной и ее сестрой. Как ни странно, этим человеком оказался сам Одинцов. И теперь Сергей не мог взять в толк, почему тот прежде был ему настолько неприятен? В отличие от своей супруги, Борис Викторович держался просто и дружески, а когда речь случайно зашла об его юной свояченице, и вовсе стало ясно, что к девушке этой Одинцов относится лучше, чем иные отцы к собственным детям. Он и говорил о ней так много, охотно и с такой тайной гордостью, будто бы сегодняшний успех Ангелины был и его личным успехом. Когда же узнал, что следующий танец мадемуазель Богданова обещала именно Коротневу, обрадовался еще больше. - В самом деле? Это прекрасно. Что же, тогда идите, не заставляйте себя ждать, наша маленькая барышня очень нетерпелива. – пообещав прислушаться к доброму совету, Сергей оставил хозяина дома и отправился за Ангелиной. Заставлять девушку ждать действительно очень нехорошо... вне зависимости от ее способностей к долготерпению.

Ангелина Богданова: Столь удачно начавшись, нынешний вечер просто не мог разочаровать Гелю – не имел права! И до нынешней минуты вполне оправдывал все ожидания девушки. Сегодня – право, крайне редкое явление – она нравилась себе даже внешне, испытывая известное любой женщине горделивое удовольствие всякий раз, когда случайно обращала внимание на собственное отражение в одном из многочисленных зеркал, украшавших бальную залу в доме сестры. К слову, об Антонии. Теперь, наблюдая себя «при полном параде», Геля честно признала, что сестра была права, и баядера, казавшаяся нелепой в своей чрезмерной роскоши там, наверху, в будуаре, среди блеска и красоты празднично убранной залы выглядит совершенно органично и действительно очень ей к лицу. Буквально исходящие от девушки лучи этой уверенности, верно, ощущали и те, кто ее нынче окружал. Никогда прежде она не замечала в свой адрес столько восхищенных мужских и – что уж скрывать, завистливых женских взглядов. И своего рода документальным подтверждением этого выдающегося успеха был агенд девушки, в котором еще до того, как распорядитель бала объявил об его открытии, все-таки не осталось уже ни единой свободной строчки. Впрочем, в «польском» ее, как и положено, повел Борис Викторович, который хоть и сетовал, что уже сто лет не танцевал, ничуть не утратил уверенности движений. Чем даже заставил Ангелину припомнить, как когда-то давным-давно Тонни, пребывая в редком для себя полном благодушии, рассказывала ей о балах своей юности. И о том, что будущий супруг привлек ее внимание среди прочих достоинств еще и своим искусством танцора. А после полонеза, сменяя друг друга, один за другим последовали кадрили, польки, вальсы – Геля танцевала без устали, наслаждаясь своим успехом, впитывая его каждой клеточкой кожи, совершая краткие перерывы лишь для того, чтобы немного отдышаться, да сделать пару глотков из заботливо подносимого очередным кавалером бокала с лимонадом. Голова шла кругом, но головокружение это было приятным. Вокруг мелькали знакомые и незнакомые лица… Несколько раз среди танцующих пар ей попадался на глаза граф Коротнев, и всякий из них – с новой дамой. Встречаясь с Гелей взглядом, он улыбался ей, словно старой знакомой, или слегка кивал головой. Нельзя сказать, чтобы Ангелина непрерывно думала о Сергее Дмитриевиче с того момента, как они разговаривали, но всякий раз, вспоминая об этой краткой беседе, она ощущала радость и приятное чувство предвкушения мазурки, которую они еще непременно будут танцевать сегодня вдвоем. Тем не менее, по мере приближения этого события, главного для всякой барышни на балу, волнение ее стало почему-то нарастать. Устроившись на одной из установленных по периметру всей залы мягких кушеток, изящно обмахиваясь веером – и осторожно наблюдая из-под него за графом Коротневым, который, тем временем, стоя в некотором отдалении, оживленно беседовал о чем-то с Борисом Викторовичем, Ангелина пыталась понять причину своего беспокойства. Внезапно, словно бы почувствовав ее взгляд, мужчина обернулся и посмотрел прямо ей в глаза – а после раскланялся с собеседником и вдруг направился прямиком к ней! Чем на миг – прежде, чем Геля сообразила, что все дело лишь в том, что пришло время мазурки, заставил почувствовать ужасно глупо: словно бы ее застали за чем-то неприличным, вроде подслушивания под дверью. Стесняясь выказать неловкость, девушка молча, и почти не глядя в его сторону, пошла за Коротневым в центр залы, где в ожидании музыки уже собирались остальные танцоры. Что, вероятно, со стороны смотрелось довольно странно. Особенно, если рассмотреть это как продолжение их разговора, который, увы, невозможно было назвать образцом светской непринужденности. С ее стороны, разумеется, потому что Сергей Дмитриевич тогда – да и теперь выглядел невозмутимо-любезным и совершенно спокойным.

Сергей Коротнев: Ангелина была очаровательна, и Коротнев не смог не заметить ее успеха. Многие юноши уже были влюблены в нее, многие еще не знали, что скоро им случится быть очарованными ее озорной улыбкой и немного лукавым взглядом. И не нужно было обладать особенной наблюдательностью, чтобы заметить, как по мере его к ней приближения, Ангелина все более замыкалась в себе. Стоило Сергею прикоснуться к руке девушки, та и вовсе от него отвернулась, но шла за ним легко и просто, значит не испытывала отвращения именно к нему. Выйдя в центр залы, где уже собрались другие пары, спокойно положила руку на его плечо и позволила вести себя в танце, но продолжала избегать его взгляда и даже тень улыбки не коснулась ее губ. «Из-за чего? - спросил Коротнев себя. – Неужели я чем-то обидел ее, что она стала такой отстраненной?» -Ангелина Николаевна, я знаю, что я ужасный танцор. Я и прежде не демонстрировал успехов на этом поприще, а уж теперь-то и вовсе растерял все былые навыки. Но разве это такая страшная вина, чтобы на меня пала столь суровая кара? Вы ведь не желаете на меня взглянуть даже мельком, в то время как других вы щедро одаривали не только взглядами, я видел, но и улыбками. – Сергей улыбался, к этому моменту он уже понял, что виной всему образ грозной старшей сестры. Видимо, Тонни до сих пор не умела сдерживать свою ярость и, убедившись, что на него ее суровый вид не производит должного впечатления, отыгралась на бедной девочке, которая ничем не была перед нею виноватой. Его даже охватило чувство стыда, ведь за мгновение его удовольствия расплачиваться придется Ангелине и бал, которых у девушки было совсем немного, так что она еще не успела ими пресытиться, а оттого получала от каждого удовольствие, теперь наверняка будет связан в ее воспоминаниях с недовольством Антонии. - Соглашаясь танцевать со мной, вы как будто были настроены ко мне более дружелюбно, но тогда вы, конечно, еще не знали, что из-за моей неловкости бал станет для вас мучением, а не радостью. Или, может, у вас другие причины для сдержанности?

Ангелина Богданова: Подобно большинству девиц своего возраста, ступающих в свете лишь первые шаги и оттого не слишком искушенных в его главной науке – лицемерии, Геля иногда немного перебарщивала, стремясь продемонстрировать собственную невозмутимость и уверенность. Но если в кругу ровесников, озабоченных ровно той же задачей и потому не слишком внимательных к окружающим, это проходило незаметно, то для Коротнева, с высоты его возраста и жизненного опыта, такое поведение, должно быть, выглядело на редкость странным. Если вообще не сказать смешным. Осознав это со всей очевидностью после его слов, в которых ей даже почудилась завуалированная обида, Ангелина немедленно почувствовала, как к щекам вновь приливает кровь. К счастью, они сейчас танцевали, и потому в таком излишнем румянце не было ничего необычного. - Нет-нет, что вы! – тихо воскликнула она, когда очередная фигура мазурки свела их лицом к лицу, храбро встречая взгляд Сергея Дмитриевича, словно желая тем опровергнуть его слова действием... И немедленно поняла, что вновь попала впросак, как глупая институтка – ведь граф нисколечко на нее не обижался: голубые глаза его смотрели весело и, как всегда, чуть иронично, а на губах играла явно одобрительная улыбка, заставившая девушку немедленно забыть о недавней неловкости, и столь же открыто улыбнуться в ответ. – И, пожалуйста, не говорите, что плохо танцуете, это совсем не правда! Двигался в танце Коротнев, в самом деле, очень легко. И будто бы не совершал над собою никакого усилия, когда стремительно вел Гелю вперед через все залу, то кружа ее, то опускаясь на одно колено и заставляя танцевать вокруг себя, демонстрируя тем ловкость и воображение, способность показать собственные умения и управлять ее волей. При этом па его были простыми, без всякого топанья и картинных щелчков каблуками, которые хороши лишь для провинциальных гостиных, а на столичных балах давно уже всеми признаны как дурной тон. И в этом барышне Богдановой виделось еще одно подтверждение догадки о том, что Сергей Дмитриевич как минимум несколько преуменьшает свои таланты. Что же до собственных впечатлений Гели от пребывания с ним в паре, то здесь девушке казалось, будто она не просто скользит или бежит под прекрасную мелодию, но по-настоящему летит, почти не касаясь паркета подошвам своих атласных туфелек. И это еще до того, как в самом конце граф, легко подхватив за талию, действительно приподнял ее на мгновение в воздух, прежде чем закончить этот пьянящий, удивительный танец! - Я никогда еще не испытывала такого удовольствия от мазурки, - все еще пребывая в некотором ошеломлении, вероятно, потому и предельно искренне проговорила Ангелина, когда оркестр заиграл следующий вальс, а Сергей Дмитриевич повел ее прочь от столпотворения танцующих пар. Он лишь усмехнулся в ответ – девушка не столько увидела это, сколько почувствовала, как слегка вздрогнула рука, на которой покоилась ее затянутая в перчатку ладошка. – Наверное, не стоило этого говорить, - добавила она, словно опомнившись, – но и скрывать было бы нечестно. На вопрос о причинах сдержанности она решила не отвечать, надеясь, что граф уже и сам понял, что дело было вовсе не в нем. Да он и не стремился уточнять, спросив лишь, куда ее проводить, на что Геля была вынуждена сказать, что хочет присоединиться к обществу старшей сестры. Хотя, на самом деле пылкого желания видеть Тонни прямо теперь совершенно не испытывала, полагая, что та, наверняка видела их танец с Коротневым и наверняка уже приготовила не одно замечание по поводу того, как Геля держала себя в танце: хороша ли была осанка, достаточно ли любезно выражение лица и прочее. Потом она и сама найдет у себя миллион ошибок, а сейчас было очень жаль портить это редкое и приятное внутреннее ощущение уверенности в себе. Но ничего не поделаешь.

Антонина Одинцова: - Ваша сестра – прелестная девушка, Антония! В этом сезоне она произведет большое впечатление, и, думаю, составит конкуренцию девицам Измайловым. Они должны были бы стать первыми невестами, но в сиянии Ангелины могут и померкнуть, - благосклонно заметил барон Искрицкий, взглянув на младшую сестру мадам Одинцовой в свой лорнет. К словам супруга добавила свою восхищенную реплику баронесса Татьяна Борисовна, его жена и подруга Тонни. Они стояли немного поодаль небольшой компанией и следили за танцующими парами, среди которых выделялась особо Геля и граф Коротнев. Тонни и сама в эту минуту была не в силах отвести взгляда от их танцующей пары. И хоть была полностью согласна с бароном, в душе все равно не могла побороть странное и тревожное чувство. Геля действительно красавица – и красота её ещё даже не до конца раскрылась, но при этом пока совершенно не догадывается, каким оружием от природы наделена. Всю жизнь Антония заботилась о ней, опекала и контролировала, но ведь уже не за горами тот момент, когда все это Геле станет от нее не нужно. Станет не нужна она сама. Кто-то другой будет руководить её мыслями, чувствами и это было Антонии по-настоящему страшно. Сама она выросла балованной и эгоистичной девицей. Родители потакали любым ее прихотям, баловали и радовали, чрезмерно не утруждая серьезными занятиями. При этом Антония была далеко не глупа и знала о своих недостатках, но побороть их уже не могла. Поэтому всячески пыталась еще в зародыше искоренять их у своей младшей сестры. Воспитывая Гелю, она надеялась сделать всё возможное, чтобы та после избежала её ошибок. Она любила ее, пусть и не умела этого должным образом выказать и хотела лишь одного – чтобы сестра была счастлива, и жизнь ее сложилась удачнее, чем собственная судьба Тонни. И заключалось это желание даже не в том, чтобы найти ей выгодную партию, мужа с чинами и званиями, а в том, чтобы направить девочку по правильному пути, не позволив совершить на нем роковой ошибки. «Роковая ошибка» самой Антонии, между тем, сейчас уверено кружила в танце Ангелину… Видя Сержа рядом с сестрой, ей едва удавалось сдерживать закипающий в сердце гнев. Совершенно отвлекшись, она невольно потеряла нить общего разговора. И поэтому, когда к ней снова обратился барон Искрицкий, лишь недоуменно на него поглядела. - Антония, вы со мной не согласны? – он удивленно приподнял брови, и Одинцовой пришлось приложить весь свой артистический талант, чтобы собеседник не догадался, что она даже не знает, о чем конкретно ей следует выразить свое мнение. - Семён Павлович, вам совершенно нет нужды спрашивать моего согласия. Поверьте, я так восхищаюсь вашим умом, что всегда готова поддержать любое ваше мнение. Барон удовлетворенно кивнул, в то время как Тата посмотрела на нее с испугом в глазах. Семен Петрович продолжал свои рассуждения, и только тут Антония поняла, с чем именно только что согласилась. Оказывается, барон считает Коротнева весьма перспективным женихом для Гели! А раз уж и Антония была с ним когда-то знакома, то и вывод напрашивается сам собой – богат, холост, да в придачу – еще весьма и весьма привлекателен. Тони едва не вскрикнула, представив себе вероятность подобного союза, и попыталась придумать, как ему возразить и не показаться при этом ненормальной, опровергнув свои же слова минутной давности. Но в этот момент к ним подошли Коротнев и Ангелина, которую граф провожал после танца – от ужаса Тонни даже не поняла, что мазурка уже закончилась. Серж выглядел довольным, впрочем, как и всегда, но Геля! Геля буквально светилась от переполнявшего ее счастья, и если и не улыбалась открыто, то глаза ее были похожи на сияющие драгоценные камни. Хотя, стоило Антонии взглянуть на неё, тотчас же опустила глаза и постаралась больше в сторону старшей сестры не смотреть. Она явно робела в ее присутствии и все еще боялась гнева, который Тонни успела продемонстрировать некоторое время назад. Одинцова уже и сама жалела, что была так несдержанна – ведь Геля уж точно ничем перед нею не провинилась. «Виноват только ты! Зачем ты приехал, чего тебе надо?!» – думала она, глядя на Коротнева, ненавидя его и одновременно страшась узнать о самой себе правду, убедиться, что непоправимо ошиблась тогда, много лет назад. В чем ошиблась? В том, что отвергла его любовь. А может, в том, что не любила, но одаривала авансами? Или же в том, что любила, хотя не должна была?



полная версия страницы