Форум » Петербург » И сменою радостей жизнь хороша » Ответить
И сменою радостей жизнь хороша
Ольга Черкасова: Время действия - май-октябрь 1834 года. Место - Петербург. Участники - семейство Черкасовых и семейство Елагиных.
Ответов - 26, стр:
1 2 All
Ольга Черкасова: Через несколько дней после во всех смыслах шумно отмеченного Лёлиного шестнадцатилетия, прежде немноголюдное Хелми встречало еще одного гостя. Из Петербурга, наконец, добрался младший из Елагиных, Михаил Викторович. Встревоженный известием о пошатнувшемся здоровье брата, он выехал из столицы, тотчас, получив его, оставив дела управляющему, а супругу и сына – заботам матери. Впрочем, по его чуть более поздним, уже вечером дня приезда рассказам, когда все обитатели усадьбы, кроме хозяина, который пока не мог разделять с ними трапезу, расселись за обеденным столом, выходило, что и Марина Антоновна, и уж, конечно, мадам Сесиль всеми душами рвались ехать в Финляндию, но везти их через весеннюю распутицу граф не решился. К тому же, по его собственному выражению, Мишель «толком не знал, кого и в каком состоянии здесь застанет». И если было бы суждено случиться самому худшему, то оказаться здесь одному ему тоже было бы лучше, чем вместе с женой и матерью. - И верно, граф, что им было бы здесь делать! – горячо поддержала Михаила Викторовича Лёля и тут же, оказавшись под перекрестным огнем удивленных родительских взглядов, покраснела и потупилась в тарелку. Только что же было сказать, если с того самого дня, как в Петербург послали письмо родственникам Ника, девушка, как ни дурно это звучит, ежедневно умоляла Провидение не посылать в Хелми вместе с ее мужем графиню Елагину. Поэтому, когда нынче утром из большой дорожной кареты на свет божий показался один лишь Михаил Викторович, несказанно этому факту обрадовалась. Конечно, в душе. Ибо легче дала бы теперь себя убить, чем призналась даже единым словом, что все еще не хочет, чтобы ножка прелестной Марины Антоновны хотя бы раз ступила на землю Хелми. Ведь это была только их с Ником территория! И присутствию здесь той, что когда-то владела сердцем ее мужчины, Лёля, которая, несмотря на то, что отныне и навеки забрала его – это сердце, себе в безраздельную собственность, была здесь не слишком рада. И ничего не могла с собой поделать… Ну, разве что, в качестве портрета. В одной из гостиных… Не самой главной. - Я хотела лишь сказать, что полностью согласна с Михаилом Викторовичем, - поспешно добавила она, спустя пару секунд заминки, мысленно радуясь, что хотя бы подоплека ее странного поведения очевидна здесь далеко не всем. Разве что папе – или, может быть, тень иронии, мелькнувшая в его темных глазах вслед за удивлением, ей только привиделась? К счастью, дальше беседа вновь потекла совершенно обычно. И этот вечер, как и череда следующих, становящихся все более светлыми и теплыми весенних дней и вечеров, текли спокойно и размеренно, складываясь в недели. Окруженный вниманием близких и усердным лечением доктора, Ник быстро шел на поправку, и в начале мая ему уже разрешили более-менее активно передвигаться в пределах дома, хотя о том, чтобы приступить к служебным обязанностям еще не могло быть и речи. Впрочем, Лёлю это только радовало. Прежде, даже когда жили вдвоем, из-за своей работы Елагин едва ли мог проводить с нею вместе столько времени. Тем более что скоро им предстояла разлука. И сколь долго ей длиться, пока было не до конца ясно. Причина, конечно, была уважительной – в один из очередных осмотров, доктор Койвисто огорошил семейство Черкасовых новостью о том, что мадам Ирен ждет не одного, а сразу двух младенцев, однако сердцебиение второго немного ослаблено, оттого его прежде и не выслушивали. Впрочем, возможно, это только особенности его расположения. Но рисковать, оставаясь рожать в сельском захолустье, хоть и в десяти верстах от Гельсингфорса, все равно было бы слишком неосмотрительно. Отъезд наметили на середину мая. Достаточно времени для того, чтобы спокойно доехать в Петербург и подготовиться к рождению детей на месте. И, разумеется, Лёля едет с родителями и братом, в то время как Николай Викторович и Михаил Викторович остаются в Хелми и вернутся в столицу лишь тогда, когда первый восстановит силы настолько, чтобы безболезненно перенести этот длительный переезд. Не стоит и говорить, насколько это расстраивало Лёлю, но остаться в Финляндии вместе с ними она отныне не могла ни при каких обстоятельствах. В день отъезда, Ник, вышедший вместе с младшим братом на порог дома, чтобы проводить своих гостей, как умел, утешал ее, говоря, что теперь у них появился шанс завести бурную любовную переписку. Что это ведь, по сути, единственный пробел в развитии их практически идеального романа – отсутствие пылких писем друг к другу, которые непременно положено иметь всем уважающим себя женихам и невестам. Однако помогало это мало. И отчаянно тосковать по нему Лёля начала уже в тот момент, когда дорожный экипаж Черкасовых только вывернул с подъездной аллеи милого Хелми на дорогу, ведущую к почтовому тракту до Санкт-Петербурга...
Михаил Елагин: Письмо из Гельсингфорса доставили младшим Елагиным прямо во время обеда. Причем, прислано оно было не с почтой, а с курьером. И уже одно это не на шутку озадачило обитателей дома на Фонтанке. Беспокойство усилилось, когда Михаил Викторович обратил внимание, что писано оно, ко всему прочему, незнакомым почерком, а вовсе не рукой брата. И все время, пока Мишель крутил в руках конверт, пытаясь сообразить, так кто же, собственно, отправитель, матушка и Марина с тревогой наблюдали за его действиями. Учитывая обстоятельства, скрыть от них факт получения этого странного письма было уже невозможно. Тем не менее, чтобы прочесть его, Елагин удалился к себе в кабинет. Как вскоре выяснилось, писал ему отец Оленьки Черкасовой, Алексей Кириллович, с которым Мишель, впрочем, был знаком смутно и более по рассказам старшего брата – а тот был с ним с юности дружен. От Николя же он слышал кое-что и о чудесном воскрешении-возвращении друга, после которого тот пригласил его к себе в гости в Финляндию. И вот теперь этот самый профессор Черкасов сообщает, что с его братом случилось несчастье! Обстоятельства происшествия, хоть и были описаны подробно, ничего не проясняли, а скорее усиливали замешательство – похищение, пожар… Михаил не понял ровным счетом ничего! А особенно того, как именно теперь должен рассказывать обо всем случившемся жене и – главным образом – матери. Ясно было только, что ему надо выезжать в Хелми как можно скорее. Ибо по всему выходило, что Колька очень плох. Несмотря на тревогу, до краев заполнившую душу, в столовую Михаил Викторович вернулся внешне спокойным. Лишь коротко рассказал женщинам, что Николай пострадал от несчастного случая в своем имении, но ничего толком не ясно, поэтому он сегодня же сам отправляется на место, чтобы разузнать все подробности и оказать необходимую помощь. Вот только кого он пытался обманывать своим витиеватым объяснением? Марина тотчас заявила, что едет в Гельсингфорс вместе с ним, а матушка и вовсе сказала, что ждала дурных вестей вот уже почти неделю, потому что с прошлого четверга на пятницу ей приснился крайне неприятный сон. И, несмотря на то, что она, проснувшись, сразу посмотрела в окно, тревоги это нисколько не рассеяло. И так будет до той поры, пока она собственными глазами не посмотрит на старшего из своих мальчиков, убедившись, что тому ничего всерьез не угрожает. Так что нетрудно представить, каких титанических усилий стоило Михаилу Викторовичу убедить своих женщин отпустить его в Хелми одного. И даже обещание немедленно по приезде написать во всех подробностях – даже самых жутких, о том, что же там случилось, лишь отчасти примирило Марину и мадам Сесиль с единоличным решением их мужа и сына. Добраться до расположенного – практически, затерянного в какой-то богом забытой финской глуши имения старшего брата Мишелю удалось лишь через двое наполненных тревогой и ожиданием встречи с самым худшим суток. Тем не менее, едва только вышел из своего экипажа, Елагин сразу испытал некоторое облегчение, когда увидел улыбки на лицах встречающих его людей, коих оказалось аж пятеро, включая Оленьку, которая единственная была ему среди них знакома. Впрочем, прмерно через час, сидя в спальне брата, обнаруженного, действительно, серьезно пострадавшим, но, к счастью, хотя бы не умирающим, Мишель перезнакомился уже со всеми. А спустя примерно неделю пребывания в Хелми и вовсе считал Черкасовых едва ли не родней – и не без основания, если учитывать, что в скором времени это все равно станет свершившимся фактом, благодаря совместным усилиям Кольки и его юной невесты. К слову, с нею этот престарелый влюбленный сатир, поправляясь, проводил изо дня в день все больше времени, которого на нормальный разговор, например, с самим Мишелем, ему чаще всего почему-то не оставалось. А если и оставалось, то рядом тотчас непременно оказывался нудный финский доктор, который не менее нудно объяснял, что его пациенту все еще нужно много отдыха, чтобы как можно скорее поправить здоровье. В то время как Мишелю было бы весьма интересно узнать, так сказать, «из первых рук», что же именно стряслось в Хелми вот уже почти месяц тому назад. Ведь профессор Черкасов, хоть и оказался весьма общительным человеком, на эту тему говорил довольно сдержанно, а у его жены и дочери Мишель и сам не спрашивал, не желая их беспокоить неприятными воспоминаниями. В середине мая Черкасовым пришло время возвращаться домой. После их отъезда жизнь в опустевшем имении будто бы замерла. И, как ни странно, именно теперь, а не тогда, в рождественском Петербурге, оставшись с Колькой наедине, Мишель впервые до конца осознал, насколько сильно и бесповоротно эта новая любовь изменила его брата. Ведь, несмотря на то, что они впервые за долгое время вновь остались практически наедине, и потому, наконец, получили возможность рассказать друг другу, кажется, все, что прежде не было сказано, Михаил знал: мыслями Колька уже давно в столице. Оттого и стремится, должно быть, всеми силами превозмочь свой недуг – чтобы вновь как можно скорее оказаться рядом с той, которой отныне безраздельно принадлежало его сердце.
Николай Елагин: Приезд Мишки оказался для Николая сюрпризом, впрочем, сюрпризом приятным. А кому бы ни было приятно от понимания, что стоит лишь слегка оцарапаться, и твой младший брат, побросав все свои дела, уже мчится к тебе, чтобы бдеть у смертного одра? - Слетелись коршуны! – Тем не менее, довольно ядовито усмехнулся вслух Елагин-старший при виде Елагина-младшего, но эта реплика не могла никого обмануть. Он был действительно очень рад видеть брата. Рад и благодарен ему за то, что он здесь. Последующее же существование Елагина и вовсе весьма напоминало райское. Дела его вскоре заметно пошли на поправку, но Николай по-прежнему купался во всеобщей любви, заботах и внимании. И лишь однажды, за ужином ненароком обмолвившись, что сожалеет об отсутствии в Хелми Марины и маленького Николеньки, он заметил настороженный Лелин взгляд. «Надо же, все еще ревнует!» – это открытие слегка озадачило Николя. Но именно оно же, хотя и несколько позже по времени, имело для него в тот вечер совершенно прелестные последствия. В течение всего ужина Леля держалась немного в тени, зато, когда все улеглись спать, тайком пробралась к Николаю в комнату и… была с ним очень мила. А то время, что они провели вместе, на взгляд самого Елагина, затем значительно сократило его путь к полному выздоровлению. Когда же семейство Черкасовых уехало В Петербург, он, как и обещал, начал практически ежедневно писать многостраничные письма своей девочке. И, надо сказать, что ответы на них получал весьма многообещающие. Дополнительную гордость Николая составляло также и то, что искусство владения словом у Лели возрастало от послания к посланию. Тем временем, Мишка, оставшись при нем единственным опекуном, проявлял свою братскую заботу едва ли не маниакально. Вбив себе в голову, что Николаю следует как можно больше времени проводить в постели и как можно реже вставать, он доводил этим Елагина практически до исступления. Понимая, что все это лишь проявление любви, он терпел его выкрутасы из последних сил. Но в результате, уже спустя два месяца, стремился вырваться из Хелми, как крыса с тонущего корабля. Когда же, наконец, вновь вдохнул родной влажный запах петербургского ветра, чуть не потерял сознание от счастья и осознания того, что он наконец-то вновь в этом вечно движущемся и изменяющемся городе, где уже никто не сможет удерживать в бездействии также и его самого. Первая после возвращения домой встреча с Лелей была, тем не менее, ужасна. Если бы только мог, Николя в этот же момент унес бы ее к себе и больше никуда не отпустил. Но, видимо понимая его чувства, Черкасовы-старшие в течение всего этого невыносимо, с точки зрения самого Елагина, краткого визита к ним домой, бдительно не спускали с них с Лелькой глаз. Так что в очередной раз сдерживая порыв немедленно прижать ее к себе, Николай пока имел возможность лишь украдкой поедать свою девочку взглядом, но и этого было достаточно, чтобы заставить ее папашу немного нахмуриться и недовольно отвести взгляд в сторону. Возвращение же Елагина к жизни общественной тоже ознаменовалось новым всплеском пересудов касательно его персоны. Что ж, видимо, не давать скучать светским сплетникам – было тайным призванием всех членов их семейства. Николай об этих разговорах знал и уже не придавал им особого значения, хоть и сталкивался иногда с проявлениями непонимания и даже некоторого осуждения. Впрочем, все было в рамках приличий. А споры о том, является ли он преступником или же счастливцем, которому досталась молодая и красивая жена, Николая только веселили. Пусть, если уж так хотят, позавидуют его успеху у женщин любых возрастов. Не веселило его теперь лишь то, что до свадьбы оставалось еще достаточно много времени, а Черкасовы, словно Церберы, по-прежнему, следили за ним с Лелей.
Ольга Черкасова: В том, что открывать, а уж тем более читать письма Ника в присутствии родителей лучше не стоит, Лёля убедилась еще в самом начале этого их эпистолярного романа длиной в два месяца. И не то, чтобы он писал там что-то глубоко интимное. Чаще всего, особенно в первое время, большую часть текста составляли заметки о повседневных событиях жизни «ее финского отшельника», как именовал себя Елагин, обозначаясь теперь в конце почти каждого из своих посланий подобным образом. Немалая доля написанного относилась также к Михаилу Викторовичу, который, если верить Нику, совсем извел его своей заботой и не дает шагу ступить самостоятельно, видать, отыгрываясь подобным образом за то, что в их детстве все было совсем наоборот… Ворчливые и порой насмешливые комментарии в адрес брата не смущали Лёлю еще и потому, что каждый из них все равно дышал той степенью родственной близости, которая одна только и делает любой таковой не обидным для объекта насмешки, а скорее забавляет и заставляет выдать в ответ что-нибудь в этом же духе. А в том, что Мишель на это способен не хуже своего старшего, Лёля уже уверялась, неоднократно становясь свидетельницей их взаимных пикировок. И лишь в отдельных фразах Ника, словах, даже интонациях, которые явственно слышались ей за ровными строчками его уверенного размашистого почерка, порой проскакивало то неуловимое и глубоко личное, чем ни в коем случае нельзя было делиться даже с другими самыми близкими Лёлиными людьми, родителями. Потому что принадлежало оно только им с Ником. Как ни странно, папа, который прежде всегда свято уважал эту ее частную территорию и никогда не пытался туда проникать, в этом случае понимал Лёлю хуже, чем мама. Возможно, где-то, в глубине души все еще ревновал ее, хотя внешне вел себя идеально. Но теперь уже Лёля и сама старалась свести до минимума любую возможность возникновения конфликтной ситуации. Поэтому, когда лакей в очередной раз приносил поднос, в котором лежали еще два-три – почту из Хелми возили нечасто, так что приходили они в Петербург небольшими партиями – письма, откладывала их в сторону, чтобы прочитать уже без свидетелей, одновременно подумав о том, что написать в ответ. К тому же, ближе к моменту возвращения Ника, в этом был уже и еще один скрытый смысл – тоскуя друг по дружке не только душевно, но и, что уж скрывать, физически, они порою делались в своих описаниях не только откровенны, но еще и весьма подробны… И даже долгожданное возвращение Елагина в Петербург превратилось для них с Лёлей в новый род испытания моральной стойкости. Теперь уж родители стояли стеной, так что ни о каких встречах наедине не могло быть и речи. Потребовать себе большей самостоятельности и тем, возможно, спровоцировать дома ссору теперь, когда до рождения детей мадам Черкасовой оставались считанные недели, Лёля не смела. В какой-то момент они с Елагиным даже хотели пока не видеться вовсе – лучше так, чем это мучение: быть рядом, но не вместе. Но вскоре поняли абсурдность такого решения, соглашаясь хотя бы на то, что есть. Тем более что если у Ника хотя бы имелось, на что переключить внимание – служба в министерстве, дела, которых за время болезни накопилось столько, что и за три месяца не разгрести, то Лёле без него была совсем тоска. Впрочем, вскоре это затишье напряженного ожидания в их доме, наконец-то, закончилось. Поздней ночью в самой середине июля, чуть раньше положенного срока, а потому неожиданно, Ирен, наконец, разрешилась от бремени, как и предполагалось, сразу двумя младенцами. Причем разного пола. Мальчик оказался немного слабее своей сестренки, поэтому акушер – разумеется, самый лучший в городе, иного Алексей Кириллович просто не подпустил бы к своей обожаемой супруге, еще некоторое время опасался за него. Но все окончилось благополучно – для детей и их вновь молодой мамы. И для отца, впрочем, тоже, хотя Лёля, наблюдая за тем, как он буквально сходит с ума от волнения и не находит себе места, всерьез опасалась, что тот повредится рассудком раньше, чем младшие отпрыски появятся на свет божий. Но все, как уже было сказано, обошлось. И вот, спустя пару часов после того, как последний из младенцев огласил предрассветную тишину в доме громким ревом, они втроем, наконец, получили от доктора разрешение навестить комнату родильницы. Было понятно, что роды дались Ирен нелегко, она была слаба, бледна и показалась Лёле теперь совсем маленькой – верно, с отвычки видеть ее не беременной. Но на губах ее была улыбка победительницы, что вместе с по-особенному сияющим взглядом делало мадам Черкасову как никогда красивой. Во всяком случае, так показалось Лёле. И она сразу же ей об этом сказала – прежде, чем обняла и расцеловала и до того, как подошла к двум рядом стоящим колыбелькам, в которых мирно посапывали двое самых младших Черкасовых, которым лишь предстояло узнать, в какой семье им довелось появиться на свет. - Какие они славные! – Лёля с улыбкой обернулась к матери, которую с двух сторон, тем временем, обнимали и целовали муж и сын – теперь уже средний. – Ты уже придумала им имена?
Ирен Гаяр: Всего два с половиной месяца спокойной, почти нормальной семейной жизни, и Ирен вновь стало казаться, что все это не по-настоящему, не навсегда – так сложно было поверить, что в ее судьбе могут отсутствовать потрясения и горечи. Но та, прежняя Ирен, что семнадцать лет тому назад сходила с ума от этой тихой домашней рутины, уже исчезла, а нынешняя, повзрослевшая и более мудрая была рада этому покою. В Петербурге же на Черкасовых вновь обрушилась совершенно другая жизнь. Главным событием, конечно же, стала подготовка к Лелиной свадьбе. И хоть Алексей настоял на том, чтобы они не спешили, но ни Ирен, ни тем более сама будущая невеста не смогли утерпеть, поэтому приготовления начались потихоньку, втайне от главы семейства. Выбирались ткани для будущих нарядов, обсуждались их фасоны, уточнялся список приглашенных. Последних, к слову, ожидалось немало. Ведь с тех пор, как профессор Черкасов вернулся в Петербург, в его дом просто-таки зачастили прежние знакомые, чтобы – официально – засвидетельствовать почтение ему и его супруге и возобновить знакомство, а на деле, чтобы просто увидеть ее и прежде никому не известного младшего сына Алексея Кирилловича. Поэтому и самому Алексу теперь приходилось проявлять чудеса находчивости, чтобы объяснить правдоподобную историю не только своего возвращения «после смерти», но и многолетней разлуки с женой. Та же из-за этого частенько посмеивалась над ним, говоря, что историк из него, конечно, может, и неплохой, но вот сказочник – куда как более знатный! С дочерью же Ирен теперь держалась подчеркнуто нежно, особенно, если бывала с нею наедине, словно стремилась возместить ей всю ту ласку, которую не могла дать прежде. И Леля охотно откликалась на ее порывы. Тоже в минуты, когда рядом с ними никого не было, потому что при Алексе они обе по-прежнему вели себя более чем чинно, лишь изредка обмениваясь лукавыми улыбками, чем порой приводили несчастного в совершенно замешательство. После чего, впрочем, стремясь развеять его тревогу, тотчас бросались обнимать. С возвращением в город Елагина, напряжение в их доме вновь несколько возросло – сказывалось Лелино нетерпение, которое ее отец, будто намеренно, старался всячески накалить. И хоть Ирен была больше на стороне дочери, не понимая мужнина упрямства в этой молчаливом противостоянии, приходилось поддерживать его и продолжать мучить несчастных влюбленных. *** - Я хотела бы назвать их Кириллом и Евгенией, - ответила Ирен, поворачиваясь к Алеше, будто бы спрашивая тем его одобрения – и тотчас его получая. …С появлением в доме малышей у Лели, казалось, появилось новое занятие, которое немного отвлекало ее мысли от разлуки с Елагиным. Она стала проводить много времени в детской, наблюдая за Ирен и кормилицей, которые нянчились с малышами. И в задаваемых ею вопросах мадам Черкасовой порой слышались отголоски неуверенности и даже страха перед грядущей семейной жизнью, которые последняя, как могла, старалась незаметно развеять.
Алексей Черкасов: Все последние дни Алексей находился в постоянном напряжении, а все дело в Елагине, который теперь все отчетливее походил в его глазах на людоеда, готового утащить Оленьку в свое логово и там сожрать заживо. Что, и в самом деле, злило невероятно – неужели в столь солидном возрасте нельзя научиться хоть как-то маскировать свои нескромные желания? Или после такой маскировки Елагин просто боится о них уже и не вспомнить? Потому однажды, не сдержавшись, наедине он все же попросил счастливого жениха вести себя приличней. Колька же в ответ лишь ехидно оскалился, отчего Алексей вновь почувствовал дураком именно себя. А вообще же, надо сказать, и прочие знакомые Черкасова все будто бы задались теперь одной единственной целью испытывать его терпение на прочность. Почти ежедневно кому-нибудь приходилось рассказывать о возвращении супруги, о предстоящем замужестве дочери. И вскоре Алексей стал думать, что научился врать и сдерживать себя так, что скоро начнет делать это не из необходимости скрывать правду, а просто потому, что это станет частью его личности. Еще одним неизбывным страхом Алексея по-прежнему оставалось здоровье Ирен, которую он теперь всерьез боялся оставлять одну. Но даже это умудрялся довольно сносно скрывать – во всяком случае, до дня ее родов. Однако в решающий момент от этого фальшивого самообладания не осталось и следа. Стоя у окна, Алексей бессмысленно и самозабвенно потирал правой рукой затылок. На этом месте он замер с тех пор, как врач, вышедший лишь на минутку от роженицы, чтобы успокоить мечущегося по соседней гостиной мужа и отца, беспокойно измеряющего шагами ковер посреди нее, со смехом заметил, что больше не вынесет его постоянного мелькания перед глазами. Бегать после этого Алексей перестал, но спокойнее на душе ничуть не становилось. Да и врач – явно просто выживший из ума старик. Вместо того чтобы иронизировать, лучше бы шел исполнять свой непосредственный долг. Ольга, дожидавшаяся исхода событий вместе с отцом, наблюдала за ним с интересом и сочувствием. В отражении окна Алексей видел, как она смотрит на его напряженную спину. И чувствовал, что любопытство в ней теперь явно преобладает над состраданием к нему. Это тоже тревожило. Ведь поведением Леля теперь все больше напоминала ему Кольку, черты которого перенимала с ужасающей быстротой. Когда же все наконец-то закончилось, Алексей чувствовал от всего этого такую усталость, будто бремя деторождения пришлось вынести не Ирен, а ему самому. Правда, при первом же взгляде на усталую жену, он тотчас же и устыдился своих нелепых мыслей, нашел, что с чем сравнивать! Потому не стоит и говорить, что под воздействием раскаяния и счастья, далее он был готов согласиться с любой ее просьбой. И если Ирен считала, что их детям подойдут именно такие имена, как те, что она выбрала, значит, лучшего выбора и представить себе невозможно. Восстанавливалась и набиралась сил после родов Ирен довольно быстро. И, наблюдая за ней, Алексей чувствовал, что и собственная его жизнь, наконец, налаживается. По причине появления в доме маленьких детей, появилась законная причина свести к минимуму общение с внешним миром. Это тоже его радовало. И лишь одно постоянное присутствие рядом Елагина продолжало его нервировать. Но исправить это было, к сожалению, уже не в его власти.
Ольга Черкасова: Время от момента рождения и до крестин – традиционно один из самых сокровенных периодов в жизни всякого недавно появившегося на свет младенца. И потому, сколько бы ни отрицали это на словах, большинство новоиспеченных матерей старается сделать так, чтобы в течение этого времени их детей видело как можно меньше чужаков, опасаясь пресловутого «сглаза». Лёля не знала наверняка, было ли известно об этом старинном русском обычае ее урожденной француженке матери, либо же, рьяно оберегая своих новорожденных малышей от всех любопытных, желающих их увидеть и даже занимаясь ими большей частью сама, нежели доверяясь заботам нанятой супругом няни, Ирен таким образом просто платила некий внутренний долг самой себе, однако первые месяцы после очередного пополнения их семья, в самом деле, жила очень замкнуто. Летнее Петербургское затишье и не до конца восстановившиеся для активной светской жизни силы мадам Черкасовой служили отличным внешним прикрытием для такого затворничества, которое, впрочем, никоим образом никого и не тяготило. И лишь с началом осени ситуация начала меняться в сторону большей открытости. В первых числах сентября Кирика и Женечку, наконец, окрестили. Торжественное событие это отмечали, как и полагается, в кругу родных, в который теперь входило и семейство Елагиных в полном составе. А чуть позже, с первыми проблесками оживления светской жизни, Ирен и Лёля начали потихоньку вместе выезжать на различные приемы и вечера, приглашения на которые супруга профессора Черкасова, будучи необычайно «модной» особой, которую в этом году желали видеть у себя многие, получала в избытке. Алексей Кириллович, гордый возможностью сопровождать двух своих любимых женщин – третья для этих целей была еще слишком юной, чаще всего не отказывался от очередного шанса публично покрасоваться в их обществе. Разве что если бывал сильно занят со своими студентами – ведь в сентябре он вновь вернулся к преподавательской работе. Только ли к ней одной, ни Ирен, ни Лёля уточнять у него пока не решались… Да если бы и решились, стоило ли надеяться на искренний ответ? Потому лучше было просто не спрашивать, что они и делали, не сговариваясь. Между тем, неуклонно приближалось и второе из наиболее важных событий этого года – долгожданное венчание Лёли и графа Елагина. И здесь уж тихим семейным торжеством никто ограничивать себя не собирался. Во многом, идея устроить грандиозную свадьбу принадлежала именно Николаю Викторовичу – Лёля была согласна выйти за него замуж даже в самой простой часовне любой из самых захудалых принадлежащих графу деревень. Но Ник желал, чтобы все происходило не меньше чем в Казанском соборе. И это был, кажется, единственный случай, когда его мнение – в отношении того, что касалось Лёли – полностью совпало с мнением Алексея Кирилловича. Ибо для того было не менее важно, чтобы свадьба дочери запомнилась всем. Впрочем, и гости ожидались такие, которых в скромную деревенскую часовню звать, вроде как, и несолидно: Нессельроде, Бенкендорф, ходили разговоры, что и Государь, возможно, почтит торжество одного из самых видных своих сановников августейшим присутствием – вместе с супругой, конечно. Но о том, что на ее венчании будет присутствовать сам Царь, Лёля пока и думать боялась, малодушно желая, чтобы слухи эти, все же, так и остались слухами. Хотя Ник смеялся над ее страхами, утверждая, что Николай Павлович ее вовсе не съест, если просто придет посмотреть. Происходил разговор этот, конечно, еще за несколько дней до свадьбы. А накануне, как и требует обычай, свою невесту графу Елагину видеть было строжайше запрещено. Каким образом и почему это влияет на будущее счастье новобрачной, Лёля объяснить ему, крайне озадаченному такой внезапной переменой, не могла. Но выйти в гостиную, когда граф после полудня заехал, чтобы согласовать с ее родителями какие-то последние оставшиеся мелочи, наотрез отказалась. Да и вообще весь этот день была необычно тиха и молчалива, почти не выходила из своей комнаты, куда к ней неоднократно наведывались родители. Мама – просто поговорить или развлечь, а вот папа… Папа, как всегда, пытался выяснить, что с нею происходит и все выспрашивал, не осталось ли у Лёли хотя бы малейших сомнений – ведь пока не поздно все отменить и подождать еще какое-то время. В очередной раз уверив родителя, что все с нею хорошо, расцеловавшись и распрощавшись с ним на ночь, Лёля переоделась ко сну и забралась в постель, но речи о том, чтобы уснуть, не было и в помине. Разглядывая в темноте потолок, девушка снова подумала, что будет с нею завтра, в это самое время... Внезапно внимание ее привлек показавшийся необычайно громким в ночной тишине стук в оконное стекло. Такой, словно кто-то бросил в стекло маленьким камешком. Резко усевшись в постели, Лёля недоуменно прислушалась, возможно, просто показалось? Но вот в окно ударился еще один камешек. Пробежав на цыпочках невеликое расстояние от кровати до окна, девушка выглянула в окно сквозь газовую занавеску и вдруг, качнув головой, тихо рассмеялась, прошептав себе под нос всего одно лишь слово: «Сумасшедший!»…
Николай Елагин: Мальчишник, назначенный за день до свадьбы, был Николаю очень кстати. Ведь все последние дни его преследовало вполне понятное волнение. Все-таки женился он не так часто, и весь скромный предыдущий опыт по этой части был не слишком удачным. А тут еще и гости, приглашенные на проводы последнего дня холостой жизни Елагина, вместо того, чтобы как-то успокоить, развеять волнение, беспрестанно над ним подтрунивали. Беззлобно, но раздражающе. Считалось, что днем свадьбы якобы заканчивается его спокойная и привольная жизнь. Правды в этом было гораздо больше, чем шутки. Елагин это понимал, а потому улыбался и пил, пил и улыбался. Отрицать очевидное было просто глупо, а соглашаться с тем, что он дурак, не слишком приятно. Оставалось молчать, но чтобы молчать весь вечер, нужно иметь либо много вина, либо железное терпение. Подобными свойствами терпение Николая и прежде не отличалось. Потому к моменту, когда празднование следовало считать завершенным и брат помог ему выпроводить всех восвояси, оба они оказались сильно навеселе. Разделяя со старшим братом то ли радость, то ли грусть за каждым новым поднимаемым в его честь бокалом вина, Мишка выпил сегодня не меньше, чем сам Николя. Но то ли в силу армейской закалки, то ли потому что был хоть и совсем немного, но все равно моложе виновника торжества, казался сейчас гораздо трезвее последнего. Находя такое положение вещей неправильным, Николай предложил брату продолжить, но тот пить еще отказался. После недолгих дебатов нашелся иной способ уравнять кондиции - прогулка на свежем воздухе, которая, несомненно, освежит Николая и придаст ему более товарный вид. Сказано - сделано. И далее, примерно в течение десяти минут братья относительно степенно бродили вокруг дома Елагина-старшего в сырой осенней мгле. А потом Николя вдруг пришла в голову просто потрясающая мысль. Касалась она, как и все последние месяцы вне зависимости от состояния, в котором пребывал Елагин, разумеется, Лельки, которая теперь, наверняка, волнуется не меньше, поэтому - не спит. А значит будет очень мудро и правильно явиться перед ней и развеять все тревоги его девочки новой порцией уверений в вечной любви и готовности до последней капли крови защищать ее от всех бед и напастей. И тот факт, что ее отцу почему-то взбрело в его дурную голову, что последние дни перед свадьбой им с невестой видеться нельзя, Елагин препятствием в настоящий момент для себя не считал. - Ты только представь, брат, каково ей там сейчас? Да я просто обязан немедленно пойти к ней и сказать, чтобы ничего не боялась! – язык заплетался, фраза прозвучала немного нечетко, но Мишка его, тем не менее, понял. И даже не стал особенно сопротивляться, при том что операция предстояла тайная и опасная. Ведь Черкасов вряд ли обрадуется, обнаружив у себя под носом даже не одного, а целых двух Елагиных одновременно. Тенью проскользнув под окна возлюбленной Николая, братья начали попеременно кидать в ее окна мелкие камешки, привлекая внимание. Как ни странно, хмель в головах ничуть не помешал им попадать в удаленную цель достаточно метко и аккуратно. - Это я! – самозабвенно прохрипел Елагин, когда, наконец, разглядел Лелькин силуэт сквозь облако занавеси на окне. Радостно взмахнув рукой в приветственном жесте, Николя даже попытался подпрыгнуть, чтобы ей было лучше его видно, но поскользнулся на мокрой земле и чудом не упал, совершив некий неловкий пируэт, пытаясь замаскировать который тотчас же развел в стороны руки в старомодном жесте учтивого поклона. - Открой же мне, любимая!- Но любимая открывать не почему-то торопилась. И, пристально всматриваясь в темное окно, он, кажется, даже различил отрицательное покачивание ее милой головки. - Что-то я не понял… – Задумчиво пробормотал Елагин, вновь оборачиваясь к Мишке, о котором, признаться, слегка забыл, как только увидел в окне свою невесту.
Михаил Елагин: Отпуская супруга на жениховы посиделки его старшего брата, Марина Антоновна, конечно, пожелала им двоим доброго вечера, но при этом сопроводила свои пожелания изрядной порцией нравоучений и наставлений, которым граф Елагин, разумеется, пообещал неукоснительно следовать. Впрочем, главным образом, касались они почему-то именно его старшего брата, за которого Марина переживала так, будто бы Колька собрался не жениться, а уходит из отчего дома в дальний и опасный поход. Да и вообще, глядя, как Марина с трепетной ревностью все последние дни опекает его, Мишка даже немного вновь стал ревновать ее, выдумав себе, будто бы Марина вообще не хочет, чтобы Николя женился, а вместо этого навечно оставался бы ее верным рыцарем. Правда, по размышлении здравом тут же отгонял подобные нелепые мысли, понимая, что, на самом деле, Марина просто не хочет, чтобы Николя вновь страдал и боится за него. Что касается их матушки, то мадам Сесиль, напротив, постоянно теперь находилась в приподнятом настроении, готовясь к свадьбе своего старшенького, и тоже всячески старалась приободрить его. Но чтобы ни делали и не говорили окружающие, Мишка все равно чувствовал – на душе у брата неспокойно. Перед последней холостяцкой пирушкой Николя они долго сообща обдумывали возможность пригласить туда также и Черкасова, но сложно было сообразить – в роли кого он может там находиться: в качестве старого приятеля или отца будущей невесты. Когда же накануне события Мишель заехал в гости к Черкасовым и все же поинтересовался у Алексея Кирилловича, не желает ли тот присутствовать на проводах холостяцкой жизни своего старого приятеля, тот спокойно отозвался, что обязательно сделает это, но в церкви. Сам же молодечник проходил, как и полагается, весьма весело. Правда, лишь для окружающих, потому как сам жених почти весь вечер просидел молча, наблюдая веселье своих гостей со стороны. И Мишель, вынужденный по этой причине с двойным усердием исполнять роль хозяина – раз уж непосредственный виновник торжества сидит мрачнее тучи, весь вечер, только и ждал момента, когда сможет, наконец, напрямую спросить, что именно его так гнетет. Оказалось, Николя переживал из-за Лели. Точнее, из-за того, что, по его мнению, девочка теперь так волнуется накануне свадьбы, что не находит себе места. На что Мишель едва удержался от того, чтобы ехидно уточнить, уверен ли Колька, что говорит сейчас именно о своей невесте, а не о себе самом, но все же смолчал, даже в нынешнем весьма нетрезвом состоянии понимая, что подобным вполне может спровоцировать никому не нужную ссору. Тем более что дальше Колька, к счастью, как-то и сам отвлекся от животрепещущей темы воображаемых страданий мадемуазель Черкасовой, оживился – особенно, после того, как его брат с разной степенью деликатности отправил восвояси гостей, которые, надо сказать, утомили и самого Елагина-младшего, и предложил тому пойти погулять. Против чего Михаил возражать не стал. Прогулка на свежем воздухе перед возвращением домой не повредит и ему, а уж Кольке, который явно перебрал и потому рисковал начать завтрашний, как считается, самый счастливый день своей жизни, с похмелья – и подавно. Холодный сырой воздух октябрьской ночи, в самом деле, протрезвил их обоих. Но все же, не настолько, чтобы Елагину-младшему хватило красноречия отговорить брата от походя задуманной им авантюры. Довольно нелепой, по мнению самого Михаила. Но что было делать? Не мог же он отпустить брата на подвиги одного? Потому уже полчаса спустя они на пару маячили возле черкасовского особняка, под окнами мадемуазель Ольги, пытаясь обратить ее внимание на свое там присутствие, не разбудив при этом остальных обитателей дома. И, надо сказать, преуспели, хотя результат все равно выглядел весьма сомнительным. По всему выходило, что Ольга Алексеевна отличалась куда большим самообладанием, чем думал ее жених. Потому никакой особенной паники не испытывала. Как, впрочем, и желания немедленно видеть своего нареченного, который , кажется, был весьма озадачен подобным пренебрежением к его рыцарским подвигам во имя своей прекрасной дамы. - Ну вот мы и убедились, что твоя невеста вовсе не умирает от ужаса. А сейчас пойдем-ка лучше домой, пока нас тут не заметили, - тихо пробормотал Мишка, пытаясь аккуратно, чтобы тот снова не потерял равновесия, подтолкнуть брата к живой изгороди, сквозь которую они совсем недавно продирались с обратной стороны, но Колька упирался и продолжал свои пантомимы, наблюдать которые без улыбки было просто невозможно. - Вот ведь дурак влюбленный! – взглянув на брата, Мишель усмехнулся и остался стоять на месте, оставляя на время свои бесплодные попытки увести его домой.
Николай Елагин: В последнем утверждении Мишки Николя увидел изрядную долю правды. Да, дурак, да, влюбленный! Каждое слово брата он был готов заверить собственной печатью и подписью. И все же, что-то в них не давало ему покоя. - Не умирает! Да я сам любого за нее убью, и с чего ты взял, что она меня не впустит? Я тебе сейчас докажу. Спорим, что уже через десять минут сделаю тебе знак из ее окна? Спорим?! – Азарт охватил Николая, который был совершенно уверен, что, окажись он у дверей Лелькиной спальни, та никогда его не прогонит. Наоборот, будет польщена подобной вылазкой в гусарском духе! Приказав Мишке стоять на месте, Елагин стал крадучись обходить дом, внимательно осматривая его. Вдруг где-то окошко прикрыто неплотно? Кажется, он даже замечал как-то, что в одном из них была сломана щеколда. «И в каком же?» - подумал Николя, тихо чертыхаясь сквозь зубы, и дергая уже все подряд. Обычно внимательный к мелочам, этой он почему-то пренебрег. И все же, методический подход в изысканиях вскоре принес долгожданный успех. Когда Николай нажал на одну из рам чуть сильнее, она с тихим скрипом отворилась. В окно Елагин забрался с удивившей даже его самого ловкостью, после стал пробираться по темному дому к лестнице, ведущей к спальням. Теперь ему начинало казаться, что все это больше походит на восхождение рыцаря в башню с заколдованной принцессой, которую стережет огнедышащий дракон – в их случае в настоящий момент опочивающий в спальне напротив. Сравнение Черкасова с огнедышащим чудищем Елагина развеселило, и он глупо хихикнул, поднимаясь по ступеням. Оказавшись на втором этаже дома, Николай быстро нашел дверь в Лелину спальню и тихонько в нее постучал. - Лель, это я, – прошептал он, прижавшись щекой к двери. Казалось, еще чуть-чуть и он сможет просочиться сквозь дверь, но так только казалось. И лишь тогда Николай понял, как глупо себя ведет. Стоит тут, ждет, что ему откроют. Не запирается же Лелька на замок в собственной спальне на ночь! От кого бы ей запираться? Не от него же, которого тут вообще и быть-то не могло? Николай нажал на ручку, и дверь действительно отворилась. Войдя в комнату и пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в кромешной темноте, он вновь позвал свою маленькую принцессу. - Лель, ты где? Милая, я тебя не вижу, тут темно.
Ольга Черкасова: Чувство радости, естественным образом выплескивающееся в Лёлину кровь всякий раз, когда бы любимый не оказался перед ее глазами, спустя несколько минут полунемых – вслух говорить из-за расположенной неподалеку родительской спальни было невозможно – увещеваний уходить, сменилось сперва недоумением, а затем – не менее закономерным раздражением, возникающим всякий раз, когда кто-то, кого мадемуазель Черкасова полагала принадлежащим себе безвозвратно, а потому полностью покорным ее желаниям, поступал им наперекор. Что делать, таков был ее характер. И изменить его даже в отношении мужчины, которого обожала всем сердцем, Лёля до конца бы не смогла, даже если бы вдруг надумала дать себе такой труд. - Да иди уже, хватит! – в очередной раз и уже довольно сердито прошипела она в приоткрытое окно, по-прежнему, однако, не собираясь высовываться из него наружу, памятуя о соблюдении обычая не показываться жениху накануне свадьбы – пусть даже и до ужаса хочется. Для того чтобы получше разглядеть и понять, почему тот ведет себя так странно, разумеется. А также затем, чтобы понять, кто там с ним еще. Ночь была, как назло, пасмурная, безлунная и отдаленного жидкого света уличных фонарей для этого не хватало. – Ник, я тебя умоляю! Домой! – размахивая руками, что твоя ветряная мельница, Лёля в очередной раз попыталась убедить его уйти, затем настороженно оглянулась на дверь комнаты: показалось, что за нею раздались какие-то шаги. Неужели кто-то из слуг, а того хуже – отец, все же, что-нибудь услышал?! Когда она вновь выглянула в окно, под ним уже никого не было. Облегченно вздохнув и восславив господа за то, что тот вновь даровал ее жениху здравый рассудок, девушка плотно затворила рамы, но в постель возвращаться не торопилась. Сна все равно не было. Потому, по обычаю забравшись с ногами на подоконник, Лёля решила просто спокойно посидеть, в надежде, что Морфей все же смилостивится и примет ее в свои объятия, не допустив, чтобы в день собственной свадьбы она походила не на счастливую невесту, а на ее же изможденный труп. Но, спустя всего несколько минут, шум и возня в коридоре – на сей раз совершенно реальные, а не воображаемые, заставили ее испуганно соскочить на пол и напряженно замереть. Правда, продлилось все недолго – ровно до того момента, как она поняла, кто ее посетитель. И, честно сказать, не сильно-то обрадовалась. Похоже, ее благодарственная молитва Создателю была преждевременной. И Ник по-прежнему не в себе. - Очень даже хорошо, что не видишь! – шепотом проговорила она, на всякий случай прячась за портьеру, хотя в комнате и без того было достаточно темно. – И не увидишь до завтра, ты что, забыл?! Мы ведь договорились! Ты вообще представляешь, что за скандал будет, если тебя здесь застанут? Да папа просто пристрелит тебя, воспользовавшись удобным случаем. А после будет говорить, что принял за грабителя – и ведь поверят! И меня, между прочим, тоже сведет в могилу – своими нудными проповедями! И что тебе только в голову пришло?! – увещевала девушка темноту напротив, точнее тот ее участок, откуда до нее доносились глубокие сокрушенные вздохи и шорохи. По всей видимости, чувствующий себя ужасно неловко, Ник не делал попыток подойти ближе. Но даже с этого расстояния до ее обоняния доносился ощутимый запах спиртного. - Погоди, да ты, что – пьян?! Ну, нет! Этого еще не хватало!.. Да не о тебе я! – воскликнула она с досадой, после того, как Елагин – тоже шепотом, принялся уверять ее, что выпил совсем немного и лишь для храбрости. – Сюда идут, не слышишь что ли! Похоже, ты все-таки разбудил папу! Господи… что делать?! Погоди…так… - судорожно соображая, Лёля потерла виски, а затем, не выходя из своего убежища, приказала Елагину спрятаться за ширмой, которой был отгорожен уголок комнаты, где находился стол с умывальными принадлежностями. – Это слева от тебя, только постарайся ничего не снести на своем пути, а после… не знаю! Притворись там табуреткой! И не вздумай на меня оттуда смотреть! – сурово добавила она, выныривая из своего убежища и ринувшись затем к кровати, в которую тут же и улеглась, натянув одеяло до подбородка и изображая глубочайший сон.
Алексей Черкасов: Жена спала крепким сном – хорошо ей, - а Алексею не спалось. И чем больше он прилагал усилий для того, чтобы уснуть, тем меньше ему спать, собственно, и хотелось. Подушка казалась душной, от нее было неприятно жарко голове, одеяло каменной плитой вдавливало в матрац, собственные руки плетями лежали поверх одеяла. Алексей старался не шевелиться, чтобы ненароком не разбудить Ирен, и чем неподвижней он лежал, то больше хотелось дать страдающему от скованности телу свободу. Черкасов прислушивался к тишине, пытаюсь понять, спит ли сейчас его любимая дочурка. Как ей сейчас, должно быть, тоже нелегко заснуть! Переживает-то, наверное, жуть как. Он и сам-то перед своей свадьбой переживал так, что сейчас и вспоминать смешно. Это удивительно просто, как он после того мальчишника, что ему Елагин устроил, в церковь пришел вовремя и даже выглядел прилично. Черкасов на время перестал нервничать и оплакивать несчастную Оленькину судьбу, он погрузился в воспоминания, которые раньше заставляли его краснеть и злиться, а сейчас вызывали умильную улыбку. Такие они были молодые, такие бесшабашные, такие горячие! «Лучше б ты тогда сдох», - подумал Алексей с нежностью о Елагине, и вдруг напрягся. В коридоре ему почудились шаги, вроде бы слишком тяжелые для Ольгиных. Жена спокойно спала рядом, слуг в этой части дома быть не могло. Алексей задержал дыхание, и в тот же момент ему показалось, будто он слышит чей-то шепот. «Может, Витька, пришел к сестре? - предположил Алексей, - а что, это вполне возможно. Он не меньше нашего взбудоражен таким событием». Черкасов аккуратно вылез из кровати, чтобы не разбудить Ирен, потом в темноте наощупь долго пытался попасть в рукава домашнего халата, потом куда-то задевалась туфля. Не идти же ему босиком! И пока он принимал приличный вид, он явственно услышал, как тихонько хлопнула дверь. «Тем лучше, поймаю их вместе, чтобы не вздумали отпираться», - а вообще-то его очень радовало, как легко Виктор и Оля нашли общий язык, братья и сестры всегда должны быть вместе. Ему всегда было немного одиноко. Да что говорить, у Николя вон какие проблемы с братом вышли, а все равно чувствуется, что они вместе и друг за друга глотку перегрызут. «Правда, это только Елагины так могут, все они немного бешеные». Алексей так и не сумел нормально надеть туфли в темноте, поэтому продвигался по коридору с неприятным хлопающим звуком. Пришлось замедлить шаг, чтобы ступать тише, видимо, это предупредило Лелю, которая оказалась в постели, когда он вошел. И Виктора в комнате не было. Значит он слышал, как мальчик от сестры уходил. - Можешь не притворяться, я вижу, что ты не спишь. – Алексей уселся на кровать в ногах у Ольги и она тут же открыла глаза. - Переживаешь, девочка моя… - Ольга напряженно замерла – переживает, - можешь мне не объяснять, уж я то помню, какой выдалась моя предсвадебная ночь. И, знаешь, мне кажется, ни один нормальный человек не может вынести эту ночь спокойно. В голову приходит столько всяких мыслей, и даже если до этого был абсолютно уверен в своем выборе, то почему-то в эту ночь начинаешь вновь и вновь раздумывать о правильности принятого решения. И если ты сейчас решишь, что твое согласие было дано опрометчиво, мы все отменим. – Алексей говорил это и сам понимал, что несет чепуху. Во-первых , уж он то ни капли не сомневался в правильности сделанного выбора, а, во-вторых, он был уверен, что Ольга ни за что не откажется от этой свадьбы. Про Виктора Алексей спрашивать не стал, не хватало еще, чтобы его собственные дети доносили друг на друга. Пусть играются, у них должны быть свои тайны.
Ольга Черкасова: «А еще дочь знаменитой актрисы, называется!» - мысленно обругав себя за самым никудышным образом исполненный этюд «сон барышни в осеннюю ночь накануне венчания», Лёля вздохнула и открыла глаза, изображать что-либо дальше не имело смысла. Папа, тем временем, уже зажигал свечу на ее прикроватной тумбочке. И это означало, что пришел он сюда вовсе не на минутку. В прежние времена такой оборот событий Лёлю бы несказанно обрадовал. Когда-то, когда она еще была совсем маленькой девочкой, которая боялась темноты и потому частенько просыпалась посреди ночи с громким плачем, Алексей Кириллович довольно часто просиживал рядом с нею ночи напролет, пока дочка не успокаивалась и не засыпала вновь, никогда ее за это не упрекая и не ругая. И потому теперь, вместе с желанием как можно скорее вновь остаться одной – точнее, вдвоем с Ником, который, действительно, будто бы умер там, за ширмой, Лёля испытывала по этому же поводу жгучий стыд. Пусть только все закончится хорошо и папа уйдет к себе, уж она выскажет своему «Ромео» то, что он ни от одной другой Джульетты не услышит… Абсолютного же пика желание девушки запустить в Ника чем-нибудь тяжелым достигло в тот момент, когда тот, забыв о всякой конспирации, довольно отчетливо хмыкнул. Как раз тогда, когда папа вдруг предался ностальгии по временам собственного жениховства. Вынужденная сделать вид, что это была она, а не кто-то посторонний, Лёля сию же секунду зашлась приступом кашля, который сделал бы честь любому чахоточному, и встревоженный Алексей Кириллович, желая унять его, двинулся было к камину, на полке которого стоял графин с водою. Однако оттуда же – от камина, открывался и прекрасный вид на убежище Елагина… - Нет!!! – воскликнула Ольга, судорожно хватая отца за руку и удерживая подле себя. – Не нужно воды, у меня уже все прошло! – на сей раз во взгляде профессора мелькнула уже неподдельная тревога. – Не волнуйся, папочка, ты прав. Я веду себя странно, потому что тревожусь насчет завтра, - неправда, ничего она не тревожится. – Не то, чтобы очень сильно, немного. И вовсе не по этому поводу… Внезапно в голове родилась шальная идея. С мстительным ехидством Лёля на миг покосилась в сторону ширмы. Собственно, а почему бы нет? Пусть тоже немного поволнуется, кроме того, у него бы она об этом спрашивать постеснялась, не желая прослыть в его глазах неуверенной в себе дурочкой. - Нет, я нисколько не сомневаюсь в правильности своего решения, и отменять ничего не надо. Только… скажи, а Ник, наверное, был очень популярен у дам, когда вы оба были молодыми? Пойми, я не ревную, просто… хочу знать.
Николай Елагин: Несмотря на прошедшие годы и злоупотребление алкоголем как в тот далекий вечер, так и в этот, Николя помнил все тоже очень отчетливо. Вспомнил он, как мешали слабое вино и крепкие напитки, как весело потом было, как стало еще веселей, когда приехали вызванные им заранее девицы из борделя (последняя ночь свободы). Как Черкасов, пьяный вдрызг, испугался, что об этом приезде прознает Ирен. Вспомнил, как счастливый жених гнал девок из дома, девицы показывали срамные жесты и гоготали, а Черкасов строил оскорбленную мину. При этом неприличные девицы выглядели тогда приличней Черкасова – образца приличий. Вспомнил, как Алексей умолял его помочь выставить проституток вон, а ему было так смешно, что он не мог сдержать слез. Впрочем, избавиться от них было легко, он всего лишь заплатил заранее оговоренную сумму и все расстались добрыми друзьями. Смешно было так, что и теперь от одного воспоминания Елагина начал душить смех. Смеяться было нельзя, почему-то именно в такие моменты ржать хотелось немилосердно. Николай сдерживался, и все же хмыкнул. Лелька, видимо, не желавшая стать вдовой до того, как станет женой, начала страшно кашлять. Николай даже испугался за ее здоровье, вдруг подлый Черкасов уморил бедную в его отсутствие, заразил страшным кашлем, уж очень натурально у нее выходило. Признаться, сердце кровью обливалось, он и сам готов был выскочить из укрытия, чтобы принести пресловутый стакан воды. По приближающейся тени Николя понял, что Черкасова посетила та же мысль. «Вот и все», - подумал Николай и аж подпрыгнул на месте от неожиданного Лелькиного вопля. «Аха, значит здоровая», - уж он на своей шкуре испытал каково это так звонко орать после кашля. На месте Черкасова он бы сильно задумался, не повредилась ли его дщерь умом от счастья. А дщерь, видимо, все же повредилась. Если бы он был Лелькой, он бы сейчас постарался поскорее выпроводить папеньку из комнаты. Мысленно побывав на месте каждого в этой комнате, фактически он оставался на своем месте в темном углу за ширмой. «Ну и какая тебе разница?», - думал Николай о вопросе Лели. «Пользовался, да и сейчас бы не брезговал, если бы не кое-кто», - еще он думал о том, что если она сейчас не прекратит, то он уже ни у кого успехом пользоваться не будет, ибо Черкасов, найдя его здесь, убивать-то его вряд ли станет, но вот мужской привлекательности явно лишит. Зато месть Елагин уже придумал, скоро он обязательно вспомнит об их пребывании в Ницце и славную кондитерскую Бутвиля.
Алексей Черкасов: Вопрос оказался с подвохом. Алексей начал внимательно присматриваться к дочери, не проявится ли в ее поведении еще какие странности. Кашляла вон как сильно, у него в какой-то момент даже паника началась – не звать ли врача, мало ли как сказался на ее легких влажный осенний ветер. Опять же столько бед выпало на ее долю, все это могло подорвать ее здоровье. - Ну, Оленька, - Алексей заволновался. Что ей ответить на ее вопрос? Признаться, что ему известно о похождениях Николя, значило бы признаться в том, что он и сам был их участником, иначе откуда бы ему знать. Порядочные мужчины свои приключения интимного свойства не афишируют, а уж они-то могут считать себя мужчинами приличными. - В конце концов, ты и сама за него замуж выходишь, не просто же так! Да и нам обоим известны некоторые подробности его жизни, не так ли? – Алексей выразительно посмотрел на Ольгу. И пусть он не называл имени Марины Антоновны, но был уверен, что его намек окажется понятым. Да что говорить, он и собственную-то Ирен иногда подозревал в некоторой увлеченности. Не даром же они так легко сговорились против него в Хелми. Не слепой же он, прекрасно видел, как те легко и быстро нашли общий язык. Нет, он не ревновал, но ясно понимал, что Елагин, впрочем, все они без исключения, владеет каким-то секретом, с помощью которого привлекает к себе людей. - И вообще, дружочек, время позднее, пора уж спать, силы тебе завтра понадобятся. – Черкасов, как мог, быстро свернул разговор к завершению и поспешил сбежать, пока Оля не задала еще какой каверзный вопрос. Ох уж эти дети, когда они вырастают, с ними просто не знаешь, как разговаривать. И вроде бы они уже взрослые, и все же дети. Особенно сложно оказалось с девочками. И впервые, наверное, Алексей задумался о том, как нелегко было Николя с Ольгой, когда они считали его погибшим. Немудрено, что тот совсем сбрендил и впал в старческий маразм… или в детство. Как иначе можно объяснить эту их с Олей любовь? «Скорее все же маразм…» , - подумал Алексей выскальзывая из Олиной комнаты.
Ольга Черкасова: Достаточно прозрачный намек, касающийся отношений Ника с женой собственного младшего брата, заставил Лёлю нахмуриться и замолчать. «Былых отношений, былых!» - в тысячный раз напомнила она себе и в тысячный же раз ощутила, что любое о них напоминание по-прежнему способно испортить самое радужное из ее настроений, не то, что нынешнее, полуневротическое. Интересно, испытывает ли что-либо подобное Михаил Викторович, или это только ее персональное сумасшествие? В любом случае, просто замечательно, что они с Ником уедут из Петербурга так скоро после свадьбы… А меж тем папа, заметив эту перемену в ее настроении, верно, истолковав ее как усталость, под шумок поспешил свернуть дискуссию. Но теперь девушка этому была только рада. И не только потому, что он, наконец, уходит, а еще и оттого, что не хотела, чтобы родитель ее, вдруг не ко времени включив свои легендарные аналитические способности –« а вдруг?!» – обо всем этом догадался. Потому, демонстративно зевнув, просто согласилась с ним, что да, действительно, пора спать. А свечу пусть оставит зажженной – иначе очень темно. При этих словах на лице Алексея Кирилловича мелькнула понимающая улыбка, склонившись Лёле, он покрепче укутал ее в одеяло, расцеловал, а затем подмигнул, уверив, что по-прежнему готов на все, чтобы ни одно чудовище не пробралось в спальню его маленькой дочурки. - Это да, папочка, уж в этом-то я как раз нисколько не сомневаюсь! – «сонно» пробормотала она и, еще раз зевнув, закрыла глаза, лежа затем в полной тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов, чтобы быть уверенной на сто процентов, что Алексей Кириллович вышел из комнаты, прошел по коридору и затворил за собою дверь своей собственной спальни. – Все, выходи! – громко прошептала она, накрываясь одеялом с головой так, чтобы осталась маленькая щелочка, сквозь которую можно было наблюдать за происходящим. Ник незамедлительно выбрался из своего укрытия, но комнаты покидать не торопился, стоял неподалеку от кровати и улыбался Лёле, точнее куче постельных принадлежностей, под которые она от него спряталась. И на лице его отчетливо читалось то самое мальчишеское, шалое выражение, которое она особенно любила. «Красивый, какой же красивый!» - сладко заныло сердце. Совсем как тогда, прошлой зимой, когда он притащил ее к себе домой, и они впервые были близки… - А я, между прочим, все вижу! Ты все-таки за мною подсматриваешь! – не в силах более на него сердиться, Лёля тихонько рассмеялась. – Чудовище мое!!!
Николай Елагин: Какое счастье, что Черкасов повел себя, как нормальный мужик, а не в своей привычной манере, и быстренько сбежал от Лелькиных расспросов! Елагин, на самом деле, был очень рад этому. А то кто знает, до каких тем дойдет в своих расспросах его любопытная возлюбленная, и в какие дебри объяснений пустится затем Алексей. От него никогда не узнаешь, чего ждать наверняка! Хотя, наверное, это просто следствие его теневой профессии. «Разведчик, а не смог обнаружить постороннего в спальне собственной дочери, - с удивлением думал Николай, пока выбирался из-за ширмы по Лелькиному велению, - странно это как-то все…» Еще больше он удивился, когда, выбравшись, нигде в комнате ее не увидел. Заозиравшись по сторонам, и наконец-то сообразив, что спрятаться здесь, кроме как под одеялом, больше негде, насмешливо уставился на невнятный ворох постельного белья посреди кровати, чем сразу и вызвал целую бурю эмоций. - Ничего страшного, любовь моя. Психея* тоже думала, что вышла замуж за чудовище, а вон как все повернулось. – Леля зашебуршилась под одеялом, точно мышь, и Николя догадался, что она поняла его намек. Отсутствие необходимости прикидываться в разговоре глупее, чем он есть на самом деле и делать скидки на ее возраст – это всегда было то, что особенно радовало Елагина в его девочке. Тут уж стоит отдать должное Черкасову, каким-то неведомым образом он сумел вырастить очень умную и образованную дочь. Впрочем, Лешка и сам далеко не дурак, хотя часто дает повод так думать. Да и шутка относится к разряду исторических. И было бы весьма странно, если бы профессор истории не вложил в голову своей дочери хотя бы основ мифологии. - И не подсматриваю я! Я тебя вообще не вижу, между прочим… А ты меня видишь, и это нечестно. Я требую справедливости и возмещения ущерба в виде одного твоего поцелуя. – Леля возмущенно зафыркала под одеялом. – Вылезай, говорю, там же душно – тебе уже, наверное, дышать нечем. – Однако комок под одеялом оставался неумолим. Даже не пошевелился. «Задохнулась там, что ли?». Решив, что, видимо, его уверений недостаточно, чтобы вселить в Лельку радость от предстоящей вылазки, Николай решил дополнить свое предложение подробностями. – Хорошо, хорошо! Давай, я закрою глаза, когда ты вылезешь из-под одеяла. Обещаю, что не стану смотреть на тебя и во время поцелуя, а после него сразу же уйду. – Елагин покорно закрыл глаза и замер на месте. *Миф об Эроте и Психее
Ольга Черкасова: Услышать из его уст то, о чем сама только что подумала, случайно продолжить вслух его собственную мысль – подобное и прежде случалось настолько часто, что Ник и Лёля уже даже перестали обращать внимание на такие мелочи, давно уже отнеся их в разряд побочных проявлений своего бесконечного душевного родства. К тому же, все влюбленные – немного телепаты. Потому и теперь она совсем не удивилась, когда, уловив, пожалуй, лишь им двоим понятный намек в словах Елагина, в очередной раз поняла, что он думает о том же, о чем и она сама. И от этого Лёле в ее убежище вдруг сделалось очень жарко – отнюдь не только потому, что ее теперь с головой окутывало пуховое одеяло. Настолько, что на какой-то момент она даже подумала о том, что готова послать к черту все эти дурацкие предрассудки – а заодно и благоразумие, ведь папа, или еще кто-нибудь, по-прежнему могли войти сюда в любую минуту. Хотя, строго говоря, и предложение Ника, высказанное следом, на самом деле, казалось лишь немногим более разумным. И уж точно не менее романтическим, чем собственные помыслы девушки, даже несмотря на то, что Елагин, по своему обычаю, облек их в ироническую форму. - Ну ладно, если иначе от тебя все равно никак избавиться, то так и быть, поцелую! – «милостиво» согласилась девушка, выбираясь из своего «кокона». Честно соблюдая условия их договора, Елагин стоял посреди комнаты с закрытыми глазами и выражением крайнего смирения на лице. Прошлепав босыми ступнями по паркету, Лёля подошла совсем близко, приподнялась на цыпочки и поцеловала уголок его улыбающихся губ. – Я совсем не похожа на Психею, а ты слишком старый, чтобы претендовать на роль Эрота. К тому же, я облила тебя тогда вовсе не горячим маслом, а всего лишь воском… Только почему-то я все равно чувствую себя богиней всякий раз, когда ты со мной рядом, - нежно прошептала она, не удержавшись от того, чтобы вдобавок к поцелую, ласково провести ладонью по его щеке. – Все, уходи теперь! Я не знаю, с кем ты сюда пришел, но мне кажется, если ты задержишься здесь еще хотя бы на минуту, этот несчастный попросту тебя убьет, и тогда мы опять не сможем пожениться. А я все же очень-очень хочу за тебя замуж!
Николай Елагин: Боясь спугнуть приближающуюся к нему Лельку, Николай молчал в ответ на все ее реплики. Смолчал в первый раз, когда очень хотелось заметить, что это еще сегодня она может так легко от него избавиться, а завтра – после того, как обвенчаются, такой возможности у нее уже точно не будет. Смолчал и во второй, когда узнал, что, оказывается, слишком стар, чтобы быть Эротом. Что само по себе было бы довольно неприятно, если бы вслед за этой шпилькой Лелька не подарила ему такой поцелуй, от которого Елагин немедленно забыл о недавнем желании возражать подобной несправедливости. Стоит ли спорить с женщиной, если она делает все, как надо? - Ну-ну, не знаешь! Вот пошел бы я к тебе, с кем попало, да? – Ответил Николай, выждав немного, чтобы Леля вновь скрылась от него под одеялом. Теперь ему, действительно, надо было уходить. Кроме того, и сейчас, и еще там, за ширмой, Елагин все думал об одном своем досадном упущении, которое грозило свести к нулю все их ухищрения по конспирации. Забираясь в окно гостиной, он почему-то забыл закрыть раму на защелку. «Идиот», - в который раз за вечер мысленно констатировал Николя, и словно бы в подтверждение этой мысли, откуда-то снизу немедленно донесся сильный грохот. – А, черт… С досадой выругавшись, он пояснил испуганной Леле в чем дело и рванулся к окну. Времени теперь было в обрез, того гляди примчится испуганный или разъяренный Черкасов. Зависит от того, куда он решит наведаться первым делом: в спальню к дочери или сразу вниз, к источнику шума. – К тому же, я там, наверное, еще и наследил, на улице сыро… - распахнув створку рамы, Николя тихо свистнул, призывая брата, чтобы тот подстраховал снизу. Путь через гостиную был ему теперь отрезан, придется прыгать из окна. – Так что твой папаша меня точно убьет, если не сегодня, то завтра… Но лучше, конечно, завтра, так что сейчас ты быстро закрываешь за мной окно, ныряешь в постель и притворяешься спящей, а я поскакал. – Добавил Николай, после чего, исполняя обещанное, не раздумывая, выпрыгнул прямо в ночную тьму. Слава богу, Мишка был на месте и не дал ему ни убиться, ни пасть лицом в грязь. После удачного приземления оба Елагиных с завидным проворством покинули чужие владения. Однако Николай и после этого не переставал удивляться собственной тупости: надо же было так опростоволоситься! Права Лелька, действительно, старый осел! - Интересно, что же это там разбилось? - Мысль об этом не давала покоя, и, в довершение рассказа брату о своих приключениях, Николя все же высказал ее вслух. - Точно не окно. Может, та ваза… Что ж, в этом случае меня спасет от гибели Ирен, она ее ненавидела и потому будет мне благодарна. А то сам Черкасов бы с этой урной вовек не расстался. Все говорил, что она напоминает ему классическую греческую амфору.
Михаил Елагин: Когда брат скрылся за поворотом, младший Елагин остался стоять на месте, как и было ему велено, скептически ухмыляясь. «Ну разве возможно, чтобы ему удалось вот так запросто проникнуть в дом? Если только у Черкасова слуги полные олухи и не проверяют ставни на ночь!» Потому, когда Колька не вернулся через договоренные пару минут, за которые должен был обогнуть дом, Мишель сильно удивился. Прошло достаточно много времени. Осенняя сырость окончательно развеяла винный дурман. Руки и ноги окоченели, и Михаил Викторович, одетый вовсе не для ночных моционов, отчаянно приплясывал на клумбе под окном. В какую-то минуту его посетила мысль, что раз уж Николя удалось пробраться внутрь и до сих пор оттуда не слышны звуки дальнего боя, то в конечном итоге, можно ему и домой пойти. Кто знает, как долго этому престарелому Ромео захочется пребывать в покоях Ольги Алексеевны? Тем не менее, уже собравшись было покинуть свой пост и пойти виниться к жене, которая, впрочем, скорее всего уже давно спала, Михаил Викторович вынужден был остановиться. А все дело в том, что в этот момент в ночной тишине слишком отчетливо послышался звон разбившегося вдребезги стекла. Не зная. как и быть – броситься на звук или остаться на месте, Мишель как раз вовремя заметил, как над его головой распахнулось окно и раздался тихий свист. И почти сразу же следом увесистая тушка брата свалилась оттуда чуть ли не на его голову - слава богу, хоть на ногах устоять удалось. Правда недолго – ни слова не объясняя, Колька схватил его за руку и увлек за собой по темной улице. И лишь где-то за поворотом, где они, наконец, остановились отдышаться, потрудился объяснить, чем же это, собственно, наделал в доме Черкасовых столько шуму, и тем немало удивил Мишеля. - Да уж верно. Разбитая ваза – это точно не самое неприятное, что могло случиться. Чудо, что пока ты совершал свои эскапады, мимо не прошел никто из жандармов! Поверь, встречать рассвет в застенках Петропавловской весьма неприятное занятие. И уж сто раз повезло, что ты не попался Алексею.
полная версия страницы