Форум » Петербург » Сoup de foudre » Ответить
Сoup de foudre
Артемий Владыкин: Дата: январь 1833 Место: Санкт-Петербург Участники: Алексей Головин, Наталья и Артемий Владыкины, Маргарита Рольберг
Наталья Владыкина: Он пришел. Он не мог не прийти, да, ведь он обещал... Но как же засиял мир вокруг, когда в него вошел, словно солнце в предрассветную небесную мглу, «этот человек», сколько новых звуков, запахов, оттенков появилось в нем, как по мановению волшебной палочки, как от последнего удара зачарованных часов в сказке!.. Кто бы мог подумать, что это будет настолько сложно... Его лицо, такое бледное, такое.. красивое.. Натали надеялась, что он появится не первым. Так и случилось: граф Головин пришел ровно в тот момент, когда она выдохнула свой сковывающий ледяными оковами сердце страх. Еще до того, как увидеть его воочию, Натали почувствовала его присутствие: ее улыбка в этот момент стала какой-то уж больно открытой, естественной, прозрачной, с чем тут же пришлось серьезно и незамедлительно сразиться. И вот его приближение... Розы. Муж. Смотрит. Полное равнодушие в приспущенных привычно веках, еле заметная улыбка, общая для всех и для каждого... Даже стук сердца размеренный, спокойный... Боже, какая же я лгунья, какая омерзительная актриса! Какое опустошение в его взгляде, какие темные круги вокруг глаз! Он тоже не спал эту ночь? И почему я отгоняла от себя всю неделю сказанное им тогда?! Как ярко эти слова всплыли теперь из самой глубины души на поверхность, в самое дно зрачков! Как утаить его теперь? Ведь она под прицелом. И он. Опасно и.. и.. нельзя. Все прекратить, как и планировалось! Сегодня же, сейчас.. Пусть, пусть обижается. Ему - только холодность, только пустоту: так лучше будет... Да пойми ты! Зачем это тебе? А мне? А им? Тешить их всех пищей к новым сплетням, усмешкам, приторным звериным гримасам? Позволять их грязным глазам влезать в твою душу, их грязным ртам упоминать твое имя?? Произносить его!? Да ни за что! Только бы ты понимал, что так будет лучше... Ты ведь понимаешь меня, любимый? Не было ничего, пожалуйста, ничего не было... Ах. Как бы в это поверить самой? Ужин. Он ничего не ест. И она. Как заставить себя проглотить хоть кусочек? Это слишком заметно? Артемию - наверняка. Наверное. Может быть... Впрочем - плевать. Почему я боюсь его? Смешно. Не боюсь. Почему-то ничего не боюсь. Это плохо?.. Почему я их не боюсь? Так должно быть? Это знак? Или я с ума уже схожу? «.. чтобы вы знали.. я люблю вас...»«.. чтобы вы знали.. я люблю вас...»«.. чтобы вы знали.. я люблю вас...» Боже! Когда это закончится??? Ты обещал помочь мне.. Ты обещал.. Я надеялась на тебя. Помогай же! Уже надо, очень надо. Пожалуйста, давай. Прекратить - обязательно. Будущего у нас нет. Это очевидно, как день: у меня сын... Сереженька... Это слово, как колодезная вода летом в лицо, мгновенно привело в чувство. Спасибо, Боже... Во время... Но не надолго.. Как хорошо, что ужины иногда заканчиваются!.. Улыбаемся, встаем, не оборачиваемся. Все. Он - там! Можно выдохнуть... «Занимательные» женские беседы в этот раз оказались просто спасением. Натали вовлеклась в развлечение разговорами носатой и пучеглазой жены английского посла с таким воодушевлением, будто это была ее любимая родственница, которую не видеть подле себя - тяжкое испытание. Как же она вздрогнула, когда Артемий Серафимович прикоснулся к ее локтю сзади! «Как?? Уже??» - от неожиданности Наталья Александровна чуть не сказала этого вслух и мгновенно побледнела. Все смешалось в ее голове, она не успела подготовиться к продолжению испытания. Но это не сказка, попросить еще минутку не у кого. Ничего не оставалось, кроме как брать себя в руки строго и холодно и дальше пытаться играть свою роль со всем присущим молодой женщине мужеством. Улыбка - прежняя, теплая, приветливая, голос мягкий и добродушный. Жена посла ничего не видит. Она говорит о музыке, просит сыграть... Разве можно ей отказать?.. И вот в доме, в котором отродясь не устраивалось послеобеденных танцев на обычных, не-праздничных приемах, в честь особенных гостей Натали заняла себя обслуживанием музыкальной развлекательной программы вечера. И все было бы совсем хорошо, если бы она не чувствовала кожей спины его взгляд, то и дело возвращающийся к ней, зажимающий руки, сбивающий дыхание и делающий удержание ритма еле выполнимой задачей. Играла она в этот вечер хуже обычного, но все равно все уверенно хвалили ее. И Натали уже не знала наверняка, это оттого, что они все в курсе ее проблемы и желают подыграть, чтобы потом, едва перейдя порог этого дома обрушить друг на друга весь поток интереснейших наблюдений, или вся ее неловкость, действительно, осталась заметна лишь ей одной? Но вот эта самая провокаторша сама изъявила желание сменить ее у фортепиано, не скупясь на комплименты, на которые тоже пришлось мило улыбаться и хлопать глазами. Гости казались довольными, муж тоже. Теперь надо было выбрать новую собеседницу или идти играть в фанты с замужними дамами в дальнем углу залы, чтобы не оставаться в кругу готовых к танцам гостей.
Алексей Головин: Вот так. Одним щелчком, словно он, Алексей, был не взрослый мужчина, офицер, наконец, а докучливый щенок, то и дело пристающий с играми там, где всем вокруг совершенно не до того. Положение было, в самом деле, унизительным. Ведь даже те наблюдатели их с Владыкиным небольшой словесной дуэли, кто изначально склонялись в своих симпатиях к более юному и ретивому спорщику, приняли победу опыта над молодостью молча, присоединяясь к большинству. Тех, кто не молчал, а сопроводил сказанное Артемием Серафимовичем одобрительным гулом и едва ли не ухмылками в адрес его оппонента. Оставшись в гостиной в одиночестве – после того как вслед за хозяином дома, большинство мужчин потянулось в бильярдную комнату, Головин от ярости едва не раздавил в руках свой фужер с остатками коньяку, который, впрочем, через секунду с силой-таки стукнул об стол, расплескивая по полированному темному дереву брызги спиртного. Лучше всего теперь было бы просто встать и уйти. Не прощаясь, по-английски. Ведь в этом доме, кажется, очень ценят английские традиции. И английскую сдержанность, будь она трижды проклята. Зачем он вообще сюда притащился? Ах, ну да! Обещал ей, что будет – и исполнил обещание. Доказал. Идиот. Но ведь и она тоже! Ладно, прошлый раз, когда не было еще того разговора, не было объяснения. А теперь что же? По-прежнему делать вид, что едва знакомы там, где хочется… всего хочется. Понимает ли, чем играет? Играет… а ведь кто-то, действительно, играет на пианино? Или мерещится? Будто очнувшись, Головин, наконец, поднялся из-за стола и, пройдя через гостиную, где наблюдалось всеобщее, пока непонятное ему воодушевление, вновь остановился немного в отдалении от всех, впрочем, внимательно прислушиваясь к обрывкам разговоров, доносящихся до его слуха: « - …Танцы? Право, это необычно, не находите? Прежде у Владыкиных почти никогда не танцевали…» « - … А говорят, что Натали прелестно музицирует, но стесняется отчего-то это показывать на людях. Вот и будет шанс, наконец, увидеть…» «- …Шери, вы позволите ангажировать вас на польку?.. – Ах, я сто лет не танцевала, но давайте попробуем…» Она играла замечательно. Странно, но даже легкомысленная мелодия незамысловатой польки, вылетая из-под ее пальцев, звучала для слуха Алексея практически райской мелодией. Также радовало то, что Наташа теперь сидела к нему спиной, потому можно было относительно свободно смотреть на нее. Ласкать взглядом изгиб точеной шеи, спускаться по прямой, точно напряженная струна, спине к тонкой талии… Но вот музыка прервалась. Или, может, просто закончилась. А далее – и тут Алексей подумал, что уж точно не обошлось без вмешательства Высших сил, которые, верно, решили все же вернуть ему должок за неудачное начало вечера, - к мадам Владыкиной подошла какая-то дама. Последовали краткие увещевания – и вот уже Наташа уступает ей свое место у инструмента и, чуть растерянно озираясь, идет… прямиком к нему – верно, не замечая? - Вы отлично играли, Натали! – вынырнув, так уж получилось, из-за левого плеча дамы, чем, должно быть, навеивал соответствующие ассоциации, Алексей аккуратно, но крепко, словно боялся, что сбежит, взял ее под локоть. – В этом я только что имел шанс убедиться. Позвольте же, наконец, узнать, равны ли вы себе пианистке и в искусстве танца? Умоляю, не отказывайте мне… на этот раз! – добавил он тише, почти шепотом, склоняясь к самому ее виску.
Наталья Владыкина: Неожиданно… Глупо, конечно, что неожиданно. Ведь она знала, что не ушел… Что где-то здесь. Может быть, надеялась, что он все понял? И боялась этого. В любом случае, как только в ней проснулся инстинкт жертвы и она заторопилась скорее покинуть ставшей бальной залу, охотник мягко и настойчиво настиг ее. Первый порыв – отвернуться в другую сторону, якобы в сторону мужа, якобы в сторону пианино и гостей с целью проверки общей атмосферы столь удачно протекающего приема. Вот так, трусливо, не взглянув даже в глаза. Если он прочтет все то, что сорвалось и вспыхнуло, ей не поможет ни молитва, ни страх перед злословием. - Благодарю вас, - почти шепотом произнесла она в ответ на комплимент, заставляя себя повернуть к нему голову, но не собираясь встречаться взглядами. Его рука, уверенно державшая ее за локоть, мутила сознание, ее тепло, как мгновенный яд, проникало в кровь через толщу ее рукава и его перчаток, но она смогла улыбнуться. Как же она мечтала об этом! Чтобы вот так он позвал ее танцевать снова, чтобы напомнил, что не простил ее отказа в прошлый раз… И даже не мечтала, чтобы склонился к ней так, отрывая от пола подошвы. Отказывать теперь было, наверное, неприлично. Явно ведь. Гораздо правильнее было бы, возможно, равнодушно подарить ему этот танец и дальше сжимать свое сердце на живую собственными же пальцами до крови, до лопающихся сосудов, пока не уйдет. Отказать – об этом не возникло и мысли: она просто не смогла бы пробиться сквозь такую бурю эмоций, оставшихся глубоко похороненными еще при рождении. И вот она подняла взгляд, смотрит в его лицо, быстро опускает глаза, боясь задохнуться от радости без улыбки и, являя собой образ великомученицы, не меньше, приседает в легком книксене. Это означает «Да». Для кого-то – согласие на танец, для него – согласие на жизнь, такую, наверное, недолгую, наверняка несчастную, но совершенно неизбежную, потому что иной жизнью она теперь просто не сможет жить, не захочет, ни минуты, ни вздоха. Теперь она смотрит ему только в глаза, не улыбаясь, не отводя взгляда, тяжелого и темного, как болотная топь. Ему может казаться, что она спрашивает взглядом «Зачем?» Но ничего подобного. Ее уже это давно не интересует. Она просто вбирает его в себя без остатка, каждую ресницу, каждый нюанс лицевых линий, предназначенных для нее Судьбой, но во имя какой-то злой и глупой шутки, разобщенных с ней по времени. Он смотрит внимательно, будто застигнутый врасплох ее кажущимся неожиданно смелым открытым взглядом. Вальс подразумевает подобную близость. Но она подразумевает другое. И уже неважно, что будет после. Говори сам, если тебе это надо. Мне все равно.
Алексей Головин: Должно быть, он все же что-то говорил ей – вслух. Ведь сосредоточенно вальсирующая в самом центре залы пара, каждый из танцоров в которой безмолвно пожирает партнера полным вожделения взглядом, несомненно, вызвала бы кривотолки и слухи. А он не должен, не смеет сделать так, чтобы даже ненароком поставить под удар ее честное имя. К счастью, обоим им, кажется, было ведомо иное искусство – говорить без слов, глазами. И уж этот «разговор» шел совсем на иную, древнюю, как сам мир, тему. Она уже принадлежала ему – Алексей чувствовал это, понимал, что, наконец-то, сумел склонить чашу весов в свою сторону. Только нужно еще немного времени, чтобы и сама Наташа свыклась с этой мыслью: она его женщина. Несмотря на то, что все эти глупые люди вокруг, верно, всерьез считают ее собственностью желчного старикашки. И почему же? Неужто, лишь оттого, что однажды тому представилась возможность надеть на ее палец это массивное кольцо, которого Алексей то и дело касается ненароком, когда берет в свою ладонь в очередной фигуре вальса ее узкую, точеную руку. Смешно, право слово! «Тебе ведь это тоже смешно, Наташа?» - в это же мгновение спрашивает его взгляд. И ловит ответ – крохотные, едва заметные искорки в самой глубине бездонных зрачков. А послушные губы в тот же самый миг твердят что-то о погоде. О том, как этой зимой в Петербурге морозно и снежно… А тело, тоже подчиняясь приказу разума, совершает очередной поворот, пируэт, поддержку – их танец легок, изящен и, конечно же, совершенно целомудрен. «Они ничего не заметят, милая, не волнуйся!»… Музыка стихла. А вот мир вокруг, напротив, обрел звук и перестал кружиться. Довольные гости – из тех, кто танцевал вместе с ними – радостно хлопали в ладоши партнерам и аккомпаниатору, вечер был в самом разгаре, ждали еще полек, кадрилей и даже мазурку. - К кому Вас проводить, графиня? – он точно знал, что не к мужу, поэтому и спросил, после чего, исполнив просьбу, поклонился ей и отошел в сторону. Собственно, оставаться здесь и дальше более не имело смысла: еще один танец с Наташей станет скандалом. Нельзя пока – хоть и хочется – дразнить этого старого… нет, не гуся. Его граф Владыкин, при всем неуважении, не напоминал, скорее уж лиса. А в бешенстве они опасны. И не за себя он, конечно, теперь боится – за нее! Еще одно новое и незнакомое чувство – страх за любимую женщину. Особенно там, где она сама не очень осознает опасности. Да, несомненно, следует уйти – по-английски. Так будет лучше всего. И, еще раз напоследок взглянув туда, где теперь находилась его женщина, Алексей незаметно покинул ее гостиную. Услужливый лакей у входа уже подавал ему шинель, когда Головин вдруг велел принести карандаш и бумаги. Затем, быстро черкнув короткую записку, содержавшую лишь одно слово: «Когда?», сложил листок и протянул его слуге. - Барыне своей передашь. Да не теперь прямо, а после, когда гости разойдутся. Когда одна будет... Это себе возьми – на водку, - извлекая из кармана серебряный гривенник Головин отдал лакею следом за запиской и его. А затем, упершись коротким, но мрачным взглядом ему в переносицу, добавил тихо, но отчетливо, тоном, исключающим всякие сомнения в намерениях. – А коли доложишь об этом Артемию Серафимовичу – все равно узнаю и уничтожу.
Наталья Владыкина: - Шопен... - Не бойся за меня, - смеялись ее глаза. - Я тебя люблю, что может быть большей защитой? - Потому что я с недавних пор я не очень люблю танцевать... - Нет, я сильная, - и в демонстрирование сказанного глазами - абсолютно сытый, далекий от зависимого, и поверхностно-скучающий взгляд на пополняющие своим кружением танцевальное пространство залы пары. - Я бы сыграла его, да, - усмехнулась она уверенно и естественно, не опасаясь показаться мужу слишком свободной от его мнения в этой улыбке. - Что со мной? Это ведь не вызов, на кой он мне... Впрочем, пусть будет и вызов. Так еще и веселее. - Они прекрасны, спасибо... - искренняя благодарность, без порывистости, которая осталась за пределами мимики, но явственно считалась его счастливыми глазами. - Вечно бы так кружилась с тобой, любимый... - Под музыку не менее приятно думать, просто еще под нее иногда и танцуют. - Его мимолетный взгляд на ее правую руку, - О, да! Кольцо большое, - легкая ирония не скрылась от его разговаривающего с ней синхронно о другом взгляда. - Морозно, Вы правы. Как никогда. Впрочем, на то и зима. Снег в этом году особенно прекрасен... - Улыбка спокойная, не более, чем вежливая: теперь, когда счастье можно брать руками - грех так бездарно разбивать его излишней непосредственностью. - Как хорошо она играет! Я танцую, будто не касаюсь ногами пола! - и пусть в этой ситуации выявился кокетливый умысел жены английского посла засвидетельствовать в этом обществе свои таланты, Натали ее уже полюбила всей душой, ведь именно благодаря этому умыслу она сейчас парит, изящнее, чем в юности, полной счастливых надежд, несомненно раздражая и заставляя любоваться собой. И он ведет себя безупречно, ни одного лишнего намека пальцами, даже незаметного, намека, которых она наелась за все замужество до почти полного отвращения к вальсу, ведь даже предупредительные ледяные взгляды не действуют на тех, кто вдруг по глупости душевной решил брать наглостью. Хотя, как оказалось, она ждала их, эти намеки. Но Алексей умел не просто одним взглядом будить огонь, о существовании которого не подозреваешь, а еще и играть в отсутствие этого огня у самого себя. Он удивлял все больше, заставлял прислушиваться к себе, мечтать о том, чтобы подчиниться любой его прихоти без остатка. Мастер своего дела, он просто брал то, что хотел взять. И это не могло не восхищать. Так бабочки летят на огонь даже тогда, когда им становится очень жарко, невыносимо больно, они не меняют курса, они стремятся только к одному - получить все до конца, до своего конца, только получить, жадно и ненасытно, лишь бы умереть не сразу, а как можно медленнее. Но вот танец закончился. С ним приходилось расставаться, и расставаться уже совсем на сегодня. Иначе - бесславный финал, который неминуем рано или поздно, но которого она не допустит так быстро и глупо. Он отвел ее к фортепиано, она сказала много благостных и искренних комплиментов исполнительнице, даже вовлекла подошедшего мужа в этот процесс, даже одарила его радостной невинной улыбкой, зная, что Он не уйдет просто так, что что-то оставит ей для надежды. И Наташа не торопилась, она просто дышала другим воздухом, она находилась в другом мире, мире, что ближе к духам, чем к живым. Она знала, что все исполнится, как неминуемая смерть, ей просто и непроизвольно открывались все новые и новые страницы бессловесных отголосков истины, перелистываясь, словно невесомый пергамент Книги Жизни на ветру. Вот теперь она была абсолютно спокойна, она знала, что дождется - и дождалась. «Когда» - скомканное слово в кулаке - наполнило кислородом ее давно выдыхающую грудь. Лакей что-то ждет. Ответа? Неужели он думает, что я буду давать его ему?? Испуган? - Натали добродушно усмехнулась, представив момент передачи этой записки и холодную угрозу в том взгляде... Как же он прекрасен... Не произнеся ни слова, молодая женщина скользнула ресницами вниз, отворачиваясь, чтобы по-прежнему величественно и благоразумно закончить этот приятный во всех отношениях вечер. Ждет. Где? В саду, куда выходит балкон оранжереи... Если бы я еще знала, где и когда? Только когда гости стали расходиться, и Артемий Серафимович не мог отлучиться от своих хозяйских и судьборешающих обязанностей, она сумела улизнуть незамеченной в оранжерею и увидеть в отдалении от остальных его карету с другой стороны улицы. Авдотья, самая молоденькая и подобострастная горничная, получив быстрые и четкие указания, полетела быстрее птицы передавать ответную записку человеку в той карете. «Литературный салон у графини Рольберг в субботу.» Только там есть возможность бывать без мужа. И даже, если Алексей не был вхож в ее салон (Наталья, бывшая там лишь единожды, тогда еще не была знакома с графом Головиным и там его не видела), добиться приглашения ему не составит труда: графиня очень лояльно относится ко всем мужественным новобранцам своего салона, даже при условии неполного представления их ей. Ведь до следующего нормального, густонаселенного бала целых две недели. Этот срок невыносим и опасен в ее ставшем абсолютно безвоздушным пространстве. А «принудить» ее посетить салон может всеобщая любимица княжна Е., что обещалась прийти завтра на чай. Повернуть разговор таким образом, чтобы княжна сама попросила ее возобновить посещения «Маргошиного кружка», Натали не составит труда, даже если придется вести беседу в присутствии супруга. Поэтому выбор Натальи Александровны после непродолжительных прикидок и размышлений пал именно на нее.
Артемий Владыкин: Обойдя стол по кругу, Владыкин внимательно оглядел положение шаров на сукне и склонился, готовясь нанести удар. Но вышло весьма смазано, шар его лишь тронул намеченную цель и медленно откатился в сторону. А до того Артемий Серафимович проглядел еще одну удачную позицию, чем не преминул воспользоваться Нестор Петрович, но давно зная Владыкина, тут же потерял всяческий азарт. - Уж коли вам сегодня не до игры, Артемий Серафимович, так давайте отложим партию. Чай – не честь России-матушки отстаиваем?! - Вы правы, Нестор Петрович. Я несколько рассеян, а оттого делаю ошибки, - допускать ошибки ему было не свойственно. Даже в игре. Но нынче мысли Владыкина были от нее далеки и крутились лишь вокруг фигуры этого лощеного щенка, которого хоть и удалось на время поставить на место, но до конца урезонить не вышло. Ведь еще на приеме у Дашковых Артемий Серафимович буквально кожей почувствовал если и не исходящую от него угрозу, то что-то явно сулящее неприятности. И почему же, в таком случае, позволил бывать у них?! Отчего решил, что Головин не примет этого приглашения? И вот, пожалуйста: в собственном же доме еще и вынужден терпеть его нападки?! Да полноте! - Не вернуться ли нам в гостиную, кажется, там Ваша супруга играет? - Да, - коротко согласился Владыкин, и, пропуская вперед Ильина, последовал за ним в залу, где уже во всю развернулось веселье. Развеивать известных домыслов, бытовавших о нем в свете, Артемий Серафимович не собирался, но и показывать, что он домашний тиран – тоже не хотел. Хотят развлекаться столь легкомысленно, пусть. Среди танцующих, меж тем, отметился английский посланник и даже старая графиня Суворова. Сам же хозяин дома, после обмена парой замечаний с некоторыми из гостей, отошел в дальний конец залы, откуда открывался прекрасный обзор. «Слишком нервно играет», - подумал Владыкин, глядя на Наташу, которую знал так хорошо, что мог и по незначительному движению понять, что с ней творится. И даже если она сама полагала обратное, Артемий Серафимович был уверен, что давно уже может предсказать наперед каждый ее вздох. При этом, в отношении ее чувств к собственной персоне тоже никогда не обольщался, прощая ей это за внешнее сохранение всех необходимых приличий. Ведь раньше в ее миленькой головке никогда не мелькали мысли о предательстве… Но что творилось в ней теперь? Всю последнюю неделю Наташа вела себя «как обычно» – наверное, ей именно так и казалось. А он видел и ее нервозность, и отсутствующую прежде скрытность. И теперь вот она играет, не как всегда – даже пассажи берет как-то иначе. Кроме него никто этого и не заметит, пожалуй. И все же. А вон и причина всему, что с нами происходит… Головин стоял совсем недалеко от него, но Артемия Серафимовича, кажется, не видел. «Еще бы, весь поглощен созерцанием! Тотчас бы подойти, взять за шкирку, да и вышвырнуть вон!» Но порыв свой Владыкин, тем не менее, сумел сдержать, решив понаблюдать еще, как далеко может зайти наглость этого мальчишки. И увидел. А ведь Наташа даже не поколебалась, когда тот позвал ее танцевать!.. Тут Артемию Серафимовичу пришлось на время отвлечься – с важным вопросом к нему подошли сразу двое: Нестор Петрович и Казимиров. Но краем глаза Владыкин по-прежнему держал в поле зрения танцующую пару, и в душе его вскипало негодование на столь явное нарушение приличий. Однако минуту, которой ожидал весь вечер, вынужденный вновь объяснять Казимирову детали своего нового проекта, все же упустил. Вальс закончился, Алексей Романович растворился, будто бы его здесь и не было вовсе, а Наташа вновь о чем-то чинно беседовала у рояля с женой англичанина. Позже, когда все гости разъехались, а слуги все еще проворно приводили дом в порядок, чтобы утром ничего не напоминало о вечернем приеме, Владыкин не спеша поднялся к жене. Весь остаток вечера он раздумывал лишь над тем, что ему непременно нужно указать ей на ошибку, которую она намерена совершить. Ведь, намерена же? Только мыслей по этому поводу в голове роилось так много, что впервые в жизни он не мог придумать, как все это облечь в слова, которые Наташа смогла бы понять. Она, вообще, плохо его понимала, как выяснилось. В спальне жены суетилась горничная, помогая барыне распустить волосы. Но когда Владыкин встал в дверях и холодно взглянул на нее, присев в положенном книксене, она вся как-то сжалась. - Ступай прочь, без тебя управится, – бросив неуверенный взгляд на хозяйку, она поспешно ретировалась, пытаясь выскользнуть в дверь так, чтобы не коснуться все еще стоящего в проеме Владыкина. Оставшись вдвоем с женой, Артемий Серафимович прошел вглубь комнаты. Оглядевшись, он выбрал кресло у камина и устроился там. Затем долго и тяжело молчал, разглядывая лежавшие на столике женину шкатулку с рукоделием, книги и прочие безделушки. Наташа не двигалась, выжидая его дальнейших реакций, но он сделал знак рукой, чтобы она продолжила приготовляться ко сну. Сам же взял томик в руки и стал листать, временами вчитываясь в ту или иную фразу и, наконец, исполнившись презрения к этой наивной и нелепо-романтической истории о Фанни Прайс, отшвырнул книгу прочь. - Вот от таких книг, сударыня, в голове у женщин и возникают крамольные мысли, рождая желание вести себя неподобающим образом, полагая притом, будто бы это так и должно быть. Впрочем, это не только у женщин вызывает помутнение разума. Ваш поклонник, видимо, также любит читать нечто подобное? Наташа замерла, и ее отражение в зеркале тоже замерло, внимательно вглядываясь в хозяйку. Но Владыкин не спешил продолжать. Откинувшись в кресле, он оперся левой рукой о подлокотник и принялся задумчиво водить пальцем по усам, разглядывая всполохи огня за синим экраном. - Сегодня, сударыня, вы дали повод к разговорам. Вы допустили, чтобы он из вас сделал объект для сплетен. И допустили, чтобы нашу фамилию могли склонять в самом невыгодном ключе. Должно быть, лично вам на это плевать, но подумали ли вы о будущем своего сына? Молчите, ответа мне не требуется. Легкомыслие ваше проистекает из вот таких книжонок, ваших сомнительных знакомств и вашего настроения. Если не одумаетесь, рискуете навлечь беды, с которыми справиться будет труднее. Но довольно – об этом. Вы давно не ребенок – и понимаете меня! Поднявшись со своего места, Артемий Серафимович подошел к жене, склонившись к ее плечу, он посмотрел в глаза ее отражению в зеркале и, чуть заметно усмехнувшись, прижался губами к ее шее. А далее, как и всегда, она была безвольной куклой в его руках – которую он раздел, которой он владел. Но как бы она себя ни вела, она была его женщиной, и терпеть ее глупости он готов был лишь до определенной границы, за пределами которой, можно не сомневаться, он сумеет найти действенные меры по возвращению... До самого утра оставшись в ее спальне, поутру Владыкин объявил жене, что в следующую среду принимать они не будут.
Наталья Владыкина: Дуня в этот вечер была так взволнованна, будто ожидала, что барин раскроет ее тайную помощь госпоже. Бледна не в пример хозяйке, уверенной и сильной, как никогда прежде. Когда он вошел в спальню, Натали, ожидавшая его, улыбнулась, опуская глаза на благонравно сложенные на коленях руки. «Пришел ломать меня. Боже, какой наивный...» Все дальнейшее поведение мужа она могла предвосхитить с небольшими погрешностями: все же в первый раз он так серьезен. И в первый раз это касается ее сердца. И все же, как это было похоже на игру! «Я вот пришел к тебе сказать, какая ты бяка: ты танцевала с ним, бесстыжая!» И в ответ не ждет ничего, кроме тишины. Тишина от нее - всё, что устраивало их обоих в интимных вещах. Этот разговор - очень интимная вещь. И всё, что от нее требуется - привычная, родная, любимая тишина. Что ж. С легкостью. Как был груб к ней в разговоре с Дуней!.. Дуня испугалась не на шутку, чем выдала ее с потрохами, впрочем, и это не давало поводов бояться: Натали теперь как-то совершенно бессовестно разучилась вдруг бояться: что он может сделать мне? Смешной и чужой посторонний, условно именуемый моим полновластным хозяином? «Управится»... Жесткая усмешка едва заметно тронула уголок губ Натальи. Но она продолжала сидеть, глядя на свои руки и не пытаясь играть во что-то. Неправда так утомила ее за эти немногочисленные, впрочем, годы совместной жизни, что ей оставалось только одно - дождаться, когда он уйдет отсюда. А он не торопился уходить. Это было понятно: он оскорблен. Бедный. Он подозревает, что это серьезно. Какой прозорливый, надо же!.. Стоп, нельзя так. Он тоже человек. И ему ... неприятно. Неприятно, когда птицы поют за окном слишком рано, неприятно, когда сквозняк вышибает стекла в двери летнего домика, неприятно, когда солнце за завтраком светит в лицо и от него приходится морщиться... Несчастный человек, столько неудобств подсовывает ему естественная жизнь... И с каждым годом их у него все больше, неудобств... Теперь вот такая неудобная жена... Что это? Он разрешил мне шевелиться? - Наталья невольно улыбнулась и слегка кивнула, олицетворяя собой идеально послушную супругу. Очень забавно получилось, если учитывать то, что внутри. Пока она расчесывала волосы, глядя на него в зеркало, Артемий Серафимович решил ознакомиться с тем, что за книга у нее на прикроватном столике. Естественно, даже то, что Джейн Остен - дама - не спасает ее от гнева застигших ее в комнате жены супругов. Конечно, если так читать «Мэнсфилд-парк» - найти в нем что-то хорошее для считающего себя во всем умнее любой женщины мужчины глупо и пытаться. Натали выслушала тираду, снова опустив глаза на туалетные принадлежности, слыша все нюансы отчитывания за неправильные помыслы. На словах «ваш поклонник» она неуловимо выпрямилась и начала внимательно изучать свои брови, лоб, волосы в зеркале. Она так привыкла к его равнодушию, что сейчас этот открытый выпад что-то шевельнул внутри. Что-то, похожее на страх. Может, это он и был? А что она боялась до этого? Проникновения в душу и мысли. До этого момента ничего подобного с его стороны не было. Все попытки поработить (как она это называла) ее всецело натыкались на ласковое и безликое согласие со всем - столь же прочный и надежный, сколь и прозрачный и тонкий защитный панцирь незамысловатой женской мудрости. Что он ждет в ответ? - О каком из них вы говорите? - перевела Натали уверенный взгляд с замершим внутри ощущением ошибки. Он не ответил. Это начинало исподволь раздражать. Наташа очень боялась теперь сорваться и выпалить какую-нибудь глупость напополам с грубостью, неприятные последствия которых предугадать было несложно. Ах ты дьявол, ну забери уже то, зачем пришел сюда и уматывай! Оставь меня с моей личной любовью, к которой ты не имеешь никакого отношения! - бесновались языки пламени в ее зрачках и подрагивало в крыльях носа, пока внешне терпеливо она ждала его соизволения продолжать пытку присутствием. Когда он заговорил вновь, Наташа чуть слышно выдохнула, поняв, что это всё. Вот сейчас вступительная речь и - собственно - казнь. Смешно. Он, конечно же, ударил по самому больному, упомянув сына. О, ей было бы что ему ответить, если бы оставалась хоть капля надежды на то, что удастся выгнать его отсюда этим ответом. Но нет. Он всегда поворачивает любой разговор так, что остается лишь заплакать и смириться или просто смириться, осознав всю бессмысленность ведения беседы: человеку совершенно не надобилось узнавать ее. Поэтому теперь, набрав воздуха, чтобы сообщить мужу, что она сильно сомневается, что все сочли ее поведение выходящим за рамки приличий - в чем она была уверена, досконально изучив все особенности атмосферы света, каждый его вдох и выдох, - как он милостиво разрешил ей молчать, чем она благодарно воспользовалась, опасаясь выдать себя еще больше при таком необычно внимательном изучении супругом новой ее. Лишь полуопущенные ресницы и некое подобие легкой полуулыбки отражались в зеркале все оставшиеся мгновения его нагло заполняющих ее комнату слов, звучание которых с самого первого дня неприятно удивляя своей черствостью и безжизненностью, теперь начало вызывать болезненное отвращение. И вот он, наконец, встает со своего места. Значит, скоро все кончится. Сначала начнется, потом продолжится, как у шлюх, наверное, в домах терпимости, а потом и кончится. Главное - что кончится. Жаль только, что он не молод. Иначе кончалось бы, наверное, быстрее. Но и это ему можно извинить: старость - не его вина. Эта ночь была долгой. За счастье надо платить. И Натали платила, как всякая порядочная жена или заправская работница публичного дома - просто и бесчувственно платила за завтра, за будущее существование в привычном в зеркале виде, с закрытыми плотно глазами и наглухо захлопнутым сердцем, с затертыми до мозолей ощущениями и жадным отсчитыванием прошедших уже секунд, приближающих своим умиранием к свободе. Его еще можно было бы понять, если бы он задействовал свое сердце в отношении к ней. Но так - только безжалостная по отношению к нему надежда на то самое предательство, о котором он так унизительно и подробно втолковывал, надежда на то самое настоящее, о чем она еще ничего не знала. Но это еще не всё... Ему понадобилось добить. Не будут принимать. В среду. Да неужели! При тебе я и не собиралась впредь открываться так, как опрометчиво открылась с непривычки сейчас. Не волнуйся, теперь я буду умнее. Ты не сможешь отнять у меня его. Хочешь, проверим? Она хорошо сыграла роль жены, прислушавшейся к замечанию рассерженного мужа. Это было ей несвойственно - тотальное послушание. Но приходилось жертвовать и этой правдой ради скорейшего осуществления цели... Мести?.. И княжна Е. уговорила ее пойти с ней в салон. В тот самый салон, к которому оба Владыкины проявляли редкое единство во мнении. Затолкав поглубже неистовое желание нарядиться как следует, Наталья Александровна облачилась в самое скучное и серое платье из своего гардероба, не выдающееся, впрочем, неуважением к обществу, в которое она направлялась, вживив в свое лицо безжизненную маску скрытого недовольства от подобной «необходимости», чтобы потом вернуться домой в максимально скрывающем истинное виде, в отвлекающем на себя своей относительной унылостью «костюме».
Маргарита Рольберг: Декламатор в экстазе закатил глаза и взвыл так, что Марго не сдержалась и вздохнула. Прошло всего два месяца, как она вернулась в Петербург, и что же? Этот скучный город успел надоесть ей до смерти; впрочем, полтавское имение могло подарить только покой и тишину, от которых она сбежала в столицу ровно через неделю, едва удостоверившись, что дела в полном порядке. Своё появление в свете Марго отпраздновала тем, что на первом же балу, очень кстати оказавшемся новогодним и оттого особенно многолюдным, появилась в обычном для себя, но почти забытым обществом дерзком блеске. Если бы не необходимость отъезда в Берн, графиня Рольберг не провела бы в мерзких мрачных тряпках ни единой лишней минуты, но благовоспитанным швейцерам стоило являться лишь в глубоком трауре, говорить взволнованно и ударяться в слёзы при всяком упоминании чьего-либо супруга или очередных похорон. Но теперь необходимость притворяться унылой, раздавленной горем молодой вдовой отпала, и женщина, облегчённо вздохнув, рьяно взялась восстанавливать подпорченную излишне благопристойным поведением репутацию. Идея устраивать у себя литературные вечера сначала казалась замечательной, но всё обернулось несколько иначе, чем должно было быть. Интриги – да, всеобщее напряжение – безусловно, сплетни – а как иначе? Но всё было серо и безвкусно, не по-настоящему. Не всерьёз приезжали сюда плохие поэты, бездарные прозаики, бесталанные критики. Шутливо хвастались и презирали, шутливо говорили о каких-то глупостях и хранили бессмысленное молчание. И – чёрт побери! – даже хозяйку обсуждали лениво, с оттенком пренебрежения к собственным мыслям и её особе. Последнее гневило бы Марго до слёз, если бы она была не в силах переломить чересчур спокойное течение столичной жизни. Посеешь ветер – пожнёшь бурю, верно; но кто заставляет сеятеля стоять в поле и ждать удара стихии, когда можно спрятаться и с удовольствием наблюдать за происходящим? Поэт наконец-то замолк, и, осчастливленный жидкими аплодисментами, вернулся на своё место. Резко выделяющаяся на фоне мальвовых стен яркая светская толпа негромко зашумела, обсуждая прослушанные вирши и вяло растаптывая надежды неудачливого стихоплёта. Хозяйка дома осторожно, ни на ком не задерживая взгляда дольше необходимого, оглядела гостей, наверное, уже в тысячный раз за последнюю четверть часа. Следовало выбрать следующую жертву – или счастливца, всё в воле случая – но глаз упрямо цеплялся не за тех, кто был нужен. Вот старая карга Вельзер, зло трясущая всеми тремя подбородками на каждый жест и каждое слово. Вот острослов Ряхин в кои-то веки молчит и зачарованно наблюдает за одной-единственной – девичьей – косой, змеящейся по обтянутой багряным атласом груди Маргариты. Вот Владыкина вымученно кривит рот, пытаясь благостно улыбнуться кому-то. Вот княжна Е. с интересом рассматривает буйно цветущие в расписном глиняном горшке розы. Вот засидевшиеся в барышнях сёстры Ахтыровы шипят и ахают, разглядев, что среди колец, унизавших тонкие пальцы графини Рольберг, нет обручального… Вот любезная ненависть, вот животная похоть, здесь играют в интерес, там – в ум, а в уголке притаились блюстители нравственности, что по окончании вечера разъедутся куда угодно, но только не к законным мужьям и жёнам. – Маргарита Матвеевна, дозвольте… – к ней подошёл один из тех, чьё имя Марго забывала сразу же после знакомства. Серый человек, как и все в этой комнате, в этом городе, и слова такие же скучные, бесцветные… Чуть повернув голову, чтобы видеть и собеседника, и чтеца, устроившегося на самом краю отведённого для выступающих места и монотонно бубнящего отрывок из модного английского романа, она, немного подумав, приняла вид капризный и скучающий, который, впрочем, мгновенно развеялся, стоило только разряженной толпе обернуться к дверям, с любопытством рассматривая новоприбывшего. Выражение лица опоздавшего было таким, что всегда обличает раздумья: чинно поздороваться со всеми или тихонько поприветствовать хозяев вечера и скорее проскользнуть куда-нибудь, где можно будет перевести дух и уже потом, с новыми силами вступить в салонные разговоры? Безотчётным женским жестом коснувшись и без того живописно ложащихся при каждом движении складок платья, Марго поднялась навстречу нежданному гостю. Подол шумно шуршал по чёрно-белой клетке пола, что придавало появлению графа Головина некую театральность, учитывая воцарившуюся тишину и недоумённые взгляды. Им не нравится, что я выделяю Алёшу, но не обливать же его презрением из-за чьей-то глупости; нет, этих лицемеров лучше сразу пристрелить, чтобы не мешали и не лезли не в своё дело… Пока был жив муж, притворяться душкой было легко… Ах, это Вы, баронесса Вельзер? Вам не нравится, что я подошла так близко. Господь с тобой, ведьма, разве это близко? И что же ты скажешь теперь? С лёгкостью, которую могут дать только годы, но никак не усердие и предварительная договорённость, Маргарита коснулась плеча кузена, позволяя руке затем соскользнуть на локоть и дальше, останавливая пальцы почти у самого запястья, где под жёсткой тканью манжета билась синяя жилка. – Здравствуй, mon Ange, – чуть колкая прохлада чисто выбритых щёк под её губами оживила в памяти популярные в этом сезоне разговоры о чрезмерно долгой и морозной зиме, на что Марго только смеялась и из чистого упрямства отказывалась кутаться в персидскую шаль. Доломаны, венгерки и бекеши поклонников сбрасывались одним лишь движением острого плеча, сопровождаемым возмущённой «Я-не-хрустальная» гримаской, а завистницы кусали локти, когда, вопреки их надеждам, графиня Рольберг появлялась на очередном светском мероприятии в полном здравии. – Что привело тебя сюда? – Марго понизила голос, не желая привлекать внимание и без того жадно внимающих каждому её слову гостей к тому, что, оказывается, Алексея Романовича она сегодня никак не ожидала увидеть. Впрочем, их ошеломление играло ей на руку: совершенно не готовые стать свидетелями привычного для Спички и Пончика ритуала приветствия, светские знакомые и незнакомцы при всём желании не могли бы заметить недоумения и тревоги, мелькнувших в пытливом взгляде серых глаз.
Алексей Головин: Обнаружив в Наташиной записке имя кузины, Головин не поверил своим глазам дважды. Нет – трижды! Впрочем, два первых «слоя» его удивления были вполне объяснимы и закономерны, хотя и несли за собой немало вопросов. Первый, расположенный прямо на поверхности, назывался «Марго вновь в Петербурге, но не написала об этом тотчас после своего возвращения, как это бывало обычно». И что сие означает? Она за что-то на него обижена? Другой, располагавшийся чуть глубже, являлся скорее родом торжества: все же, что бы там ни напридумывала себе Маргоша, непреодолимых противоречий между ними не могло возникнуть в принципе. И значит, лучшего места для встреч – во всяком случае, публичных, чем салон мадам Рольберг – «Литературный?!» – им с Наташей в этом городе не сыскать. И лишь где-то в самых глубинах сознания теплилось то самое третье, потаенное удивление тем, что Наташа и Марго, столь же различные между собой, как луна и солнце – при всей банальности сравнения, лучшего и не подобрать, могут оказаться достаточно коротко знакомы друг с другом. Не дружить! Упаси бог! Головин слишком хорошо знал свою кузину, чтобы предположить, что та способна испытывать дружеские чувства к другой женщине, обладай та хотя бы ангельскими крыльями и сияющим нимбом над головой. «Впрочем, в этом случае у нее было бы особенно мало шансов», - усмехнувшись, с нежностью подумал Головин, в очередной раз возвращаясь к обдумыванию этой странной коллизии, покуда санный экипаж нес его освещенными масляными фонарями вечерними улицами по хорошо знакомому адресу. Мягкая, влажная и пасмурная погода последних дней января еще в самом начале второго месяца зимы сменилась суровыми морозами и метелями, будто задумав в очередной раз напомнить столичным жителям, мнящим себя европейцами, что хоть и зовут они свой гранитно-мраморный город Пальмирой, не следует всякий раз забывать добавлять к этому эпитету прилагательное «северная». И злые маленькие снежинки, которые все дорогу едва слышно стукались об стекло оконца экипажа, закручиваемые в тучу маленьких вихрей леденящим всякую открытую к нему часть тела норд-остом, стоило Головину покинуть теплое нутро экипажа и выйти на улицу подле парадного крыльца сияющего всеми окнами большого каменного особняка Рольбергов, тотчас впились ему в щеки и подбородок, словно стая взбешенных лесных ос. Почти на бегу, отворачиваясь от очередного порыва ветра, Алексей успел обратить внимание на то, что карета с графским гербов Владыкиных, стоящая среди прочих в некотором отдалении, уже порядком занесена снегом. Стало быть, Наташа уже здесь… И, должно быть, довольно давно. Мысль о скорой встрече согревала и радовала настолько, что стужа и ветер на мгновение перестали ощущаться и Головин замер на посреди лестницы с блаженной улыбкой на устах. Однако тщательно вышколенную прислугу в доме Марго вряд ли можно было удивить и куда более экстравагантным поведением, так что важного вида мажордом ничуть не изменился в лице, стоя у открытой двери передней и ожидая, покуда задумчивый барин не «отомрет» и не продолжит подниматься по крытым ковровой дорожкой мраморным ступеням далее. Впрочем, уже на пороге кузининой гостиной это мечтательное выражение сменилось обычным, чуть насмешливым безразличием ко всему, происходящему вокруг. Уютная и привычная маска, которую, однако, с каждым днем становится все труднее отдирать от собственного лица, когда она становится не нужна… Вот как теперь, когда хозяйка дома, заметив опоздавшего гостя, бросает своего собеседника и устремляется ему навстречу, ничуть не утруждаясь замедляться перед стоящими на ее пути людьми, отчего те сами вынуждены почтительно перед нею расступаться. И все считают это правильным и в порядке вещей. Как всегда… Милая-милая Маргоша, как же он скучал без нее! Легкое прикосновение теплых губ к холодной с мороза щеке, лукавый взгляд, тонкий аромат духов и так привычно и по-хозяйски расположившаяся на его запястье тонкая холеная дамская кисть… - Душа моя! Что за странный вопрос, разве нужна какая-то особая причина, чтобы навестить того, кого безгранично любишь, после долгой с ним разлуки? – ласково улыбаясь, Головин сказал это негромко, однако достаточно отчетливо, чтобы было слышно всякому, стоящему с ними рядом. Старая и любимая ими обоими игра, в которую он включился так легко, что и сам удивился этому. – Расскажи лучше, с каких пор тебя настолько увлекли модные писатели и пииты? – последнее он произнес уже чуть тише, склоняясь к ее лицу и едва не касаясь губами одной из ее горячих розовых мочек, украшенных длинными серьгами. – Успокой меня! Не то, право, еще немного и я начну тревожиться за твое душевное благополучие...
Маргарита Рольберг: – И ты, конечно, так жаждал меня увидеть, что не мог найти другой минуты, кроме этой, – мягко пожурила его Маргарита, с удовлетворением отмечая, что на губах расцветает – по-другому и не скажешь – улыбка. Яркая, искренняя, открытая, тайна для всех, кроме Алёши и дядюшки Василия Константиновича, она была совершенно неприличной и оттого вдвойне, втройне драгоценной. Но радость встречи не могла заглушить тихого упрёка в словах кузена и вызванного ими слабенького чувства вины, ибо от глаз Головина она скрывалась слишком долго. Марго всё время напоминала себе о том, что так нельзя, но ожидание новых вестей полностью занимало дни и ночи, и, готовая в любое мгновение вновь уехать из России, она не могла заставить себя взять перо и черкнуть хотя бы пару слов, признаваясь тем самым в намерении надолго задержаться в Петербурге. Страх унялся всего пару дней назад, и вот, полюбуйтесь: оказывается, Пончик устал ждать и примчался в особняк вдовы Рольберг без приглашения и предупреждения. И, честно говоря, не в самый добрый час: всякая тревога Марго оборачивалась для окружающих множеством неприятных минут, когда её упражнения в злословии и остроумии могли довести до бешенства даже беломраморных героев легенд на барельефах, украшающих фасад дома. Но Алёша, чьё присутствие всегда благотворно сказывалось на её настроении, вмиг решил всё своим визитом: графиня Рольберг останется в столице и попробует ради разнообразия быть приятной дамой даже в обществе женщин, чтобы, упаси Бог, не бросить тень на кузена и не спровоцировать шепотки, что-де Алексей Романович совсем ума лишился. Маленький, разыгрываемый только для обоюдного удовольствия спектакль шёл без малейшей заминки, привлекая всё больше и больше внимания. Полные искреннего веселья слова Алёши ласкали слух, тёплое дыхание – разрумянившиеся от удовольствия щёки и уши, а спину жгли взгляды. Упоительное чувство опасности пьянило лучше самого крепкого и старого вина, и в то же время Марго знала, что, пока кузен рядом, ей совершенно ничего не грозит. Она всегда была в безопасности, даже когда их разделяли тысячи вёрст и морские бездны, потому что раз сказанное и случившееся было затвержено до самой смерти, стало оберегом, а покидать этот мир графиня Рольберг в ближайшие несколько десятков лет решительно не собиралась. Вот и теперь, соединённые лишь её прикосновением и его словами, они совершенно не беспокоились из-за возможных пересудов. Маргарита покачала головой, подумав, что, верно, сейчас Пончик бросил насмешливый взгляд над плечом кузины, выражая лёгкое пренебрежение собравшимся здесь обществом, и тут же вернул его, теперь уже лукавый и выжидающий, на покачивающиеся у своего подбородка серьги. – Кто-то же должен поддерживать эту светскую круговерть, mon Ange? – Марго с притворным возмущением взглянула на кузена. – Боюсь, этой зимой мне не удалось избежать наказания за слишком долгое отсутствие. И у тебя, пожалуй, есть все основания для беспокойства… Она переливчато рассмеялась и отстранилась, прикрывая рот ладошкой и отмечая, насколько хороши бриллианты, если пускают такие чистые блики света по всему, до чего только могут дотянуться. Ювелиру не было нужды обманывать графиню, но в этот раз её поначалу одолевали сомнения: нет, работа была безупречна, и огранка прекрасная, только слишком уж тонкими и нежными казались золотые веточки на тёмной бархатной подложке, слишком девичьими. Правда, барышни таких крупных камней не носят, нельзя… Влюблённый в свои творения старик-француз наблюдал за метаниями Марго сначала с усмешкой, а потом с возрастающим отчаянием: если уж графиня Рольберг положила глаз на какое-нибудь украшение, то продавать его другому человеку – навсегда потерять её расположение, а вместе с ним – и прочих клиентов. Через месяц мучительных размышлений графиня всё же раскошелилась, а к ювелиру вернулся спокойный и не по возрасту крепкий сон, да и дрожь в руках прошла. – По правде говоря, я надеялась хоть немного развеять скуку, но это, увы, невозможно, – Маргарита постучала подушечками пальцев по руке Головина, вновь привлекая к себе внимание. Обычно он с интересом слушал даже отчаянный бред, который она несла с самым серьёзным видом, но только не сегодня. Кузен рассеянно оглядывал гостей, и ей ничего не оставалось, кроме как сжалиться над приболевшим (иного объяснения поведению Пончика Марго не находила) Алёшей. – Впрочем, mon Ange, об этом позже, а пока наслаждайся моим изумительным вечером. Голос её вновь обрёл пустую гладкость, и отношение к происходящему выдавал только весёлый и злой блеск глаз, мгновение спустя притушенный опустившимися ресницами. Марго ещё раз коротко взглянула на кузена, безмолвно предлагая располагаться где угодно, и лисьим шагом ускользнула на своё место. – Кажется, нас прервали? – невинно осведомилась женщина у надувшегося собеседника, оскорблённого её внезапным исчезновением. – Вы несколько небрежно отозвались о «Деве озера», а меж тем… Увлечённая и живая болтовня о стихотворном таланте знаменитого романиста вскоре совершенно успокоила её безымянного гостя, который принялся на удивление занимательно рассуждать о преимуществах прозы над поэзией. Ободряемый сердечной улыбкой хозяйки дома, он приосанился и начал говорить увереннее и громче, привлекая в маленький кружок остальных, и совершенно не замечал того, что графиня слушает рассуждения вполуха. Монолог прервали вопросом, затем ещё одной репликой, ценители заспорили, и добившаяся хоть какого-то оживления Маргарита, не забывая вовремя кивать и восклицать, нет-нет да и обращала порой осторожный взгляд в ту сторону, где устроился Алексей Романович.
Наталья Владыкина: В салоне не произошло практически никаких изменений с тех пор, как она была здесь в последний раз. Уже и не вспомнить, когда это было. Но посетители, казалось, так и остались с того времени на своих местах, словно позабытые после спектакля декорации на сцене. Кучка старых сплетниц в углу, стайка старых дев на самом видном месте… Поэты, читающие непонятные свои произведения и с напряжённым вниманием прислушивающиеся к каждому слову, сказанному в адрес их творений. Наталья всегда считала, что салон этот держится лишь на природном обаянии его хозяйки и на её искусстве поддерживать любую тему. Правда, иногда до неё доходили слухи, что графиня Рольберг весьма остра на язык, и свела с ума уже не одного несчастного, осмелившегося вызвать её неудовольствие, но в это верилось с трудом. «Недоброжелатели и завистники» - подумала Наташа, увидев точёную фигуру графини в атласном платье ярко-красного цвета. Среди этой толпы Маргарита казалась экзотической птицей, неизвестно каким образом попавшей в одну клетку с воробьями. Эта яркость раньше немного раздражала Наташу, но сегодня она словно заново увидела графиню Рольберг. Уверенная в себе, смелая и свободная – и, похоже, счастливая женщина, несмотря на своё вдовство. Хотя, те же злые языки что-то поговаривали насчёт некоего кузена-любовника, но с недавних пор Наталья не чувствовала себя вправе осуждать такие вещи. - Не правда ли, это так талантливо, так ново, так свежо? – произнёс рядом с ней чей-то восторженный и фальшивый голос. Наташа поспешно натянула на лицо вежливую дружелюбную улыбку и повернулась к говорящему. Им оказался средних лет мужчина, один из тех, чьё имя она забывала тотчас же после знакомства. Впрочем, она вспомнила, что он, кажется, поэт. А, может быть, критик. Одним словом, литератор. Наталья согласилась с ним, но не успела она договорить начатую фразу до конца, как в зале, словно по команде, всё затихло. Алексей. Она замерла, ничем не отличаясь сейчас от большинства присутствующих, прервавших свои беседы и уставившихся на вошедшего графа Головина. Радость от того, что наконец увидела его, длилась недолго. Для него в этом зале не существовало сейчас никого, кроме Маргариты. Он нежно улыбался ей, он что-то тихо говорил, он даже поцеловал её! А она взяла его под руку таким уверенным и привычным жестом… Возникшую было симпатию к хозяйке салона словно ветром сдуло. «Какая отчаянная кокетка! Что же она делает, разве можно вот так, на глазах у всех? О, почему он отвечает ей, почему не отходит, почему смотрит на неё с такой… любовью?» - Кузен… Любовник… Не стесняясь никого… - словно откуда-то издалека услышала она чей-то ехидный шёпот. Так вот в чём дело! Алексей, её Алексей – и есть тот кузен, влюблённый в Маргариту, о котором так любят рассказывать сплетники… Наталье стало не хватать воздуха, закружилась голова. «Нет, только не это, только не упасть в обморок, привлекая всеобщее внимание… Пожалуйста, пусть он не заметит меня сейчас. В таком состоянии…» Слава Богу, у неё оказалось достаточно времени, чтобы прийти в себя. Эти двое не торопились оторваться друг от друга. Наталья, как могла, выровняла дыхание, и только тогда поняла, что монотонное гудение над ухом не мерещится ей– то был непрекращающийся монолог её собеседника. Совершенно не смущаясь её невниманием, он рассуждал о тенденциях современной поэзии. «Значит, всё-таки критик. Вы мой спаситель…» - Простите, что прерываю Вас, но здесь слишком душно. Окажите мне любезность, проводите меня на балкон, - попросила она, понимая, что откровенно хамит человеку. Но оставаться здесь и выносить эту пытку она больше была не в силах. «Продолжайте своё общение, Алексей Головин, не буду Вам мешать. И только попробуйте теперь ко мне подойти! Я вцеплюсь в этого господина и никуда его от себя не отпущу до конца вечера. И никогда уже снова не появлюсь в этом проклятом салоне!»
Алексей Головин: До нынешнего вечера Головин и вообразить себе не мог ситуации, в которой общество любимой кузины могло бы сделаться ему в тягость. Во все времена их жизни именно Марго была той, чье появление неизменно было способно развеять самое мрачное из его настроений. К счастью, случались такие приступы черной меланхолии весьма редко и значительных поводов отнести себя в разряд невыносимо скучных собеседников и тоскливых зануд Алексей графине Рольберг пока не давал. Пока, потому что сегодняшний вечер имел все шансы изрядно подпортить его репутацию в этом смысле. Так что в момент, когда Марго, будто что-то почувствовав, наконец, отпустила его от себя, Алексею показалось, что в глубине ее весело поблескивающих глаз промелькнула тень разочарования. Словно они вновь были детьми и он внезапно, против ожиданий, вдруг отказался поддержать некую предложенную ею забавную проказу. - Приложу для этого все возможные старания, душа моя, - чувствуя себя немного виноватым – опять же, как бывало в таких случаях в их детстве, Головин поцеловал ее руку в вновь коротко улыбнулся кузине, проводив ее взглядом и пообещав себе все ей после непременно объяснить. Ибо если не Марго, то кому же тогда вообще? Но уже через секунду внимание его, доселе казавшееся немного рассеянным, вновь сконцентрировалось, подобно лучу света, пропущенному через нужную линзу, строго в определенном месте. В том, где теперь находилась она. Впрочем, как всегда – не одна. На сей раз, к вящему раздражению Головина, рядом что-то вещал, отчаянно жестикулируя, критик Адуев. Марго нынче сказала, что он – восходящая звезда столичной журналистики, потому не позвать его в салон, несмотря на то, что своим несколько неряшливым видом критик отчетливо диссонирует с идеальным убранством ее гостиной, было решительно невозможно. Литературные журналы Алексей, обычно, читывал лишь по принуждению, оттого почти не ведал о существовании в них каких-либо звезд. Да и вообще – этим вечером для него светила здесь лишь единственная настоящая звезда, а Адуев, скорее, представлялся тучей, которая ее затмевает. Благо, что замечательно подходил под это сравнение также и внешне – раскрасневшийся от переполнивших эмоций, полный и несколько одышливый, несмотря на относительно молодые годы. Тем не менее Наташа слушала его очень внимательно. А после – и вовсе странное, благосклонно позволила недотепе увести себя прочь из зала. И уж этого Алексей простить не смог. Разумеется, вовсе не мадам Владыкиной, а ее спутнику, участь которого была решена в эту самую минуту. Вытянув шею поверх голов, что было, впрочем, не слишком сложно при его росте, Алексей тотчас же двинулся следом, довольно ловко лавируя в толпе и извиняясь, не глядя, если случалось кого-нибудь толкнуть или наступить на ногу. Потому удалось относительно легко проследить, куда же именно они пошли. На балкон. Что же, должно быть, судьбе отчего-то полюбилось украшать сцены их с Натали объяснений именно декорациями зимней ночи. Быстро добравшись до цели, Головин, тем не менее, ненадолго замер у приоткрытой двери, пытаясь понять, на какую же тему происходит столь оживленное общение. Впрочем, назвать общением ажитированный монолог Адуева было бы неправильно. - И все-таки я продолжаю настаивать, любезная графиня, что нам никоим образом нельзя забывать про значение народной стихии для литературы с точки зрения патриотизма и художественной выразительности! – вещал тот достаточно громко, чтобы Головин мог нисколько не напрягать слух. – В этом я совершенно солидарен с господином Плетнёвым*! Если бы Вы знали, Наталья Александровна, какой фурор сделала его последняя речь на эту тему… Не слышали про такую? Ах, какая право жалость! Но если это действительно Вас заинтересует, я мог бы нарочно поискать ее текст, наверняка, кто-нибудь записывал для потомков! Ведь, у меня, без лишней скромности, весьма обширные знакомства в наших кругах… - Рад и безмерно горд за Вас, милостивый государь, - проговорил Головин, довольно бесцеремонно прерывая его продолжительную тираду и, наконец, являя свое присутствие находящимся на балконе персонам, отчего Адуев резко осекся и ошеломленно уставился на внезапно возникшего перед ним гвардейского поручика при полном параде. – Прошу прощения за это вторжение, но, видите ли, меня как офицера и патриота нашей отчизны, давно гнетет, как мало значения нынешние литераторы придают патриотизму в своем творчестве. Именно поэтому, услышав, что и у меня, оказывается, есть единомышленники, я и осмелился вмешаться в Ваш разговор… А Вы, графиня, как относитесь к этой проблеме? Разве не замечательно было бы нашим знаменитым пиитам поменьше тревожить сердца дам чувственными описаниями и уделить чуть больше времени воспитанию у них истинно патриотических чувств? _______________________________________ *Пётр Александрович Плетнёв (1791 -1865) — критик, поэт пушкинской эпохи.
Наталья Владыкина: Странные вещи творились сегодня с погодой. Мороз, о котором в последнее время стало принято первым делом говорить при встрече, совершенно сейчас не ощущался. Наоборот, Наталье всё ещё не хватало воздуха. Её спутник говорил о чём-то с убеждением, но нить его рассуждений она потеряла ещё в зале, а вслушиваться и вникать теперь ей не хотелось. Поэтому графиня интуитивно вставляла «да» или «нет», когда в его монологе случались паузы. К счастью, пауз почти не было. Наталья уже сожалела о своём опрометчивом поступке – надо было извиниться и уйти сюда одной, не пришлось бы сейчас удерживать на лице заинтересованное и внимательное выражение, которое никак не соответствовало тому, что она чувствовала на самом деле. «Зачем я была нужна Алексею? - думала Наталья, вставив очередное «да». – Я же видела своими глазами, как он смотрит на неё. Конечно, всё, что говорили об их связи– правда. И они сами это не скрывают. Ещё одну жертву записать на свой счёт? Нет уж, господин Головин, выберите себе другую глупышку! Я вовремя увидела Ваше истинное лицо! Не желаю Вас больше знать…» Врала сама себе. Она поняла это, когда, рассеянно водя пальцем по припудренным снегом перилам, вдруг обнаружила, что линии довольно отчётливо складываются в буквы. А. Г. Наталья решительно стёрла их, в тщетной попытке вот так же стереть всё из своего сердца. Боль потихоньку пробралась в её душу и свернулась там, намереваясь обосноваться надолго. К глазам уже подступили слёзы, и самым разумным сейчас было бы уехать домой, запереться в комнате, сказавшись больной, и выплакать их. Критик, вдохновлённый и воодушевлённый её реакцией, как он решил, на его разглагольствования, даже похвалил Наталью: - Графиня, редкий слушатель принимает так близко к сердцу то, о чём я Вам рассказываю. Я даже осмелюсь предложить Вам прочесть некоторые свои размышления об особенностях современного стихосложения. Я уверен, Вы сможете оценить их по достоинству. Главная, я бы даже сказал, основополагающая… «Да замолчишь ли ты когда-нибудь?» - с бессильным раздражением подумала Наташа, глядя на самодовольное выражение лица господина, чьё имя она так и не вспомнила. Грустные мысли на какое-то время сменились желанием сбросить толстяка с этого балкона и насладиться долгожданной тишиной. «А я ведь так ждала сегодняшнего вечера… А теперь не могу дождаться, когда же он закончится… За что он так со мной?» Снова долгая пауза, очевидно, задал какой-то вопрос. «Да» было уже два раза, теперь пусть будет… - Нет, не думаю… И вновь поток слов. И можно снова вернуться к своим мыслям, спрятавшись за маской внимательной слушательницы. А мысли горькие, невесёлые, злые… Она вначале не поверила своим глазам, когда увидела его на балконе. Смотрела, как он подходит и думала, что её отчаянное желание увидеть его сыграло с ней нехорошую шутку и что ей это просто кажется. Алексей заговорил, и в его голосе, несмотря на очень любезный тон, Наталья уловила скрытую издёвку. А критик не заметил ничего особенного и не удержался, чтобы не влезть в разговор даже тогда, когда обращались не к нему: - О да, графиня проявила себя тонким знатоком и ценителем литературы, мне тоже будет любопытно услышать её мнение! И, сложив руки на животе, он с умилением склонил голову, глядя на Наталью, словно учитель на послушную и примерную ученицу. Она, наконец, набралась храбрости и посмотрела Алексею в глаза. Крикнуть бы ему сейчас прямо в лицо всё, что она про него думает… «Обманщик! Только что любезничал с Марго, а теперь решил ради разнообразия поговорить со мной? Убедиться, что и здесь одержал победу? Ну уж нет, сударь, я немного Вас разочарую…» Первым делом она ослепительно улыбнулась своему спутнику. - О, я польщена тем, что моё скромное мнение вызывает у Вас интерес. И только затем вновь посмотрела на Головина, но уже в глазах её были колючки, а голос по степени холодности мог бы вполне посоперничать с морозом : - Вы совершенно правы, граф. Чувства нынче не в моде, гораздо полезнее и правильнее было бы добавить побольше патриотизма в литературные творения. Остановиться на этом, повернуться и уйти, без объяснений - пусть бы считали её дурно воспитанной особой… Но Наталью словно удерживала невидимая рука. И как ни старалась она смолчать, с губ всё же сорвалось: - А что же Вы оставили свою кузину, граф? Боюсь, наш разговор быстро наскучит Вам, а в обществе Маргариты Матвеевны ещё никто не жаловался на скуку. Вырвать бы этот язык до того, как он выговорил эти слова! Ну почему она вдруг не онемела? Боже, какой позор… Наталья опустила голову, чувствуя, как багровеют её щёки и мечтая только об одном – провалиться прямо сейчас куда-нибудь, чтобы её вообще больше никто никогда не увидел.
Алексей Головин: Позволяя столь явное издевательство, Алексей понимал, что ведет себя недостойно человека не только воспитанного, но и взрослого вообще. Впрочем, явным его поведение было лишь для Натали. В отличие от самого Адуева, она мгновенно почувствовала сарказм в интонации Головина и, кажется, была этим недовольна. Что же, пусть знает, что он может быть и таким – особенно, когда кто-то, пускай и ненамеренно, как этот несчастный, становится на его пути. Алексей отродясь не относил себя к болезненным ревнивцам, да и Адуев явно не был из тех, к кому стоило бы ревновать Наташу, находясь в более-менее здравом рассудке. Но так уж вышло, что и он попал под горячую руку, потому что на этой «территории» в качестве раздражителя Алексею было вполне достаточно присутствия и одного Наташиного супруга. Слова, тем временем, сорвавшиеся с ее губ в ответ на его вопрос, прозвучали для Алексея как будто немного невпопад, словно Натали не совсем поняла его смысл. Или, может, не захотела? Впрочем, вовсе не это заставило его внимательно взглянуть ей в глаза, тотчас оставив внутренние приготовления к очередному саркастическому выпаду в адрес Адуева. Не понимая причины магнетического напряжения, тотчас повисшего в прохладном ночном воздухе с появлением на авансцене нового участника разговора, тот, однако, сразу же четко его ощутил и потому забеспокоился. Так, обычно, чувствует приближение бури домашняя живность… - Говорят, что следовать каждому новому писку моды – дурной тон, Наталья Александровна, – заметил Головин, по-прежнему не отпуская собеседницу взглядом. – Истинные знатоки, подобно лорду Браммелу, сами создают свой стиль и убеждают остальных следовать в том же направлении. «Что это? В чем ты меня упрекаешь? - безмолвно спрашивали его глаза, в то время как на губах играла легкая ироническая усмешка. Ответ последовал незамедлительно, хотя и не напрямую. - Так это ревность?!» Господи, и к кому же? К Марго… но она всегда была и есть продолжение его самого. Граница проходит настолько незаметно, что оба уже давно привыкли считать ее несуществующей. Странные, даже самому себе не до конца объяснимые отношения. Добрые и близкие, из тех, какие не всегда встречаются у людей и с более тесным родством. И в то же время похожие на темный чулан, про который уже и сам не до конца помнишь, что именно там хранится, но заглядывать внутрь почему-то не решаешься. И никому не позволяешь. - Да нет, не я оставил, а скорее меня оставили! Проявив, впрочем, не меньше деликатности, чем Вы – прямо сейчас, когда так виртуозно указываете на дверь, стараясь не задеть моей гордости. Право, я оценил. Однако позвольте мне решить это самому, - вновь усмехнулся Алексей и с несколько нарочитым удобством расположился подле перил, складывая на груди руки и упираясь кулаком в подбородок. - Тем более что я пока вовсе и не намерен покидать столь приятных собеседников и оставлять незаконченной нашу увлекательную дискуссию. Если Вы и Ваш собеседник не против, разумеется… Кстати, а куда же он подевался?
Наталья Владыкина: Глупое сердце, не обращая внимания на её обиду, радостно выстукивало: «он здесь, он со мной…». Наталья едва слышала слова, с которыми Алексей обратился к ней. На какое-то время всё сделалось не важным. Он был рядом, совсем близко… Как сильно, оказывается, она успела соскучиться по его взгляду, улыбке, голосу. Его присутствие каким-то образом растворяло её злость и обиду, и всё труднее и труднее становилось сдерживать желание подойти к нему ещё ближе, дотронуться до его руки, попросить прощения за свою вспыльчивость. Порыв холодного ветра ударил ей прямо в лицо, и колдовство рассеялось. «Я сошла с ума. Он только что, на глазах у всех… Он - с ней… Это всё равно как если бы они заявили во всеуслышание, что любят друг друга! А я собралась просить прощения? Я?» Уверенность и самообладание понемногу возвращались к Наташе. Она смело посмотрела ему прямо в глаза, тем отстранённым взглядом, которым обычно смотрела на малознакомых людей. - К сожалению, личностей, о которых Вы упомянули, очень мало. Зато очень много тех, кто умело им подражает, и это страшные люди. Они заставляют Вас поверить в свою уникальность, проявляя редкую изобретательность, и когда Вы им уже поверили, открывают свою истинную сущность, которая, увы, оригинальностью не отличается… Наталья запнулась, чувствуя, что ещё несколько слов на эту тему – и она напрямую всё ему выскажет. Нет, его влияние на неё, в самом деле, начинало уже пугать графиню. Всегда сдержанная, не позволяющая себе лишней реплики или необдуманного слова, сегодня она была на редкость откровенна и разговорчива. «Молчи, это же не сложно, просто молчи…» - уговаривала себя Наташа. Но всё было напрасно – несколько его слов – и, вновь позволяя чувствам одержать верх над здравым смыслом, она сказала: - Я ни в коем случае не хотела указывать Вам на дверь, Алексей Романович! Я, напротив, ждала Вас с большим нетерпением. Но потом поняла, что Вы с таким же нетерпением спешили сюда вовсе не ко мне. А поскольку не в моих привычках навязывать своё общество, я и… «Использовала этого зануду, чтобы не видеть больше Ваших нежностей с Марго» - чуть было не сказала вслух… А действительно, где же он? Наталья удивлённо посмотрела по сторонам – и почти сразу обнаружила пропажу. Критик с деловым и озабоченным видом уже рассказывал что-то своей новой жертве. По другую сторону балконной двери. Заметив, что на него смотрят, толстяк изобразил что-то вроде виноватого поклона, затем отвернулся, взял несчастную барышню под локоть, и они вместе исчезли из вида где-то в глубине зала. - Нашёл себе более благодарную слушательницу, - констатировала Наташа и вздрогнула. Серое платье, хоть и было закрытым, плохо защищало от зимнего ветра.
Алексей Головин: - Вы поняли превратно, - сдержанно проговорил Алексей и чуть нахмурился, с тяжким вздохом отводя в сторону глаза. И почему женщины вечно норовят все так усложнять? Объясняться с Наташей на предмет собственных отношений с Марго, оправдываться, совершенно не входило в его планы, казалось неизъяснимой пошлостью и глупостью. Теперь, когда им, наконец, выпала редкая возможность хотя бы немного побыть наедине… Зачем?! - Действительно… - взглянув через плечо, он рассеянно кивнул Адуеву и замолчал, вновь уставившись на носки собственных начищенных до блеска сапог, не зная, что еще сказать по этому поводу и не находя другой темы для разговора, неожиданно обернувшегося взаимным обменом тщательно замаскированными, но от этого не менее неприятными претензиями. Особенно болезненными для Алексея еще и потому, что возникли отнюдь не на пустом месте. И что бы он ни говорил вслух, в душе все равно будто бы поднялся какой-то неприятный осадок, избавиться от которого, вернув былую легкость и веселое расположение духа, все никак не удавалось. Если бы Наташа хотя бы немного помогла ему! Но она молчала. И пауза, без того уже несколько затянувшаяся, грозила сделаться вовсе тягостной. - Вам холодно? Конечно… я идиот, простите, что так долго заставляю Вас оставаться на морозе в одном лишь платье. Давайте вернемся в зал. Это было похоже на капитуляцию, хотя сдаваться вот так, запросто и без боя, Алексей всегда считал для себя постыдным. Однако, ощущая в этот момент свою способность соображать будто бы парализованной, он не видел никакого иного выхода, кроме как уцепиться хотя бы за эту жалкую возможность. Однако легкость, с которой она согласилась, ничуть не попытавшись – хотя бы для виду – его удержать, все равно немного покоробила изнутри. Устроив у себя на локте ее изящную руку, Алексей, словно замешкавшись, чуть дольше, чем следовало, задержал ладонь поверх ее наглухо укрытого перчаточным атласом запястья, успев почувствовать при этом, что рука Наташи будто бы слегка дрожит. Повернувшись к ней, он тотчас наткнулся на столь красноречивый взгляд, что в момент растерял все свое показное хладнокровие. - Послушайте, в конце концов, это просто нелепо – делать вид, что ничего не происходит, терзать друг друга невысказанными обидами, жечь взглядом… Я военный человек, Натали, я не привык различать полутона и тонкости так, как это, несомненно, умеете делать Вы. Поэтому, умоляю, выскажите все напрямую – и покончим с этим. Либо прекратите попусту терзать. Право, терпеть подобное от Вас для меня невыносимо!
Наталья Владыкина: «Холодно? Да, мне очень холодно. Но погода тут ни при чём…» Её трясло при одном лишь воспоминании о том, как Алексей смотрел на Маргариту. В тот момент она и почувствовала ледяное дыхание одиночества. Ведь мысленно Наташа уже называла его своим. «Мой Алексей» - так приятно было это думать… И вдруг – Маргарита. Они очень естественно вели себя, словно для них привычно было – вот так нежничать. Значит, слухи, долетавшие до неё, не просто слухи, не получится убедить себя, что люди сочинили что-то от скуки, а на самом деле просто кузен подошёл поздороваться со своей красавицей кузиной. Красавицей, да. Наташа, хоть и бывала периодически довольна своей внешностью, всё же не могла не признать, что в сравнении с Марго она выглядит серым мышонком. Ещё и платье, как назло, подходящего цвета. Разве может она соперничать с Маргаритой? Но если Алексей влюблён в свою кузину, и у них, как утверждал кто-то там, роман, то почему он тогда здесь, с Наташей? На этот вопрос она не могла себе ответить. Вернее, могла, но ответ этот уж очень больно ранил её самолюбие. «Марго занята, ей нужно занимать гостей, вот он и решил выйти сюда… Он ведь даже не заметил меня там, в зале. Ни одного взгляда… Ни за что не покажу, что меня это задело. Я и так уже наговорила лишнего…» Она была полна решимости уйти – с балкона, из салона, сбежать от Алексея – до тех пор, пока его рука не прикоснулась к её руке. «Что же ты со мной делаешь?…» От его близости дыхание стало сбиваться. Холодно? Как может быть сейчас холодно? Теперь Наталье было почти жарко. Прошло несколько мучительных секунд, в течение которых она не смела посмотреть на Алексея, боясь, что он сможет легко прочесть все её мысли. Чтобы прийти в себя, Наташа вновь вызвала в памяти так огорчившую её сцену. «Нет-нет, никаких сомнений, всё же ясно – между ними что-то есть. А я – просто наивная и слепая дурочка. Но если так, то зачем ему было нужно это всё? Зачем ему была нужна я?» Наталья подняла голову и взглянула на Алексея. А он… нет, ну почему он так действует на неё? Его взгляд заставлял её забывать обо всём, даже о своей обиде. Какое же это счастье – быть рядом с ним и смотреть в его глаза… И никто больше не сумеет так смело и откровенно высказать свои мысли, как он. На такую честность нельзя отвечать лицемерием. - Но я почти всё уже сказала Вам. Вы… Вы и Маргарита… - Наташа смутилась, не зная, как произнести это вслух, но потом решилась. - Если, как утверждают, Вы влюблены в свою кузину, то зачем Вам ещё и я?
Алексей Головин: - Я не влюблен в мадам Рольберг и никогда не был. Мы знакомы едва не с рождения и вместе выросли, от этого очень близки по сей день, - спокойно и коротко сообщил в ответ Головин, будучи уверенным, что именно так, пожалуй, ему и следует сейчас говорить с Натали об этой странице собственной жизни. Просто и без дополнительных подробностей. Как с маленьким ребенком, который из одного лишь невинного любопытства, а вовсе не по злобе или – желая смутить, задал бестактный вопрос. Именно так только и можно избежать дополнительных расспросов, которые лишь усилят ощущение общей неловкости. Во всяком случае, пока сам он, Алексей Головин, до конца не разберется со «скелетами», которые, по меткому выражению англичан, хранятся в шкафах у каждого уважающего себя семейства. Собственно, в его словах и не было неправды: он не был влюблен в Марго, он ее любил… Темное и тревожное, не имеющее названия, шевельнувшееся было внутри от этого мимолетного воспоминания, улеглось почти столь же мгновенно, как и напомнило о своем существовании, практически не отразившись на внешней безмятежности. Алексей понимал, что Наташа, должно быть, и сама теперь очень смущена своей внезапной храбростью, поэтому молчал, изучая ее заметно порозовевшее лицо взглядом, полным чуть насмешливой нежности. Давая время прийти в себя. Чувствуя странное… впрочем, нет, что же странного может быть в желании защищать и оберегать любимую женщину, даже если ведет она себя в этот момент не слишком разумно? Им это простительно в любое время… - Не верьте досужим сплетникам, шери. Лично я давно уже смирился с тем, что на каждый роток не накинуть платок, советую поступать подобным образом и Вам, - с едва заметной укоризной в голосе проговорил он, наконец, ласково накрывая руку графини, по-прежнему покоящуюся на его предплечье, своей ладонью. – Ведь эти люди способны сыскать грехи и пороки даже у ангела… Нет, я вовсе не о себе. В противном случае вряд ли мог бы чувствовать то, что испытываю, когда Вы рядом со мной. Слишком прямолинейно, слишком в лоб… Хорошо, что Марго не может слышать и видеть его в эти минуты, иначе уж точно не удержалась бы от язвительного комментария. С другой стороны, не ради ее ли – в том числе – спокойствия он нынче распинается и ведет себя, как куропатка, что прикидываясь раненой, ковыляет по снегу, отвлекая внимание хищника от собственных птенцов? Должно быть, все-таки стоит попытаться как-то деликатно дать ей понять, что отныне их отношения не могут быть прежними. Во всяком случае, на людях – хотя бы чтобы впредь избежать подобных сцен. - Вернемся в зал, Наталья Александровна. Вы продрогли, я не прошу себе, если заболеете … Не спорьте, ведь здесь я преследую также и собственные корыстные интересы, - усмехнулся Алексей, пресекая ее возражения, и пояснил. – Все просто: заболеете – не сможете какое-то время выезжать. А я уже не могу представить своего существования без возможности встречаться с Вами. Хотя мне уже мало видеть Вас вот так – при всех, - внезапно отбросив шутливый тон, он вновь посмотрел на нее серьезно и пристально. – Скажите, а мог бы я надеяться на иное?
Наталья Владыкина: «Выросли вместе. Всего лишь это… Они близки, как брат и сестра, и ничего больше… Гадкие сплетники…» Наташа опустила глаза, её охватило смешанное чувство стыда и радости – радости оттого, что связь между Марго и Алексеем оказалась придуманной. Невидимые тиски, которые до сих пор сжимали её сердце, куда-то исчезли. Ей было теперь легко и свободно. Его нежное прикосновение к её руке, его искренние слова – и она стала самой счастливой на свете женщиной, пусть лишь на эти минуты, пока он рядом. Наташа будет жить его словами до следующей встречи, вспоминать их и любоваться ими, словно богач своими сокровищами… Уходить с балкона, вновь возвращаться в зал, под взгляды стольких глаз, когда нельзя будет позволить себе ни одного лишнего слова или жеста – означало почти попрощаться. Но оставаясь здесь слишком долго, можно привлечь к себе ненужное внимание. Вздохнув, она наклонила голову, молча соглашаясь с ним. Удивительно, но вдруг он произнёс то, о чём она втайне мечтала, не решаясь признаться даже самой себе. Увидеться с ним наедине – это и есть то иное. Она не должна, это ужасно, о ней будут говорить, как о падшей женщине, если узнают, она ни за что не должна соглашаться, она сейчас скажет нет, она просто обязана сказать нет… - Да. Вот и всё. Слово сказано, и она не жалеет. Сколько можно врать и притворяться, сколько можно играть в эту игру? Соблюдать приличия – а для кого? Для бесчувственного и чужого человека, которому не важна она сама, её суть, её душа? Которому нужно только простое и низменное. Нет уж. Она живая. Она хочет узнать, что значит быть с любимым человеком. Разве у неё нет на это права? Разве не заслужила она немножко, совсем немножко счастья? Наташа так разволновалась, что даже не заметила, как они вновь оказались в зале. Откуда-то появилась княжна Е., с воодушевлением начала что-то говорить. Наталья поняла лишь, что девице очень понравились какие-то стихи, дальше речь княжны сплошь состояла из хвалебных эпитетов. Графиня Владыкина всегда благосклонно относилась к этой девушке, но сейчас разозлилась на неё. Ведь Наташа так надеялась побыть вдвоём с Алексеем ещё немного… Да, пусть в толпе, но всё-таки наедине. А сейчас он, вежливо что-то ответив, уже покидал их, и из-за назойливой княжны Наташа даже не заметила, куда он отошёл. Вечер шёл своим чередом, и вот уже некоторые гости стали подходить к хозяйке – прощаться и благодарить за хорошо проведённое время. Пора… Уйти, больше не поговорив с ним, было невозможно… но необходимо. Теперь её тайну нужно охранять ещё осторожнее. Она не может допустить, чтобы что-то помешало её счастью. Наталья, следом за княжной, подошла к графине Рольберг, сказала какие-то официальные слова благодарности, механически присела в реверансе и вышла из зала, последним усилием воли заставив себя не оглядываться. Я буду скучать по тебе… Я уже по тебе скучаю… Вернувшись домой, Наталья уже выглядела уставшей после долгого и скучнейшего вечера. Кстати можно было и пожаловаться супругу на одолевающую её головную боль, что она и сделала, состроив на лице подходящее мученическое выражение. Эту ночь она очень хотела провести в одиночестве, мечтая об Алексее, вспоминая каждое его слово, улыбку, взгляд, поворот головы, жест… Пусть только в мечтах, но она будет с любимым сегодня ночью.
Маргарита Рольберг: Спровадив восвояси последних гостей, Маргарита выждала пару минут и только тогда позволила себе стон облегчения. Корсет противно заскрипел, грозя то ли лопнуть, то ли окончательно раздавить хозяйку, и ногти безотчётно царапнули шов платья, скрывавшего орудие пытки. Сдержав ещё один стон, на этот раз - разочарования, женщина направилась на жилую половину дома, по привычке бесшумно шагая по натёртому до блеска драгоценному наборному паркету. В каждом движении была та ленивая, капризная томность, что отличали графиню Рольберг, та изысканная небрежность повадок, что возмущала петербургский свет до кровавой пелены перед глазами, но чем дальше Марго уходила от ярко освещённой гостиной, тем меньше в ней оставалось от той самовлюблённой безрассудной эгоистки, четверть часа назад громко смеявшейся над совсем не смешной шуткой Адуева. Маска трескалась, осыпалась мелкими осколками, и в гардеробную влетела нетерпеливая, кипящая жизнью и негодованием молодая женщина с растрёпанной косой и зажатыми в кулачках серьгами. - Быстрее! Драгоценности полетели в ловко подставленные ладошки камеристки, туфли пинком отправились прочь, волосы заструились вдоль ловких пальцев, возвращающих им привычную свободу. Когда крепостная всё-таки справилась со шнуровкой и спрятала корсет в шкаф - подальше от сверкающих злобой серых глаз и цепких рук - Маргарита словно бы в рассеянности опустилась на пуфик у туалетного столика, не замечая, как комкает мягкую ткань домашнего платья. Перед глазами всё плыло, и многоцветный блеск драгоценностей в шкатулке потух, словно присыпанный пеплом. Досадное нездоровье набрасывалось на неё, стоило только вернуться в Россию, в Петербург, в этот ненавистный дом на Итальянской улице, в комнаты, знавшие её больной и не желавшей жить. Когда ещё был жив муж, наезжавшие сюда доктора говорили о нервических припадках, излишней чувствительности, уповали на свои способности магнетизеров и целебные минеральные воды, лечили от инфлюэнцы и подозревали причину хандры в плохих зубах. Зубы у Марго были прекрасные, а потому ни один доктор не появлялся в доме графа Рольберга дважды, и Марку Ивановичу оставалось лишь смириться с презрительным хохотом, которым жена встречала очередного эскулапа, а ей - с тем, что такие приступы будут повторяться раз за разом, едва только экипаж пересечёт границу империи. Конечно, можно было не возвращаться вовсе: у графини был прекрасный дом в Шайо, а вилла в Сорренто, без малейшего преувеличения заслуживавшая звания райского уголка, в итоге оказалась лучшим, что осталось ей после смерти мужа. Но Марго не могла уехать навсегда, потому что её настоящим домом был Алёша. Женщина накинула на озябшие плечи шаль и, привычно прокрутив тонкий ободок кольца на мизинце, направилась в кабинет, где на большом и нисколько не похожем на женский столе лежал вскрытый пакет с гербовой печатью. Его доставили утром, и, отложив бумаги пару часов спустя, Марго всерьёз думала сказаться больной и отменить сегодняшний вечер: не заметить её необычайного воодушевления не смог бы даже слепой. Но вечер состоялся, и ей не хватило сил до конца играть выбранную роль. Сегодня в графине Рольберг было слишком много мягкости, слишком много тайного ликования и молчаливой нежности, некстати задевающей всякого, кто приближался к ней. Маргарита была уверена в том, что Ряхин будет искать повода увидеть её снова, но чувствовала только жалость к так некстати оказавшемуся рядом мужчине. В Петербурге считали, что мадам Рольберг - что-то, до омерзения похожее на флюгер, послушный всем ветрам, что-то грязное и гадкое, но Марго всё чаще ловила себя на мысли, что подобна стрелке компаса. Порой компас сбоил, бросая её из стороны в сторону, но полюса оставались на месте. Алёша и Катя, Петербург и Сорренто, её... её - да какая разница! - и дочь. Господи, её дочь - наконец-то! Пусть приёмная, пусть всего лишь разрешение на опеку, пусть так, но Екатерина Михайловна Бреа, сирота, дочь Микеле Бреа, художника и неизвестной матери, отныне поступает под опеку Маргариты Матвеевны Рольберг, графини, вдовы почтенного мужа, женщины православного вероисповедания, и прочая, и прочая. Её Катрин, её маленькая итальянка, её маленькая волшебница, изгоняющая всякую печаль одной солнечной улыбкой и так похожая на покойного отца своей огромной, всепоглощающей любовью к Марго. Её Катя, курносая, белокожая и черноволосая, любопытная, как все дети на свете, очаровательно картавящая и неизменно пахнущая апельсинами, до которых была большая охотница. Её дочь. Наконец-то. В дверь робко поскреблись. Усилием воли стерев с лица мечтательную улыбку, женщина смахнула пакет в ящик стола и, бросив короткий взгляд на собственный портрет, висевший на стене напротив, прикрыла глаза. Вкравшегося мгновение спустя слугу встретил ледяной, ничего не выражающий взгляд и застывшее в уголках рта недовольство. - Барин приехал, - отважился раскрыть рот лакей, застыв в поклоне и не решаясь поднять головы, чтобы не столкнуться разом с двумя пугающими до дрожи женщинами: живой и нарисованной. "Барином" в доме на Итальянской уже четыре года звали Алексея Романовича Головина. Он исправно ездил сюда то ли к ней, то ли от других, но всегда знал, что найдёт радушный приём и добрый совет, если будет в том нуждаться. А Маргарита вновь с удовольствием становилась самой собой хотя бы на час-два, и в маленькой гостиной всего на крохотный столик в пару к узкому дивану у стены да жарко натопленный камин вновь говорили живо и весело, сплетничали и насмешничали, пряча половину слов в великолепном севрском фарфоре и, кажется, от этого только лучше понимая друг друга. Украденные у мира часы, в которые графиня Рольберг говорила без малейшей рисовки, пересказывала новости от дядюшки, делилась планами, просила совета, если не могла принять решение в одиночку, а её тонкие пальцы, так похожие на когти хищной птицы, ласково перебирали волосы кузена. В это время можно было позволить себе честность и искренность, и Марго, так и не научившаяся за восемь лет находить удовольствие в лицемерии и обмане, пользовалась выпавшей на её долю милостью без остатка, с болезненной щедростью обречённого человека. Алёша, изучавший простенькую каминную решётку, не слышал её шагов и очнулся от размышлений лишь тогда, когда Маргарита крепко обняла его, уткнувшись лицом между напряжённо сведённых лопаток, между придуманных ею крыльев. - Чай сейчас принесут, - и уже в лицо: - Я скучала, mon Ange.
полная версия страницы