Форум » Петербург » Сoup de foudre » Ответить
Сoup de foudre
Артемий Владыкин: Дата: январь 1833 Место: Санкт-Петербург Участники: Алексей Головин, Наталья и Артемий Владыкины, Маргарита Рольберг
Артемий Владыкин: В середине зимы, как и положено всякий год, в Петербурге лютовали морозы. Выходить на улицу и тащиться через весь город в гости в такие вечера не захотелось бы ни одному здравомыслящему человеку. Ведь что может быть лучше, чем провести тихий семейный вечер перед пышущим жаром камином за чтением кого-нибудь из греческих классиков (новомодные французские романы, а тем паче – русские, Владыкин всерьез не воспринимал), чтобы рядом с тобой в то же самое время за рукоделием сидела супруга. Но, увы, именно сегодня, в погоду, когда хороший хозяин собаку на двор не выгонит, Артемию Серафимовичу и его жене предстояло быть с визитом у Дашковых. А что делать, ведь там будет и сам министр! Для Владыкина, правда, он уже давно был не только начальником, но и близким другом, чем Артемий Серафимович, безусловно, гордился, хотя внешне никоим образом этого не показывал, часто говаривая самому себе на этот счет, что так оно и должно быть. К слову, Дмитрий Васильевич недавно намекнул о скором представлении к награде. По правде сказать, о Святой Анне и сам Владыкин давненько лелеял тайную мечту, потому теперь, когда появился действительный шанс воплотить ее в жизнь, никак не желал бы его упустить. Потому, в половине седьмого к парадному крыльцу его дома на Моховой и был, вопреки морозу и начинающейся метели, подан экипаж, в котором вскоре устроилась, кутаясь в меха, графская чета Владыкиных. А спустя еще полчаса, они уже поднимались по лестнице совсем другого особняка, что на Малой Морской. Дмитрий Васильевич вместе с супругой Елизаветой Васильевной встречали многочисленных гостей на верхнем крыльце. А последние, нарядные, счастливые тем, что, наконец, завершился Филиппов пост, словно бы стремились перещеголять друг друга во всем. Начиная с роскоши туалетов, и заканчивая излияниями любезности в отношении друг друга. Сам Владыкин ни приемов, ни праздников у себя в доме не любил. Но при этом исправно посещал те, что устраивали другие. Так что никто бы не заподозрил в нем приверженца домашних посиделок, эдакого нелюдима. Впрочем, на самом деле, таковым он по своей природе и не являлся. Просто превыше всего для Артемия Серафимовича всегда был личный душевный комфорт, однако достичь его он мог лишь в обществе людей схожих с ним в интересах и взглядах. Вот, правда, Наташенька, кажется, иногда скучала в компании его друзей. И желание ее развлечь было еще одной причиной, по которой он как заботливый муж молодой и привлекательной дамы, всегда старался посещать светские приемы. Таким образом, сегодняшний вечер обещал принести пользу для обоих супругов. Едва поприветствовав хозяев, Владыкины немедленно попали в светский водоворот. Здесь нужно было поздороваться с одними, там – передать привет другим, третьи ждали своей порции внимания, и каждый был предельно вежлив и внимателен. Кто-то заискивал перед самим Владыкиным, кто-то искал расположения Натальи Александровны. Так незаметно прошло то время, которое давалось гостям перед обедом, чтобы вдоволь наговориться и уже не слишком портить хорошей трапезы излишней болтовней. Впрочем, за обедом то затихали, то вновь вспыхивали споры о политике и городских сплетнях, о моде и литературе.
Наталья Владыкина: Наталья Александровна сызмальства признавала пользу наблюдательности. Она очень внимательно следила за родителями и окружающими их людьми в разных обстоятельствах и, хоть не понимала всех загадочных нюансов поведения взрослых, всегда безошибочно определяла поворотные моменты их беседы, будь то почти незаметная пауза или взгляд в сторону, или движение бровью... Конечно, она быстро поняла, что пялиться на людей неприлично, да и неудобно для продолжения наблюдений, поэтому научилась предчувствовать интересности, чтобы украдкой смочь уловить именно тот, живой, натуральный момент, где взрослые хоть на миг или два переставали от нее отличаться. Со временем поняв, что светский флер - необходимая защита от непрошенных советов и мнений, с удивлением обнаружила и в себе недюжинные способности оставаться в обществе неразгаданной и... непонятой. Всегда прямая, всегда с едва заметной полуулыбкой на губах и со спокойным, занавешенным ресницами взглядом она, и выйдя в свет, продолжила наблюдать за всплесками естественности в обществе. Особое ее внимание привлекали пары увлеченных друг другом людей, как молодых, так и не очень, как холостых, так и обремененных брачными узами. И, конечно же, последние пользовались совершенно трепетным интересом благодаря филигранной тонкости их общения, не заметной даже супругами изучаемых Натальей пар. И единственный вопрос, возникающий неизменно в результате всех ее наблюдений, она никак не могла разгадать: зачем затягивать себя и любимого человека в такой узел проблем, который чаще внезапно разрешается диким, порой бесчеловечным скандалом?! Или - сплетнями, разъедающими полностью репутацию обеих семей даже при срочном отъезде одной из них «на воды» или к неожиданно заболевшим родственникам. Вот сама Наталья Александровна никогда не позволяла себе пропускать в душу восхищенные взгляды кавалеров, отчасти, именно потому, что сделала в свое время достаточное количество выводов о природе этих взглядов, кажущейся ей оскорбительной любой уважающей себя девице. Поэтому даже к моменту собственного замужества она так и не сумела простить всему человеческому роду норму отдавать на заклание мужской звериной похоти живую девичью душу и ее небесчувственное по иронии такой судьбы тело. В любовь Наталья Шатрова не верила в принципе. Все, что она смогла увидеть за годы своих наблюдений, называлось ею стремлением к сладострастию и удовлетворению низменных желаний обеих сторон. Когда Наташа выходила замуж, она неистово надеялась, что это общечеловеческое качество в нужный момент раскроется и у нее. Но этого не произошло. Как она и опасалась всю свою сознательную жизнь, превращение в женщину сопровождалось для нее неизменным чувством раздавленности и унижения, которое из гордости необходимо было еще и тщательно скрывать, улыбаться и проходить это испытание снова и снова, исключительно гадкое, хоть со временем все менее значимое в жизни испытание. Ведь жизнь почему-то продолжалась и даже обогащалась новыми впечатлениями. Натали стала матерью. Так она поняла, что без большой жертвы не может быть большой награды. И научилась гораздо лояльнее относиться к людям вокруг себя, прощать им то, что раньше не могла в них выносить, сочувствовать женщинам и снисходительнее воспринимать мужчин. Ведь у нее был ее Сережа, единственный смысл жизни, которая с его присутствием в ней стала бесконечно важной, даже бесценной. Муж очень настаивал на этом выходе. И даже начинающаяся метель не удержала его теплолюбивое тело от визита к Дашковым. Ведь дело было в уже обсуждаемой потенциальной награде и дальнешем карьерном росте, что априори не могло быть проигнорировано даже при наводнении и конце света вкупе. И все бы ничего, и Сережа выздоровел, и общество у Дашковых всегда располагало к приятному общению ни о чем, но Наталья почему-то сегодня не слишком уверенно и спокойно вошла в залу здороваться с Дмитрием Васильевичем и Елизаветой Васильевной. Все дело в прошлом светском рауте, который внес неожиданную смуту в ее сердце, ставшее, по-видимому, слишком ослабленным от безграничной и почти сумасшедшей любви к сыну. Главное для Натальи в этот день было не увидеть сегодня того человека с прожигающими глазами, которые отчего-то совершенно бесцеремонно дотрагивались до ее души.
Алексей Головин: Позволять себе демонстрировать недвусмысленный интерес к даме, а тем паче к даме замужней – неприемлемо для человека чести уже хотя бы из-за того, что это прямой способ бросить тень на ее репутацию. Что, в свою очередь, существенно осложнит – при удачном, конечно, стечении обстоятельств, дальнейшее развитие ваших с нею отношений. Это есть азбука всякого начинающего светского льва, которой следует овладеть как можно раньше, ежели намереваешься претендовать на это гордое прозвание в дальнейшем. Алексей Головин, с юных лет обладавший хорошей способностью к обучению во многих науках, данную премудрость – с тех самых пор, как стал активно появляться в свете по выходу из Пажеского корпуса, осваивал особенно легко и увлеченно, потому к двадцати пяти годам имел за плечами уже изрядный список амурных побед, коих, естественно, не афишировал уже хотя бы потому, что большая их доля была одержана вне того круга, к которому отпрыск старинного графского семейства принадлежал по праву рождения. Что, впрочем, было вполне естественно для молодого человека его биографии и, несмотря на то, что вслух, обычно, высоконравственно порицалось, на деле – ничуть не сказывалось на общем благосклонном отношении к нему со стороны общества. Ибо, право же, ведь всякий юноша имеет неотъемлемое право «перебеситься» прежде, чем однажды «возьмется за ум» и найдет себе подходящую по происхождению и положению партию – невинную, очаровательную барышню с хорошим приданным, с которой будет, сколько сможет, счастлив и которой, естественно, уж никак не следует знать о былых похождениях супруга. Впрочем, двадцать пять лет – это своеобразный рубеж, по достижении которого от всякого «приличного» человека ожидают прекращения юношеских эскапад и начинают требовать «решительных поступков». Головин в последнее время тоже стал ощущать, как маменька стала исподволь усиливать свое извечное давление в вопросе выбора подходящей партии. С некоторых пор Елена Вахтанговна, в частности, особенно настойчиво требовала, чтобы Алексей повсюду сопровождал ее – хотя прежде вполне довольствовалась самостоятельными выездами, явно искусственно наполняя жизнь сына знакомствами с барышнями из «подходящих семей». И хоть ни одной из них даже слегка не удалось поцарапать его сердце, Головин не противился маменькиному коварству, относясь к нему с привычной небольшой долей иронии, более заметной – сыновнего почтения, и основной – ощущения неизбежности происходящего. Вернее, так все было с ним до вечера Большого новогоднего бала в Дворянском собрании, где среди толпы разноцветных, словно бабочки и столь же эфирных – во всяком случае, внешне, юных барышень, он впервые встретил ее. И маменька, верно, прокляла бы тот день, если бы знала, что потерять покой ее сыну случилось по вине не одного из многочисленных фейных созданий, а замужней – и как вскоре выяснилось, весьма глубоко, дамы. Потому что супруг ее был важен, знатен, имел выдающийся чин и пост в министерстве… Впрочем, о том, что у Натали – с самого первого момента, едва их только представили друг другу, Алексей не мог называть ее иначе – имеется в наличии муж, он забыл, как о чем-то неприятном, чем, казалось бы, вполне можно пренебречь, если бы… Если бы сама Натали сделала навстречу хотя бы один, микроскопический шаг, если бы дала понять, что и он, Алексей ей хоть сколько-нибудь небезразличен. А ведь он чувствовал, не мог не чувствовать, что это так и есть в их последующие мимолетные встречи на всех этих званых вечерах, балах и прочих светских событиях, кои Головин с некоторых пор посещал с упорством маниака, в надежде увидеть ее. А если уж выдавался случай перемолвиться с Натали хотя бы одним-двумя ничего не значащими словами – это уже был для него праздник и не зря прожитый на свете день. Такого с Алексеем не случалось еще никогда. Он был болен этой женщиной, но она же была и его лекарством. Потому, чтобы получить целительную дозу, он готов был на многое. Друзья замечали его странность в последние недели, однако соотнести ее с любовным недугом у прежде насмешливого до сарказма во всем, что касалось внешних сентиментальных проявлений Головина, не умели. Вот и теперь его давний, еще по Пажескому, приятель Ваня Москвин, которого Алексей нынче едва не силком притащил к Дашковым – и сам бы вовек бы не пошел, если бы не возможность видеть у них Натали – обратив внимание на то, как пристально он сверлит горящим взором тонкую прямую спину стоящей в дальнем углу залы молодой дамы, чинно беседующей с хозяйкой приема, лишь усмехнулся в усы: - Не трать время, Головин! Внешне сияет, но изнутри холодна, как невский лед на Рождество, - заметил он, жестом останавливая одного из лакеев, снующих с подносами шампанского среди гостей, забирая у него два наполненных хрустальных фужера и протягивая затем один из них Алексею. – Поверь, многие пытались, но… - Москвин пожал плечами и замолк, отпивая игристое вино, а Головин, оторвавшись от созерцания графини Владыкиной, перевел на него взор и, с трудом подавляя неизъяснимое раздражение, которое вызвали у него слова приятеля, сказал: - Ваня, я много раз твердил тебе, что не люблю, когда меня с кем-либо сравнивают. Тем более что сравнение чаще всего оказывается не в их пользу… Погоди… Или, может, ты и сам был среди этих неудачников? – приподнял он бровь, а потом вдруг расхохотался: громко и зло. – Ну, тогда уж и верно – сравнение хромает! - Послушай, но это, право, уже за гранью, Алексис… И если бы не наша многолетняя дружба… - Да иди ты к черту вместе со своею дружбой! – тихо, но отчетливо выговорил Головин, всучил ничего не понимающему Москвину свое шампанское, резко развернулся и зашагал прочь от него, по-прежнему горя изнутри яростью и ревностью: «многие пытались»! Будьте-нате! Многие – да не он! И хватит, в конце концов, этих игр! Они оба взрослые люди, сколько можно ходить вокруг да около… - Наталья Александровна! Мадам, позвольте засвидетельствовать Вам свое глубочайшее почтение! – безупречный поклон, хлесткий щелчок стукнувшихся друг об друга каблуков начищенных до зеркального блеска сапог, лучезарная улыбка и короткий взгляд в сторону, кажется, опешившего от внезапности подобного вторжения пожилого мужчины с надменным, каким-то маскообразным выражением лица и тяжелым взглядом холодных рыбьих глаз – неужто, господин Владыкин, собственной персоной? - Вы представите нас, графиня?
Наталья Владыкина: Но надежда на спокойный вечер испарилась со спины острыми, колючими снежинками - уже столь же привычными, сколь и очевидными для нее признаками его присутствия в одном с ней помещении... Может быть, хоть сегодня она ошибается, и это просто нервы, страх перед надвигающейся катастрофой, предчувствие которой не покидает ее с первого дня? Временно оглохнув для своей собеседницы, она уловила звук приближающихся к ней сзади шагов. Пожалуйста, пусть это будет не он! - Наталья Александровна!... Ну почему же?? И решительно как! - взгляд скользнул вниз, к подолу милейшей Елизаветы Васильевны, уже вроде бы щебетавшей ему какие-то приветствия, а Наталья не могла избавиться от неизбежности параллелей юношеских своих наблюдений с данными, неумолимо-конкретными обстоятельствами. Стараясь максимально отклонить от себя свои же собственные тогдашние сравнения и умозаключения, она в первую очередь заставила себя скорее поднять глаза к лицу хозяйки дома, очень любезно не смотревшей на нее сейчас. Но его ... это.. явное к ней обращение.. Смотрит только на меня... Наглец. «Атакуешь?» - холодно вопрошал ее медленный поворот головы и жесткий взгляд, который, если внимательно приглядеться, опровергался вдребезги ее розовеющими скулами и дернувшейся у ключицы ямочкой. Медленно сморгнув и обозначив приветственный реверанс, Наталья Александровна перевела глаза на супруга, опосредованно впитывая каждый нюанс теперешнего поведения своего личного недруга, казавшегося сегодня наиболее опасным. Ресницы, неосторожно впустившие было яркий блик в зрачки графини, снова занавесили взгляд псевдоравнодушной тенью. - Если вам будет угодно. - повела веками в его сторону и - обратно, к лицу мужа, уже изогнувшего изумленную бровь. - Флигель-адъютант Свиты Его Императорского Величества, если я не ошибаюсь, - уточнила прямо вопрошающим взглядом в изъедающие душу в кровь глаза и снова максимально плавно возвращая внимание Артемию Серафимовичу, - граф... Головин. В отчестве Натали не была уверена, поэтому опустила и имя. Она совершенно не была довольна собой! Этот шум в ушах, это учащенное сердцебиение и, как следствие - высоко вздымающаяся грудь, - она бы и в детстве безошибочно определила болезнь. - Надворный советник в министерстве юстиции, граф Артемий Серафимович Владыкин.. Полное представление должно было немного расслабить мужа ощущением его превосходства над окружающими. Надеюсь, этот чинный тон сработает и перекроет - Боже! Пусть не такие явные, как мне кажется! - признаки волнения... - Мой супруг, - чуть улыбнулась она Артемию, благодушно кивнув, и все же ощущая себя не подготовившей урок гимназисткой. За что она мне сейчас?? За то, что не люблю мужа? Не пытаюсь его полюбить?? Но об этом после.. Зачем он подошел? Что намерен делать? Почему не остался в стороне, как раньше??! Спокойствие.. Только не терять самообладание, при любых обстоятельствах. Натали бессознательно еще крепче свела лопатки и подняла голову, готовя себя к очередному подвоху с его стороны. Романович! Он же Романович! - вдруг вспомнила она, снова начав краснеть. - Почему я забыла отчество? Я даже представить не могу человека по-человечески! И - нет! Не смей опять признавать его голос приятным... умопомрачительным... За что??..
Алексей Головин: «Дурак ты, Ваня! И в женщинах не смыслишь ровным счетом ничего!» - подвел мысленный итог ссоре с приятелем Головин ровно в тот момент, как заметил искру гнева, мимолетно сверкнувшую из-под длинных ресниц Натали. В его адрес, несомненно. Что же, его поведение, и в самом деле, выглядело, пожалуй, вызывающим. Во всяком случае, Елизавета Васильевна, чьим главным устремлением в жизни, как было известно каждому в Петербурге, является поддержание «comme il faut», была явно шокирована и теперь… нет, от дома, конечно, не откажет – это был бы куда больший скандал, чем явный флирт одного из гостей с замужней дамой на глазах у ее почтенного супруга, но маменьке, с которой приятельствует чуть не с девических времен, при случае непременно выскажет. А маменька затем – самому Алексею. И, надо сказать, что терпеть нотации и жалобные причитания о том, что «неблагодарный сын совсем не ценит того, что она для него сделала в жизни» – наказание, ей-богу, даже почище тех танталовых мук, которые он испытывает, видя перед собою объект собственной страсти и не имея возможности сказать ей и сделать с нею то, чего теперь более всего на свете хочется. Да только будет оно потом… Потом, не теперь. А сейчас Натали рядом: сердится – но только ли на него? Смущается – но единственно ли присутствия мужа и того, что окружающие могут подумать о происходящем? Господи, как же она красива вблизи… Cветящийся нежно-молочный оттенок кожи, яркие каштановые локоны, тонкий аромат духов, который Алексей, с какой-то животной отчетливостью отделял во всей этой насыщенной другими парфюмерными, алкогольными, табачными и прочими запахами атмосфере наполненной большим количеством людей залы уже лишь потому, что это был именно ее аромат. Голова шла кругом. С трудом отводя взор от губ Натали, которая как раз успела перечислить многочисленные регалии собственного супруга, а также назвать его имя – сухое, трескучее, словно попавшая в лесу под ноги старая ветка, Алексей вновь взглянул на графа Владыкина: - Сердечно рад нашему знакомству, Артемий Серафимович! – затем еще раз кивнул ему. - Надеюсь иметь честь бывать у вас в доме! И еще… могу ли я просить разрешения пригласить Вашу супругу на танец? – глаза мадам Дашковой, и без того круглые, стали и вовсе похожи на таковые у испуганной совы – того и гляди заухает. Головин подарил ей невинную улыбку и чуть заметно пожал плечами.
Артемий Владыкин: - Да, любезная Елизавета Васильевна, я согласен с вами. Дюр мог бы стать неплохим актером, но его увлечение водевильными ролями, - Артемий Серафимович едва заметно пожал плечами, - привело к тому, что мы имеем. Это печально, когда молодые люди распыляются, не удосуживаясь позаботиться о своем будущем. Пусть они даже и избрали лицедейство своим главным занятием в жизни. - Уж вы-то, Артемий Серафимович, всегда знали, чего добиваетесь, - в глазах Дашковой светилась искренняя любезность, и с милой улыбкой она повернулась к Наталье Александровне, желая добавить, что той, должно быть, весьма беззаботно живется с таким дальновидным супругом, но не успела даже рта раскрыть, как внезапное появление графа Головина предупредило ее желание. Едва лишь одарив Головина холодным взглядом, Владыкин тут же повернулся к жене, пытаясь понять по ее реакции и поведению, сколь близко Наташа знакома с этим типом. И то, что тип этот носил столь почтенное имя, нисколько не оправдывало его нахальства. Вот еще один пример того сорта молодых людей, которые прожигают жизнь, не заглядывая в будущее. Встретив полный понимания и сочувствия, взгляд Елизаветы Васильевны, Владыкин едва заметно ухмыльнулся в усы, словно сообщник, знающий общий секрет, и вновь обернулся к Алексею Романовичу. - Ни родственник ли вы Евгению Александровичу? Мне довелось служить с ним, - небрежно бросил он в ответ на его восторженное приветствие, слишком восторженное, чтобы быть искренним. Давая понять также взглядом, что ответ его интересует мало. Ведь и сам вопрос был скорее данью вежливости. В первую минуту, едва Головин предстал пред ними, в голове Владыкина мелькнула мысль, что данный юноша вдруг решился искать у него протекции. Только это было бы как-то странно. Да и предпосылок вроде бы никаких не имелось: - Мы с Натальей Александровной принимаем по средам. Будем рады вас видеть, - «не слишком часто, конечно же». Все это время Владыкин также с любопытством следил за Наташей, выглядевшей одновременно смущенной и возмущенной. Последнее для нее было несвойственно вовсе. Всегда спокойная и сдержанная, сейчас она казалось бы, готова была, как капризный ребенок, топнуть ногой на докучливую собачонку. Но в то же время, ей явно не хотелось демонстрировать своего недовольства, и потому она упорно силилась казаться спокойной. - Я думаю, моя супруга сама решит – желает она танцевать с вами или нет. Я же одобрю любое ее разумное решение.
Наталья Владыкина: Ни проблеска заинтересованности в его холодных чужих, как не предписанные судьбой для ознакомления с ними в жизни территории неведомых земель, глазах. «Дорогой... Ты не заметил меня... Я плохая актриса, а ты - слепой тетерев...» - Наташа смотрела на мужа застывшим взором, наблюдая его фирменное, именное равнодушие, как в детстве, надеясь предугадать в нем хоть каплю живого чувства, направленного не внутрь, не на себя... Он пригласил его бывать у них!.. - она приопустила веки, едва удержавшись от того, чтобы плотно закрыть их и выразить тем самым свое отношение к этой непростительной ошибке.. «Что ты делаешь, Артем!..» - дышать стало гораздо труднее, крылья носа ее несколько раз дрогнули, впуская новую порцию этого муторного, перенасыщенного внутренним сгоранием воздуха. На новый взгляд супруга отреагировала едва заметным движением брови: «Ты уже все сделал...» И все же это был именно интерес в его глазах, надо признать. «Теперь мой ход?» Взгляд на возмущенную и преисполненную самого живого любопытства Елизавету Васильевну был сдобрен успокоительной добродушной улыбкой: она уже взяла себя в руки и все нужные ей к этому моменту выводы сделать успела. Медленно и спокойно повернув голову к ожидающему ее ответа Головину, Натали отпустила себя войти в водоворот с головой, но осталась на пороге: «Это всего лишь зрачки, черные, как у меня, просто черные. А те... смотрят... сей театр. Смотрите, смотрите, я же на сцене.» Ее прямой взгляд почти улыбался: не надо меня есть - заболеете. - Нет, Алексей Романович, я не хочу танцевать сегодня, - размеренно, поступательно и очень просто, будто и совершенно не волнуясь, произнесла Наталья, опуская взгляд к его губам и снова возвращая наверх и внутрь, чтобы не упустить ни мгновения, ни нюанса из его реакции. Лицо ее выражало безмятежную прихоть, скрывая в затененных глазах гремучую смесь негодования, острого сожаления и толику радости от этого горячего происшествия, которое уже надо бы начинать заканчивать, пока оно не переросло в неуправляемый пожар. Пальцы, степенно лежащие на юбке, медленно проворачивали обручальное кольцо, на щеках играл девичий румянец, а ресницы плавно и своевременно перевели взгляд и более яркую улыбку к лицу хозяйки приема, рискованно оставляя что-то очень важное на поруки этого неблагонадежного человека.
Алексей Головин: Секундное замешательство, почти что обида избалованного ребенка, которому без объяснения причины вдруг отказывают в порции любимого лакомства, уже в следующее мгновение оказалось напрочь смыто набежавшей откуда-то из самых глубин ледяной волной, ударившей под дых, одновременно захлестывая с головой своей «пеной» – чувством глубоко уязвленного самолюбия и даже злости: «Война, значит? Что ж…» - Что ж, простите, сударыня, быть может, в другой раз… - отойти сразу, в ту же минуту – означало полную и безоговорочную капитуляцию. Потому Головин, который признавал за собою проигрыш пока в одном лишь единственном сражении, намеренно заставил себя задержаться подле Владыкиных и Елизаветы Васильевны еще на какое-то время, хотя граф Артемий Серафимович при этом явственно демонстрировал всем своим видом, что вовсе не намерен продолжать едва начатого разговора. Собственно, Алексей и сам не жаждал, поэтому, со всей исчерпывающей полнотой ответив на несколько исключительно насущных вопросов мадам Дашковой о самочувствии маменьки и о том, намерена ли она нынче летом ехать к водам, откланялся и вновь вернулся, так сказать, на исходные. Где его все еще дожидался Москвин. Откровенный афронт, которым удостоили его приятеля на глазах у всего общества, как следует потешил внутреннее «я» поручика, и потому Иван, впрочем, и по природе своей человек крайне незлобивый, решил, что получил вполне достаточную сатисфакцию за обиду, нанесенную Головиным. А затем, продолжать их, в общем-то, совершенно глупую ссору не посчитал нужным. Хотя насмешливого ехидства в словах, обращенных к Алексею, также не считающему здесь, в некотором отдалении от всех, необходимым «держать лицо», а потому мрачному и угрюмому, словно тысяча чертей, сдерживать и не стал. - Да полноте, Алексис! Не сошелся же свет клином на этой Наталье Александровне! Осмотрись-ка вокруг, приятель! Мало ли здесь дам и девиц, готовых продать душу за толику твоего внимания? Уверен, ты этого даже не заметил, но среди гостей, совсем рядом с Владыкиными, находилась Бетси Чернышева вместе со своею достопочтенной maman и сестрами. Так вот, когда ты столь решительно направился в их сторону, она едва не лишилась чувств – причем дважды. В первый раз, когда подумала, что ты намерен ангажировать ее, а другой – когда поняла, что ошиблась. Помилуй, но теперь для тебя дело чести сделать так, чтобы сей бал не превратился для бедной барышни в одно из ужаснейших воспоминаний юности… Смотри, вон она – там, у окна! И очень-очень мила, право. Я и сам бы ее пригласил, да вот только что-то побаиваюсь не выдержать сравнения! Головин, который в глубине души уже и сам понимал, что повел себя с Ваней, одним из немногочисленных людей, которых мог назвать другом, несмотря на крайне обширные знакомства в свете, совершенно по-свински, на этот раз предпочел не заметить его шпильки. Обернувшись туда, куда тот ему указал легким кивком головы, он, и в самом деле, увидел мадемуазель Чернышеву. И, разглядев симпатичное, хотя и несколько простоватое личико барышни, даже припомнил, что она была одной из тех, на кого маменька настоятельно рекомендовала ему как-то обратить внимание. - Действительно, очень мила. И, пожалуй, в остальном ты тоже прав, - ответил он и, спустя пару минут, уже расшаркивался перед сияющей от восторга барышней и ее не менее довольной родней. А еще через пять – успешно заполучил Бетси на один из вальсов. Чтобы затем, в перерывах между улыбками и репликами, обращенными к партнерше, все равно украдкой выискивать в толпе взглядом совсем другую особу, отчаянно себя за это проклиная.
Наталья Владыкина: "Боже мой! Как же он растерялся! Он не ожидал отказа?? Почему же? Никто и никогда не отказывал такому сногсшибательному казанове?" - Натали очень старалась не ликовать, уловив это детское замешательство, ничем внешне не выдать своей нервной насмешливой улыбки, что все же мелькнула в уголке ее губ и обращенных к Елизавете Васильевне глазах, которые с первым же звуком его ставшего чуть глуховатым голоса, поплыли вниз по платью собеседницы. "Не жалко.. Ты же не хочешь, чтоб тебя жалели, верно?" - бросив вскользь якобы безучастный взгляд на его лицо, вернула внимание супругу своему... который, по-видимому, так же, как и Елизавета Васильевна, был очень доволен результатом этого, конечно же, безумного поступка. Удовлетворение Артемия Серафимовича, столь явное для уязвленного самолюбия молодого повесы, сыграло злую шутку с Натали, которой теперь нестерпимо захотелось вернуть оживление в эти вновь надолго (навсегда?) затянувшиеся тиной равнодушия зрачки. Хотя - зачем? Это веселье грозит слишком дорого всем обойтись, судя по недвусмысленному поведению твоего сердца! Тоже нашлась - Джульетта! Насмешница над любовью. Плата за цинизм - соответствующая, соразмерная масштабам самого цинизма... Но сердце.. Теперь понимает, как должно стучать!.. Когда рядом тот, кто должен был.. быть... Как же ты не во время! Как смерть, как стихийное бедствие... Вот уже начались танцы. Артемий отошел к своим будущим перспективам, общество вокруг Натальи Александровны менялось и пополнялось новыми лицами, улыбками, голосами, ей пришлось отказать еще двум искателям партнерши на вальс, и все это время она ни на секунду не переставала ощущать его присутствие в зале. Его обиженное, досадливое присутствие. Что сделает? Может быть, ничего? Нет, не настолько же он заносчив и глуп, чтоб не простить первого же отказа! С чего я решила, впрочем, что знаю его? С того, что мне не мог бы понравиться другой, именно заносчивый и глупый? Но - его наглость... Пару раз бросив взгляд на танцующие в вальсе пары, Натали заметила и его, увлеченно и - надо отдать ему должное - безупречно ведущим какую-то юную милашку... Они даже были представлены, вот только имена и фамилии никогда не удерживались в голове Натальи Александровны, если не имели к ней непосредственного отношения. "Что ж, - грубо задавила она шевельнувшийся было в душе ропот ненужного щемящего предположения, - времени зря не теряет, весьма успешно демонстрирует эффективное исцеление... Это ли не прекрасно? Может быть - всё?" - со смешанным чувством надежды и разочарования, мелькнуло в ее голове по пути к буфетной стойке с напитками. Там еще рядом был балкон... Метели нет, снег валит, как в сказке... Натали, ведомая чувством прекрасного и жаждой свежего воздуха, вошла в арку полуприкрытого гардинами балкона. "Ведь он не зайдет сюда? Он оскорблен, а теперь занят флиртом. Теперь он не должен следить за мной... Пусть будет так. Мне надо одуматься, выдохнуть, освободиться... Чудесная ночь. Нестерпимо яркая луна и оглушающе беззвучный, обволакивающий в мягкие пушистые объятия снегопад... Зимняя сказка... Даже мороза нет! Так ли все начиналось сегодня?"
Алексей Головин: Танец с Бетси несколько развеял угрюмое мрачнодушие Алексея, в очередной раз подтверждая и без того всем известную аксиому о том, что всякое душевное волнение лучше всего облегчается активным физическим действием. Да к тому ж, следовало признать, что барышня, доставшаяся Головину в партнерши, оказалась, и в самом деле, очень приятной особой. И, главное, деликатной настолько, чтобы не докучать расспросами, хотя, несомненно, чувствовала его внутреннее напряжение. И, чувствуя за то род благодарности, Алексей, возвращая Бетси ее маменьке, даже задержался подле мадам Чернышевой и теперь уже вновь полного комплекта из ее дочерей еще и на короткий разговор, держась при этом со всем присущим ему светским блеском. Впрочем, вскоре опомнился, что тем лишь подпитывает почву необоснованных девичьих надежд – иными словами, поступает дурно. Так что, выждав приличное время, откланялся. И пошел было вновь за Ваней, желая сказать ему, что хотел бы покинуть раут. Оно и в самом деле – чего ради отсвечивать здесь лицом, коли та, для кого он пришел, столь недвусмысленно дала понять, что тем он лишь доставляет ей крайнее неудобство. Однако, заметив, что поручик Москвин теперь находится в обществе сразу двух молоденьких барышень, кои – должно быть, над его шутками, заливаются счастливым смехом, мешать другу в получении его собственной порции удовольствия от вечера посчитал совсем уж гадким. И потому в первый момент даже замер посреди залы в нерешительности, думая, куда пойти, но уже в следующую минуту, рассеянно осматриваясь, уперся взглядом в багряную драпировку тяжелых бархатных гардин, которыми были украшены своды французских окон на внешней стене помещения, что также образовывала и фасад здания со стороны парадного подъезда. По случаю присутствия большого количества народа и изрядной духоты, сразу несколько из них были приоткрыты. И Алексей, прежде уже бывавший на приемах у Дашковых, а потому неплохо ориентировавшийся в устройстве их дома, знал, что все они выходят на просторный балкон, отдаленно напоминающий театральную ложу или даже небольшую террасу. Что же, именно там он и постоит некоторое время, покуда не замерзнет настолько, чтобы благородные порывы в отношении Ваньки успели напрочь выветриться из головы. - О, простите, сударыня, кажется, я нарушил ваше уеди… Натали?! – зрение не в один момент приспособилось после яркого освещения залы к не менее яркому, но по-иному, лунному свету, потому вначале предательски подвело. Впрочем, сориентировался вновь Алексей довольно быстро. Также быстро и легко вновь всколыхнулось в нем поутихшее, было, внутреннее волнение. Она здесь – одна! Вот он – шанс, которого он ждал и который отчаялся получить! - Натали! – кажется, она вздрогнула? Метнувшись быстрее собственной тени, понимая, что времени совсем мало, Алексей без спроса завладел рукою графини, поднося ее к своим губам. – Натали, вы боитесь меня? Напрасно! Признаю – я вел себя нынче, как умалишенный, но мое безумие – это вы! Знаю, что не должен всего этого: говорить, делать… В вашей воле решить мою участь сообразно собственным желаниям, но я хочу, чтобы вы знали – я люблю вас! – он вновь взглянул на нее. Ни злости, ни гордости, ни иронии – одно лишь смирение и покорность. – Простите, если вам это неприятно, но, кажется, сам я ничего уже не могу с этим поделать.
Наталья Владыкина: Она вздрогнула: Его голос? Его??.. Но этот вопрос.. Он не играет удивление.. Он не играет!.. Меня - по имени?!.. Огромно распахнувшиеся глаза ее застыли в ужасе: они с ним.. вдвоем! Неверный шаг назад, подпрыгнувшее в горло сердце, невольный всплеск руками: пусть это будет видение, сон, неправда... Но вот его рука в одно мгновение поймала ее, и - страх прошел, будто это все, что требовалось, чтобы оживить мертвеца, заполнившего ее душу, сознание, тело своим формалиновым сном и выдающего себя за нее, настоящую живую Наталью. Веки нечаянно прикрылись от его горячего пожатия, конвульсивно сжатые плечи начали медленно опускаться, безропотно отдаваясь тем согревающим потокам, в которые ее без спроса окунуло Это. «Натали!» - «Господи, зачем он так произносит его!» - глаза закрылись вовсе, дрогнув трагической морщинкой на переносице, весь скопившийся в груди воздух, словно погибающая душа, стремительно покидал тело. И мысли не возникло попытаться отнять руку. От его поцелуя по коже вверх ветром пронесся нервный озноб, прожегший в центре сердца ощутимую дырку. Его первый же вопрос заставил Натали скорее прийти в чувство и задуматься о необходимости своевременного освобождения руки. Но она продолжала слушать, не поднимая глаз от своей кисти, выглядящей просто волшебно в плену его рук. «Это вы...» - жалкая попытка глотнуть ртом холодный, лунный, синий, дрожащий желейный воздух. «Это вы...» Умоляющий взгляд на него и - новый плен, теперь уже выпивающих душу глаз. Эти заветные три слова.. Нельзя слушать, нельзя было слушать.. его... Снова занавесив взор и опустив голову, она, наконец, потянула на себя свою руку. Но пальцы не слушались ее пытающейся быть умной головы! Они безбожно сжимались все сильнее и сильнее, заявляя ей открытым текстом: я не хочу его отпускать! Но это наваждение надо было как-то заканчивать, графиня открыла глаза. Помогло: пальцы замерли, в голову проник сквозняк здравого смысла: мы же должны будем как-то отсюда выходить... Рука в его руке задрожала. Она выдала себя целиком. Что ей еще добавлять? Натали попыталась что-то сказать, но получился лишь выдох, медленно и мягко освобождающиеся пальцы не торопились прекращать контакта с его рукой, хотя шанс на это уже был дан. Усилием воли она подняла их и быстро спрятала руку за спину, куда потом отправила и вторую, сцепив их там нарочно болезненным замком. - Я... - надо, надо было что-то отвечать! Необходимо было срочно расставаться... Балкон так ненадежен! Как выходить отсюда - туда, где они, люди?... Что с ее лицом? Это катастрофа... - прошу вас, - голос не мой... снова набрать воздуха... и не поднимать глаз, нет, только не в глаза.. в них так видна правда! - не приходить к нам домой, - какой детский голос! Ужасно, Наташа... - брови трусливо сдвинулись к переносице, взгляд еле-еле вскарабкался к его внимательным, пытливым, насквозь пронизывающим сердце глазам. И это был ее конец. Она не умела врать. Сколько она смотрела на него неизвестно - всю жизнь мотылька, устремившегося к яркому завораживающему пламени.
Алексей Головин: Не пытаясь удерживать против воли тонких, чуть подрагивающих пальцев Натали, «отпускать» ее взглядом Алексей, тем не менее, вовсе не торопился, желая сполна насладиться своей победой. Может говорить, что хочет, может поступать, как ей нравится, однако он ведь видел, что на самом деле с нею происходит, знает, что именно – и как она теперь ощущает, лишь потому, что и сам горел в том же самом пламени. Легкий порыв ветра, внезапно бросил в лицо горсть невесомых колких снежинок, на миг приоткрылась и вновь захлопнулась балконная дверь, заставляя обратить на себя внимание, чтобы, вспомнив о реальности вокруг них, отвернуться и тем разорвать эту взаимную сладкую пытку – смотреть, но не прикасаться. Судорожно вдохнув приоткрытым ртом холод, едва не закашлявшись, Головин отступил на шаг, вновь увеличивая дистанцию между собой и Натали до пресловутой «приличной», и упрямо мотнул головой: - Нет! Наталья Александровна… - «черт, с чего бы вновь так официально?» - К чему обещать то, чего наверняка не смогу исполнить… после всего сказанного и сделанного сегодня, это просто нелепо – бегать друг от друга, избегая встреч. Меня тянет к вам неодолимо – вы чувствуете то же, я знаю… Да поймите же, если бы я видел, что вы счастливы вместе с ним, что любите его, я бы не стал упорствовать, но нынче! И если это искушение, то неужели лучше всю жизнь затем терзаться от мысли, «что могло бы быть, если бы…», чем позволить себе всего один раз поддаться ему? – Алексей вновь поднял на нее взгляд. – Наташа… умоляю вас, не заставляйте меня становиться клятвопреступником. Право, я этого не заслуживаю. Разрешите мне бывать у вас, видеть вас… любить вас.
Наталья Владыкина: Кто-то сказал, что здесь было холодно? Зимой, на балконе, в открывающем плечи, как и положено, платье?? Ха!... Здесь было слишком жарко. Он читал в ее зрачках, как в раскрытой книге, как в написанном откровенном письме, он уже сейчас властвовал над ней, и оба понимали это, но Натали не могла с этим бороться, не умела. И потому была искренне признательна ему за шаг, на который он отступил от нее, и благодаря которому она смогла выдохнуть и оторваться от его поглощающих ее безраздельно, почти ликующих глаз. «Нееет?» - она слушала во все глаза, чуть склонив голову набок и потихоньку начиная дрожать от нервного напряжения (порывы ветра тут вовсе не при чем). Она не могла не признать, что каждое его слово дарило лишь радость, запретную, желанную радость, которую Натали все никак не могла позволить себе принять спокойно: «Как больно, что я так доступна! Он заметил это один или?.. Он знает... Знает!.. Что? Видно, что я не люблю его? Видно было сегодня? Боже! Я не приспособлена к такому количеству лжи, я не справляюсь с ним!!!» Наташа готова была заплакать, она уже еле сдерживала дыхание, чтобы оно не прервалось ненужным рыданием. Он говорил честно. Его слова, такие нежные, горячие, настоящие, были тем самым вожделенным островком правды в том море вранья, в котором она барахталась на своем маленьком плоту, именуемом «Сереженька»... - Поддаться ему? - она вздрогнула, повторив его слова, чем подняла на себя его теперь далекий от воодушевления взор. Это было удивительно - секунду назад ощущать себя загнанной в угол, пойманной в клетку птицей, и в следующий миг понять, что охотник - сам твоя жертва, не менее ошарашенная случившимся. Молящая теперь о пощаде... «Наташа...» Ради того, чтобы услышать таким образом произнесенное собственное имя, стоило рождаться на свет. Наташа едва не всхлипнула от его звучания из этих уст, от этого головокружительного взгляда в момент его произнесения. - Клятвопреступником? - зажмурившись на его последних словах, порывисто прошептала она, только чтобы не сказать «Да!», рвущееся наружу, взрывающее сердце нестерпимой надеждой на счастье, такое близкое сейчас - только руку протяни. - То есть, вы хотите сказать, что все равно не оставите меня? Что бы я сейчас ни сказала? - ее глаза снова встретились с его. Пора было переходить к правде. Но это было так сложно, с непривычки.. Наталья обхватила свои плечи руками и попыталась выровнять дыхание. Но как быть? Разрешить ему приходить - значит, официально дать согласие на адюльтер, не разрешить - значило бы не быть с ним честной. В ответ на его правду, кажущуюся теперь не наглой, а отважной - явить свое малодушие?... Ответ Алексея не заставил себя долго ждать. Он был настолько порывист и прост, что Натали не смогла сдержать улыбки, как ни старалась. Она уже и голову склонила на грудь, и взгляд отвела в сторону, а детская открытая улыбка, которую, кроме Сережи, мало кто вообще видел из ее окружения за все последние годы, все ярче расцветала на ее лице, украшая щеки забавными ямочками. Едва подняв глаза на с интересом наблюдающего за ней Головина, Наталья лишь мягко усмехнулась в ответ и, ни слова не добавив, отвернулась от него и вышла в окутывающий своим теплом, как прогретым одеялом, холл.
Алексей Головин: - Именно! - сию же минуту подтвердив словом и легким кивком головы слова Натали, Головин улыбнулся. Радостно и счастливо, с тем облегчением, с каким, обычно, улыбается человек, сбросивший со своей души какую-то тяжесть. Собственно, так ведь оно и было: последние сомнения в том, что Наташа просто ошеломлена этим внезапным напором, и лишь затем не отослала его тотчас же от себя прочь, а все еще стоит и слушает все эти полубессмысленные и отчаянные бредни влюбленного, растаяли, стоило Алексею, медленно скользящему ласкающим взглядом по лицу собеседницы, заметить, как на губах ее возникла ответная улыбка. Сперва робкая, стеснительная, точно у юной барышни, впервые получившей заветное признание – чему Головин весьма удивился. Ведь этого не могло быть вовсе, такая красавица, она, верно, могла бы наполнить – если бы они были материальны, конечно, словами любви в свой адрес, наверное, огромный сундук. «Чтобы потом чахнуть над ним в старости, словно пушкинский Кащей», - от этого внезапного сравнения ему стало совсем уж весело. Потому, чтобы не рассмеяться вслух, представив тем себя перед графиней полным кретином – хотя, и без того, куда уж полнее, Алексей на миг был вынужден прижать к губам кулак и сделать вид, что поперхнулся. В то время как его визави уже улыбалась в открытую – и выглядела от этого еще милее, хотя и, по-прежнему, медлила с ответом. И теперь он, с удивительной быстротой овладевая наукой, ведомой каждому влюбленному, а именно умением мгновенно читать по лицу объекта обожания каждую его мысль, отчетливо видел, это вовсе не от растерянности – Натали играет с ним, испытывает его терпение и намеренно не говорит ни да, ни нет. И тем, по неосторожности, должно быть, немедленно оказывается на совершенно иной территории – флирта, где сам Головин ощущает себя гораздо увереннее, чем там, где они были до того и где нужно проявлять чувства открыто и искренне. Там, где они оба, пожалуй, не имеют права позволять себе находиться без опаски. Но ведь это же только пока, ведь, правда? - Так, значит, будущей средой я у вас! – это был не вопрос, а утверждение. Впрочем, вряд ли Натали это услышала. Так и не удостоив его вербально выраженным согласием, все с той же лукавой улыбкой на устах, она предпочла удалиться назад, в комнаты. Покачав головой, Алексей усмехнулся ей вслед, а затем, выдержав небольшую паузу, глубоко вздохнул и сам отправился следом. ...- Головин, да чтоб тебя! Наконец-то! А то я грешным делом подумал, что ты тайком сбежал и где-нибудь уж заряжаешь пистолет, чтобы пустить себе в лоб пулю от расстройства – больно вид у тебя был мрачный после афронта у нашей графинюшки! Да ты где был-то все это время?! – донесся откуда-то со стороны голос Москвина и через секунду он уже стоял перед ним, сосредоточенно вглядываясь в лицо друга, на губах которого все еще блуждала тень счастливой улыбки, а глаза едва заметно поблескивали хорошо понятным каждому мужчине охотничьим огоньком. Ответив на эту тираду лишь кратким «не дождешься!», Алексей продолжал загадочно улыбаться, наблюдая, как в глубине залы Наташа о чем-то переговаривается со своим мужем. - Постой-постой… - проследив за направлением его взгляда, Иван рассмеялся. – Да неужто?! Ну, силен! И когда же знаменательная встреча, позволь полюбопытствовать неудачливому другу? - В будущую среду – они принимают по средам. И я намерен там быть. - А, всего лишь обычный визит, а я-то подумал! – несколько разочарованно протянул Ваня. - Что? Ну что ты подумал? Что она согласится бросить мужа и бежать со мною в Париж прямо от Дашковых?! – вновь утрачивая терпение, Алексей обернулся к приятелю. – Всему свое время, - многозначительно проговорил он и после добавил: - А нынче я и так получил куда больше, чем мог надеяться. Настолько, что ты и представить не можешь. Потому и оставаться здесь теперь больше не хочу – чтобы не расплескать, понимаешь? - Так у тебя это что же – прямо вот всерьез и по-настоящему?! – удивленно поинтересовался тот, когда оба молодых офицера уже покинули особняк Дашковых и вновь вышли на освещенную масляным лампами ночную улицу. Луна уже ушла, а может, просто спряталась в облака, через прорехи в которых на землю все еще продолжал сыпаться крупный мягкий снег. Замерев посреди тротуара – по домам сговорились пойти пешком, благо, жили неподалеку оба, – Алексей задрал голову и в задумчивости посмотрел сперва в чернильно-темное небо, а потом вновь на Москвина и сказал: - Не знаю. Ей сказал, что люблю, но… не знаю, по правде. Только и не лгал ведь тоже… Одно знаю: давно со мной такого не было. Очень давно! – после чего вдруг, резко сорвавшись с места, проехался прямо на подошвах щегольских сапог по раскатанному на тротуаре участку льда, которые хохлушка-кормилица, помнится, называла «скользынки» - русского подобия этому словечку, сколько после не силился, Алексей так и не сыскал. А затем, не удержавшись, прямо с размаху плашмя рухнул в снег, расхохотавшись во все горло. Одинокий ночной прохожий неподалеку при виде этого зрелища вздрогнул и перекрестился, невольно ускоряя шаг. - Определенно умом ты тронулся, а не влюбился! – качая головой и тоже смеясь, Москвин поспешил к нему на помощь, протягивая руку, чтобы помочь встать, а после заботливо отряхивая перчаткой снег с шинели. – Пошли домой уж, не то простудишься. А с насморком тебя твоя графиня навряд ли сильнее полюбит, Ромео доморощенного…
Артемий Владыкин: - Ужели вы летом собираетесь в Крым? – удивляясь и вертя в руках небольшой керамический арибал, привезенный графу Панину в подарок от приятеля его, Павла Алексеевича Дюбрюкса*, вопрошал господин Зюмин. Собравшиеся в маленькой гостиной Дашковых с превеликим любопытством слушали о керченских раскопках, что вел французский дворянин, - Что же вам там делать, помилуйте?! Уж не полезете же вы с лопатой в этот курган? Артемий Серафимович стоял позади Зюмина и тоже разглядывал вещицу, которая вызвала столько споров и рассуждений в этот вечер. Скрытой страстью Владыкина были древности, до коих он был страстный охотник и, завидев у Панина вещицу, столь отлично сохранившуюся, да еще и подлинную, граф и сам загорелся желанием завладеть ею. Столь занимательная для него тема полностью увлекла его, и Артемий Серафимович не сразу заметил отсутствия рядом супруги. Когда же она тихо вернулась, лишь поинтересовался, где она была и чем все это время занималась. - На балконе и в вашем наряде?! – воскликнула хозяйка дома, стоящая рядом с супругами Владыкиными. - И впрямь, Наташенька, весьма неразумно в таком виде выходить на улицу, - спокойно, почти не меняясь в лице, заметил мужчина. И только где-то в потаенной глубине взгляда мелькнуло волнение, заставившее его оторваться на миг от произведения искусства древних. Вскоре Владыкин предложил жене ехать домой. Дорогою он, казалось бы, дремал, но на деле из-под полуприкрытых век внимательно следил за нею. Что-то сегодняшним вечером заставило его заволноваться – Наташа была возбуждена, и это нервное возбуждение, вовсе не свойственное ей прежде, было Владыкину неприятно, словно оно грозило как-то нарушить и его собственный покой. Наконец, уже подъезжая к дому, он открыл глаза и без предисловий задал мучивший его вопрос: - Как давно вы знакомы с графом Головиным? – цепкий взгляд неподвижно остановился на лице супруге, которая всю дорогу словно бы и ждала этого вопроса. По-крайней мере, не удивилась ему, как показалось Артемию Серафимовичу. *Поль Дюбрюкс (Павел Алексеевич Дюбрюкс)(Поль Селестен Огюстен Дю Брю — Paul Célestin Augustin Du Brux) (1770—1835) — французский дворянин, известный керченский археолог, один из основателей и организаторов Керченского музея древностей. Меценат.
Наталья Владыкина: Чувство, что она совершила ошибку, возможно, роковую, не покидало Наталью ни на миг с самого того момента, как она заметила лучистый блеск в глазах Головина в ответ на ее улыбку. Да, она сразу отвела взгляд и вышла, но ведь - ничего не сказала! Могла бы сказать хоть что-то, хоть что-то (!), что отвело бы его подозрения в ее... заинтересованности. Любой бы на его месте понял, что она доступна для дальнейшего флирта, и это больно резало ее самолюбие. «Нельзя было так открываться! Наташа! Кто он тебе? Почему уверена, что не предаст, не имеет коварного умысла?» Но.. Такой горячий и твердый взгляд, без какого-либо нюанса пошлости или, напротив, наивного до оскомины восхищения, такая спокойная уверенность в нем - «Ты - моя! Рано или поздно, но неминуемо» - не мог не внести в ее не знающее любви сердце смуту, радостно переплетающуюся с запретностью, берущую из этой самой запретности основную тему развивающейся сокровенно симфонии. Наталье никогда не нравились вруны, люди, которые маскируют свои чувства под другие, что, по ее мнению, сложившемуся еще с юности, их только уродовало и вносило в их человеческий облик разрушающий гармонию нюанс, - вот почему она, упрямо поджав губы и еще прямее, чем обычно, держа голову, прекратила укорять себя за искренность, которую по всем правилам позволять себе могут лишь временно отчаянные или окончательно и бесповоротно сошедшие с ума люди. К какой категории из этого небогатого выбора отнести себя, Натали еще не решила, она собиралась подумать об этом в карете и, конечно же, дома, а пока за весь оставшийся вечер даже бровью не повела в адрес переворачивающего ее мир с ног на голову человека. На сегодня вполне достаточно и того, что случилось!... - На балконе, - без обиняков ответила на вопрос участливой хозяйки Наталья Александровна, едва заметно пожав плечом и улыбнувшись. «Ох, напрасно! А если как раз в этот миг он оттуда выходит?!» - но смотреть туда - ни-ни! Осторожно пронаблюдав за взглядом Елизаветы Васильевны, Натали убедилась, что все в порядке, и ее глупость пока не возымела своей заслуженной кары, и уже без всякой неуверенности улыбалась Зюмину, поспешившему с комплиментом. - А что не так с моим нарядом, помилуйте! - она даже усмехнулась, ей одной ясно, что нервно, остальные в этой не часто появляющейся в ее поведении реакции, могли бы прочесть, наверное, лишь беззаботность, напоминающую о ее не слишком далеком от юности возрасте. Фраза супруга, прозвучавшая следом, незамедлительно вернула лицу исходное положение мертвенной миловидности. - Напрасно вы думаете, что там холодно, господа, - она не взглянула на мужа, а окинула всех информативным взором, - метель утихла, и следа не осталось от вьюги, мороз, по-моему и вовсе исчез, а снежинки падают тихо-тихо, - тут она внезапно заулыбалась и добавила трепетно, - как в сказке. Пауза, повисшая после этих слов возродила еще более открытую улыбку на ее губах, - ну что ж, пора и Артемию Серафимовичу познакомиться с ней, в кои-то веки! Оттянув момент максимально, Наталья все же водрузила на мужа свой внимательный загадочный взгляд, для самой бывший близким к вызову, но ни в коем случае не желающий таким казаться. Его брови! Неужели они дрогнули? А что это там в глазах? Нет, конечно, очень глубоко и слишком уж слабенько, но - не показалось ли? Артемий Серафимович! Вы удивляете меня! - бесшабашный азарт на секунду осветил ее зрачки искорками и снова вежливо был угашен доброжелательным выражением лица ко всем присутствующим.. в мире людям. И все же - карета! Ее любимое место для раздумий. Артем никогда не мешал ей, и Натали всегда ощущала себя в ней, как в коконе, келье, как в духовной исповедальне. Но сейчас, сегодня, что-то, какое-то постороннее чувство не дало ей сосредоточиться на размышлениях о своем поведении на том злополучном балконе! Она явственно слышала каждый скрип колеса и снега под ним, слишком чутко ощущала холодность и замершую стойкость воздуха в карете, почти оглохла от кажущегося обычным дыхания напротив сидящего с неизменно закрытыми глазами супруга. На его вопрос отреагировала внешне абсолютно спокойно и незамедлительно начала искать честный ответ, на мгновение чуть сдвинув брови. - Как давно? Да недавно, - голос качественно выражал готовность отвечать на любые вопросы с безотлагательной легкостью. - В театре, вроде бы, помните, я поехала с Павлом - вы не смогли? - снова чуть заметная улыбка проказливо мелькнула в ее наблюдательных глазах.
Артемий Владыкин: Непринужденно кивнув жене в ответ на ее объяснения, а после, выждав почти театральную паузу, Артемий Серафимович сделал рукой в сторону легкий жест и заметил рассеянным тоном: - Прекрасное доказательство того, что не только актеры, но и зритель в нынешнем театре стал куда как легкомысленней и бездарней. Ответа он не ждал. К тому же, уже подъезжали к дому, и разговор можно было считать завершенным. В холле Владыкин отпустил жену наверх готовиться ко сну, пообещав подняться следом через полчаса, а сам направился в кабинет. На рабочем столе уже дожидалась адресата пара писем, пришедших за время их отсутствия – ничего важного. Поздравления дальней родни, приглашение на вечер к Верховцеву, прошение от вдовы Гороховой… Отложив в сторону бумаги, которые прочел довольно быстро, Артемий Серафимович сел в кресло. Вскоре в комнату заглянул Корней, он подал рюмочку вечерней наливки и курительный набор, после чего удалился, оставляя барина наедине с мыслями, которые странным образом не давали ему покоя. Наташа, а еще более – ее поведение этим вечером, казалось ему странными. Никогда прежде Владыкин не подозревал в ней женщины, способной к нелепым чувственным экзерсисам! Со дня их свадьбы и по сей вечер, Наташа всегда выглядела разумной и сдержанной особой, едва ли способной на публичные всплески эмоций. Ее чувства проявлялись, пожалуй, лишь в обществе сына. В этом Артемий Серафимович не видел ничего странного – всякая мать должна быть нежной и любящей, хоть переходить грани не стоит и в этом. Сегодня же Наташа явно была возбуждена и прятала это весьма неумело, вероятно, из-за отсутствия привычки что-либо скрывать от него. И все из-за этого лощеного франта! Владыкину и прежде случалось замечать восхищение во взглядах мужчин, обращенных на его супругу, но никогда ранее это его не задевало. Разве что вызывало справедливую гордость – как за ее моральную стойкость, так и за то, что сей объект всеобщего восторга безраздельно принадлежит лишь ему. Ведь, имея в глазах не только общества, но даже и собственных близких репутацию холодного человека без эмоций и едва ли не без души, в самой глубине последней Артемий Серафимович все еще вовсе не сумел до конца искоренить в себе способность испытывать чувства. И жену свою, хотя та, конечно, этого не понимала, любил. Сколько мог, своеобразно, но любил. Стало быть, и делить ее благосклонность ни с кем бы себе не позволил. Впрочем, обдумав все, как следует, Владыкин пришел к выводу, что возможно, несколько преувеличил значение этого нелепого эпизода. Наташа не только красива, но и умна. Стало быть, никогда не допустит пошлого скандала. Докурив сигару, и сложив бумаги, он покинул кабинет, направляясь в спальную. Ровно через полчаса, как и обещал. В среду после полудня, к дому на Моховой стали съезжаться экипажи. Хозяева принимали посетителей на первом этаже, в небольшой гостиной, окна которой выходили на улицу. Избранных гостей приглашали к обеду, прочих угощали кофеем с бисквитами и свежими новостями, которые остались после предыдущих гостей. Артемий Серафимович успел позабыть о своих терзаниях, ведь всю неделю Наташа вела себя совершенно обычно и ничто, казалось бы, не напоминало о встрече у Дашковых.
Наталья Владыкина: Фраза о театральном зрителе была воспринята Натальей хоть и с неожиданной обидой - она ведь была призвана уколоть ее? - но очень поверхностной и недолгой. Ее изумленно вскинутая бровь очень скоро начала свое плавное движение вниз вместе с осознанием того, что Артемий Серафимович, по-видимому, действительно задет за живое, раз позволил себе высказать именно этот поток слов, а не какой другой. Уже в следующую пару секунд после недоумения лицо графини против ее воли начало выражать тщательно скрываемую насмешку, выразившуюся разве что в убегающих вниз глазах, медленном повороте головы к окну и краешке подрагивающих едва заметно губ. И - конечно же - он придет! Кто бы мог предполагать нечто иное? Натали настолько свыклась с его привычкой после всех приемов, где знаки внимания к ней были особенно заметны, посещать ее спальню, что уже заранее подготовилась к неминуемому. Впрочем, нельзя говорить, что она до сих пор страшно страдала и из последних сил терпела мужа в своей постели те немногочисленные десятки минут, что требовались ему для ухода и оставления ее в покое на еще один отрезок свободного времени. Почему же? Она научилась и там играть роль смущенной девственницы, которой все якобы интересно, но жутко страшно, да и «мама не велит». Потому как ошарашенную унижением себя в ту первую ночь ей вспоминать было невмоготу. Да и гордость такого больше позволить уж никак не могла! Поэтому разжмурившись и выдохнув после его традиционного поцелуя в нос, она даже умудрилась приветливо улыбнуться мужу: он, де, такой молодец, все делает правильно, от людей ни в чем не отстает. И - целых пять дней до среды! В среду он снова будет здесь, ведь в среду будет Он. А Артемий уже заприметил этого раздражителя.. Хотя, вряд ли Алексей для него таковым являлся. Граф Владыкин в этом смысле напоминал Наталье сытого кота, перед которым то и дело бегают обнаглевшие мыши, а ему даже лень лапой в их сторону повести. Целых пять дней и пять ночей без него, в подготовке к встрече с самым нахальным явлением в ее жизни под фамилией Головин. За пределами его глаз и голоса Наташа была уверена, что справится с чувством одной левой бровью. Хоть и понимала, что уже трижды была обманута этой своей уверенностью и надеждой на холодный и непререкаемый список опыта в подобных вещах. Но в этот раз она готовилась тщательнее. Во-первых, она больше молилась. Да! Иногда это очень помогает тем, кто ищет помощи! Во-вторых, она ни разу за все эти пять ночей не представила себе, как он берет ее за руку и бережно перебирает пальцами ее ладонь перед тем, как заснуть. Ну и в-третьих. Она совершенно не старалась подготовиться к этому обычному обеду как-то по-особенному, ей самой казалось, что воспоминания об Алексее Головине стали совсем туманными и неясными в ее сознании. Будто бы он ей просто приснился однажды. А теперь лишь умилительно вспоминать тот наивный детский сон. Она улыбалась так же ровно, как и прежде, смотрела в глаза супругу с тем же уважительным равнодушием, что и год назад, и два... Даже сознание ее ни на миг не подпустило образ молодого дворянина в свои сны. Наталья чувствовала себя на высоте. Лишь утром среды она заметила на щеках слишком яркий румянец, а в глубине зрачков неясный пугающий блеск, который только усиливался со скоротечным приближением того самого времени. Она надела скромное шоколадное платье и минимум украшений. Она очень старалась обмануть хотя бы себя. «Что ж, это день сражения. Как же иначе? Просто иди и побеждай!» - сказала она себе, помолившись особенно горячо перед выходом вниз.
Алексей Головин: Дом графа Владыкина, в котором Алексей прежде никогда не бывал, и где по этой причине нынче вечером более осматривался, чем принимал участие в разговорах, вместе со всем своим роскошным, но мрачноватым, вызывающим готические аллюзии со старинными английскими замками, внутренним убранством, казалось, намеренно был устроен именно так, чтобы вызывать у всякого своего посетителя восторг и трепет. Впрочем, единственной мыслью самого Головина, с той самой минуты, как он ступил на порог особняка на Фонтанке, было лишь то, что Наташе – воздушной, легкой, почти невесомой, среди всех этих темных обоев, мрачных дубовых панелей, тяжелых бархатных гардин и картин в монументальных золоченых рамах, должно быть, чертовски неуютно. Не иначе, супруг, однажды раз и навсегда устроив все по собственному разумению, просто запрещает ей любые попытки перемен. Старый паук, утащивший однажды к себе в сети прекрасную яркую бабочку, он не сожрал ее сразу, но плотно опутал этой пыльной паутиной, дожидаясь, пока несчастная задохнется там сама… Это было похоже на дурной сон. Еле-еле пережив пять дней ожидания, титаническим усилием воли заставив себя дождаться, стоя в некотором отдалении, пока несколько экипажей, останавливаясь у парадного крыльца, не выпустят из своих недр других сегодняшних гостей, и те после не войдут в дом – чтобы не оказаться у Владыкиных первым посетителем нынче вечером, Алексей отчего-то надеялся, что Наташа, оценив его такт и деликатность, тем не менее, хотя бы взглядом, жестом, движением веера подаст знак, что рада его нынче видеть. Рада не так, как всех – а по-особенному. Разве не мог он рассчитывать на такой пустячный подарок с ее стороны хотя бы в обмен на букет роскошных белых роз, которые не так-то просто сыскать в столице посреди зимы… впрочем, если не знать нужных мест и людей. Алексей знал, но все же… Это ведь должно быть ей сколько-нибудь приятно? А вместо этого держится так отчужденно, так холодно. Холоднее, чем тогда. И не поговорить, рядом неотлучно крутится мерзкий старикан. Да, Алексей знает, что он всему здесь хозяин – и ей тоже. И, верно, это хочет продемонстрировать всему миру. Только на весь остальной мир Головину наплевать с высокой колокольни, а ее мужа – особенно в те моменты, когда он так привычно и, что уж, с полным на то правом, касается Наташиной руки, приобнимает ее за талию, хочется немедленно удавить. А потом еще и выпустить пару пуль в голову – для надежности дела. Дьявол! Если бы знал, что будет настолько мучительно видеть ее так близко и в то же время, быть так бесконечно далеко, не пошел бы! Сдох бы лучше от тоски ожидания, только не это! Мучительница! Ни о чем не догадывается? Или, может, догадывается и втайне наслаждается? А и пусть наслаждается, пусть мучает, ее право – но почему такой холод, что еще он сделал не так?! Злосчастный ужин, в течение которого Головин, кажется, не проглотил ни кусочка – даже не запомнил, что именно там подавали, подходил к концу. По традиции, после трапезы дамы ненадолго оставили мужчин, которым вскоре принесли коньяк и сигары – новомодный английский обычай. Неспешный ленивый послеобеденный разговор, в котором Алексей тоже почти не принимал участия, тема – закулисные придворные интриги, как у всякого военного человека, вызывала скуку с легким оттенком презрения, в какой-то момент, впрочем, вновь удалился в сторону от политики и плавно перетек к немало интриговавшей общество вот уже года два теме «васильковых дурачеств» Императора. Один из гостей, посмеиваясь, отметил, что мадемуазель В., верно, обладает какими-то особыми талантами, ежели смогла столь крепко опутать своими чарами сего идеального семьянина. Ибо всем до некоторых пор было известно, что брак Николая Павловича незыблем, как и его принципы в этом смысле. Слухи о романе Императора с фрейлиной Варварой Нелидовой, безусловно, долетали до ушей Головина, но интересовали едва ли больше, чем придворные интриги, о которых говорилось чуть раньше. Да и теперь, более занятый своими внутренними тревогами и ревностью, он вряд ли вмешался бы в этот разговор, если бы в нем не решил вдруг принять участие граф Владыкин, заметивший мельком, что считает современных барышень и молодых дам излишне свободно воспитанными – и что из этого, дескать, произрастают все скандалы, которых в прежние «добрые времена» не бывало. - Вы, должно быть, оговорились, граф? – отставив в сторону недопитый коньяк, Алексей спокойно обвел взглядом всех разом оборотившихся к нему присутствующих в комнате. По всему выходило, что с хозяином здесь прежде не спорили. Артемий Серафимович, кажется, тоже был несколько озадачен тем, что прежде безмолвно сидевший в своем уголке гость вдруг вознамерился ему перечить. Потому переспросил, что Головин имеет в виду. – Говоря о «прежних добрых временах», вы, наверное, ошиблись, сударь, - повторил он еще раз. – Либо за давностию лет запамятовали… Впрочем, сам я этого тоже не помню, был излишне юн, но говорят, что наш прежний самодержец был весьма склонен к увлечениям по этой части. А ежели дамы, как вы изволите утверждать, все до одной были строги и недоступны, то, позвольте, с кем же… Многозначительно дернув бровью, Алексей усмехнулся. Следом тихо рассмеялся и кто-то из прочих гостей графа. Последний, однако, был серьезен. - Кроме того, я бы хотел высказаться в защиту дам и девиц своего поколения. Не будет ли, в некотором смысле… брюзжанием говорить о всеобщем падении нравов? Тем более что и вам, глубокоуважаемый Артемий Серафимович, посчастливилось сыскать себе супругу именно среди них. Стало быть, говорить обо всех, все же, некоторое преувеличение?
Артемий Владыкин: С тех самых пор, как Головин ступил на порог его дома с букетом роз, которые тотчас же преподнес Наташе, и до нынешнего момента Владыкин, кажется, ни разу и не вспомнил об его присутствии подле себя – Алексей Романович держал себя совершенно незаметно. Потому теперь, получив от него совершенно необъяснимый и весьма острый выпад в свой адрес, Артемий Серафимович чувствовал изрядное удивление. Поражало даже не то, что именно было сказано – не им и не нынче было замечено, что нынешние молодые люди порой отличаются недостатком учтивости и плохим воспитанием. А то, с какой интонацией – Головин будто бы намеренно старался его задеть. Зря… - Вы верно подметили сударь, помнить былого вам не дано. Равно как и другое умение – различать между собою обобщение и единичный случай, - заметил Владыкин спокойно, слегка пожимая плечами и делая еще один глоток из своего бокала. – Женщины создания слабые и безвольные, большей частию, - добавил он, дабы собеседник вновь не истолковал его слова превратно, - Они ведомы чувствами, а не разумом. И если в свое время им не были привиты определенные принципы, то вину за совершаемые ими проступки следует возлагать на плечи родителей их. А также тех, кто их к этим проступкам склоняет – косвенно или прямо. Говоря о падении нравов, я вовсе не имел в виду его повсеместную распространенность, но некоторым оно, увы, присуще. Возможно, здесь дело также и в наследственности. Что же до тех пикантных вопросов, которые вы подняли, то опять же – свечи никто из нас не держал и утверждать, что слухи эти имеют под собой веские основания, невозможно. Врагов сильных мира сего всегда привлекают возможности пошатнуть их честь и облик. А потому, дабы им не уподобляться, предлагаю и нам этот разговор считать завершенным. К тому же, дамы уже, верно, соскучились, ожидая нас… Нестор Петрович, вы обещали мне партию на бильярде. Не глядя более на Головина, Артемий Серафимович поднялся из-за стола, подавая пример прочим. В гостиной, где собрались дамы, беседы не слишком отличались от мужских: те же сплетни, только овеянные романтической дымкой. Да еще что-то из последних женских журналов о новых фасонах шляпок на летний сезон и ужасном платье фрейлины Яковлевой. Владыкин подошел к супруге, которая занимала разговором жену английского посланника, боковым зрением продолжая наблюдать за своим недавним оппонентом. Прекрасно отдавая себе отчет в том, чего именно ищет здесь этот молодой щеголь, он вдруг поймал себя на мысли, что почти с интересом ожидает, когда тот вновь наберется наглости и подойдет к его жене. Впрочем, скорее всего – не при нем.
полная версия страницы